Скача, как кузнечик, по страницам сайта, я иногда нахожу себя перелистывающим глянцевые страницы плэйбоя, а иногда тупо глядящего в компьютер, погруженного в попытку понимания происходящего за экраном в тот интимный момент, когда я весело раскачиваюсь на люстре и всегда вижу висящую на карнизе партнершу, укутанную в занавеску. И тут мне вспоминается один превеселый случай.
Однажды, поздно ночью при включенном дневном свете, с люстры я заметил как моя жена тайком играет маленькими человечками. Я перестал раскачиваться, но она тут же спрятала их под подушку. И легла спать. Надо заметить в это время я чесал ногу. Порой она сводит меня с ума. Мне даже хочется засунуть ее под кипяток, чтобы она сварилась, или выставить в окно, чтобы она замерзла. Не знаю – что лучше… но как все-таки чертовски приятно чесать ногу. Чешешь-чешешь, вот-вот должно произойти что-то гораздо приятнее, чешешь-чешешь, - но только в кровь расчешешь, и остановишься в немом удивлении – что за черт! Сколько раз говорил себе – не чеши ты эту ногу… Я дождался когда жена крепко уснула, и заглянул к ней под подушку. Действительно – маленькие человечки. Несколько десятков засранцев разного калибра. Мужики! – ити его мать! Нога чешется… Разные: молодые старые, балбесы и уважаемые люди, уголовники и бизнесмены, студенты и прочие…
Как-то Заратустра встретил старушку, которая зажала в ладонях старую истину, и никому ее не показывала. Но любопытному Заратустре показала – разжала ладони: ИДЕШЬ К ЖЕНЩИНЕ – БЕРИ С СОБОЙ ПЛЕТКУ. Созвучно с другим предложением: ЕСЛИ ТЕБЕ НЕ УДАЛАСЬ ЖИЗНЬ – БЫТЬ МОЖЕТ, ТЕБЕ УДАСТСЯ СМЕРТЬ. Одному моему приятелю (царство ему небесное) СМЕРТЬ удалась. И еще как! Его заворожили две женщины. Одна была Ветра, другая – Шарфь. Ветра – с большими сиськами, стремительная и мягкая, то холодная, то горячая ворошила волосы моего приятеля так нежно, что он увлекся ею, привык к ее ласкам и не всегда понимал ее порывы, хотя всюду с ней летал. Шарфь – шерстяная и колючая, но… Кроме него об этом «но» никто не подозревал. С ней у него становились ноги-пружины, и он прыгал опутанный Шафью так высоко, что кресты многоэтажек казались ему с высоты кладбищем. Он летал! И с Ветрой.
Он летал! И с Шарфью. И однажды Шарфь извелась от ревности и обвилась вокруг его шеи и, зацепившись за крюк, оставила его в своих объятиях навсегда. Их и похоронили вместе. Однако дух его тут же подхватила Ветра и унесла с собой далеко-далеко. Вот как!
А я загоревал о маленьких человечках.
Итак, про маленьких человечков. По подобию «А кто у меня дома ножи точит?» - я понял, что я разбросан и лежу у кого-то под подушками, добиваясь первенства локтями, и сам себя не нахожу. Как все просто иногда бывает в голове. Диву даешься. Надо собраться… или не надо … опять чешется нога… до чего же приятно она чешется…
Пока я курил, чесал ногу и собирался, я уже пятые сутки карабкался по длинным волнистым волосам Кларисы, с надеждой добраться до глаз и носа, чтобы проникнуть к ней в голову обратившись в едкий запах лилии, запутать сетью, обратившись пауком, и все это только для того, чтобы перехватить ее где-нибудь по дороге на работу. Хотя, это тоже планка. Напротив, в окно я увидел, что на крыше дома сидят мой приятель и Ветра. Они смотрели вниз и болтали ногами. Зачем ты принесла эту Вещь? Спросил ее мой приятель. – Чтобы спрятать, - отвечала Ветра. – Зачем? – Чтобы ее искали. – Зачем? – Чтобы наполнить смыслом жизнь Человека. – Зачем? – Зачем! Зачем! – взметнулась Ветра под небо. – Чтобы локтями не толкались! Вот зачем, - опустилась она, мягко коснулась его лица. – Разве смысл в Вещи? – не унимался мой приятель. – Так проще привести Человека на крышу. Пока он ищет Вещь – он может понять, что Вещь ему не нужна, потому что Вещи нет, потому что Вещь – иллюзия, Вещь нужна, чтобы сделать первый шаг в правильном направлении, понимай Вещь здесь, как Мантру. – Ты же принесла ее! – Нет, - улыбнулась в ответ Ветра. – Я ее придумала. – Меня ты тоже придумала? – омрачила лицо моего приятеля смутная догадка. – Нет, - парировала Ветра. – Тебя я принесла. – Ветра, когда уносит слова, складывает их в свист, угуканье, завывание, шелест тепло уют любовь радость и обжимания в поле травы и счастье в небе звезд неуемную тоску по милым рукам в касание тел удары током и в гордость за себя в ней и в утоление за него в себе и в полуночное волшебство голубых фей кружащих калейдоскопом над твоей моей головой в подкидывание над кроватью столом и подоконником в удары по струнам души арфы в удары по клавишам пианино и барабаны кожили звуком вменящим входя уминяя дивя и насили рас заволодок в туламе телом ом ом ом…
Некто фотографировал шум Ветры, пытаясь поймать ее образ. Он, как и я висел в волосах… как только я понял, что здесь не один, меня сдуло с волос порывистым ветром. Хотя, по правде, это сделала Ветра. Мой приятель говорил мне, что когда она несется на крыльях любви, она все сметает на своем пути, потому что не замечает. Слава богу, я успел зацепиться за люстру.
- Слезай, - услышал я голос своей жены. – Спускайся с люстры.
- Я и здесь могу радоваться.
- Спускайся, я покажу тебе что-то…
Я не говорил Марине, что обнаружил маленьких человечков у нее под подушкой.
Наверное, она решила открыть свою тайну. Я вмиг очутился рядом с ней, правда, успел обжечься о лампу. Но Света взяла меня за руку, и ожег исчез. – Пойдем, я покажу тебе глаза, - она подвела меня к детской кроватке. Малыш упоенно сосал пустышку и смотрел в потолок так, словно там была не свежевыбеленная картина, а – Лик Божий.
- Видишь, у него некрасивые глазки, - посетовала Оксана.
Я промычал:
- Угу.
- Не играйся с ним, ему надо спать, тогда он быстрее вырастет.
- Я хочу, чтобы у него были твои глаза, - нежно прибавила Оля.
Я пожал плечами, и наверно, хотел моргнуть, но большие пальцы жены, они мелькнули перед глазами… она бережно вытащила мои глаза. Я стоял с пустыми глазницами, и, похоже, мой рот исказился в знак вопроса, потому что Татьяна укоризненно произнесла: - Да не бойся ты, ты получишь его глаза, потерпи немножко…- У меня течет кровь? – спросил я, представляя, как по щекам текут красные струйки. – Я не смотрю на тебя, я меняю глазки, - ее голос звучал звонко, как колокольчик. Он был в голове, за головой, над головой и где-то в животе. Я никогда так не слышал. Мне понравилась тьма и я закурил. Как непривычно не видеть дым. Как он клубами расходится по комнате, как кольца превращаются в обручи… а ведь я только из-за этого и курил. Мне нравилось смотреть на дым, на незатейливые фигуры и образы, которые дым наполнял своим содержанием и менял по своей прихоти.… И вдруг яркий белый свет заставил меня зажмуриться.
Осторожно я открыл глаза. Лик Божий улыбался мне, вокруг все казалось оранжево теплым. Животом я почувствовал, что меня ждут и мне в ответ окружающей радости захотелось освободить мочевой пузырь, не сходя с места. Я смотрел на мир глазами младенца.
- Ну вот, видишь, как хорошо, - Елена всплеснула руками от удовольствия проделанной операции. Она выпрямилась у кроватки.
- А чей это ребенок? – умиленно спросил я.
- Да твой же! Видишь, у него твои глазки!
Действительно, малыш лукаво щурился на люстру. У него не только мои глаза, - подумалось мне. – У него и голова моя. А у меня его шапочка. В принципе, - пришла мне веселая догадка. – Голова то и не нужна. Если замкнуть циркуляцию крови должным образом, то голову больше не нужно будет ломать, ее останется отрубить за ненадобностью. А мир воспринимать целиком через чесание ноги. Как здорово, все-таки, что ногу мне оставили…
Пока моя голова курила, а мое туловище чесало ногу, меня одолевали думы о том, как случилось так, что я беспечно разбросан? И что предпринять, чтобы собраться?
Хотя, как оказалось позже, догадка моя о том, что я разбросан, была ошибочной. Но ход мыслей мне нравился.
Если я на самом деле существую не только как я – здесь, то есть голова, которая курит и туловище, которое чешет ногу; но я еще есть там там там и там и вон там, в виде маленьких человечков, количеством, хотя бы, в половину меньше, чем у Ирины под подушкой, то какой неимоверной энергией обладал бы, если бы нашел всех маленьких человечков – себя, и собрался воедино, вместо того, чтобы похотливо ждать своей очереди под подушками девиц. Я бы тогда, наверное, мог быть Демиургом. Но как найти нас? Где мы? Если я нахожусь здесь, и знаю об этом, и одновременно не здесь, а где – не знаю, потому что не ощущаю сам себя, то может быть, меня нигде и нет. Только там, где я здесь. Тогда маленькие человечки – это не по-настоящему. А раз не по-настоящему, значит по-прошлому или по-будующему, или по-нарошке? Но тогда почему эти самые маленькие человечки лезут мне в голову именно сейчас, а не вчера или завтра?
Я очнулся от дум, когда почувствовал, что по моей голове ползают тараканы. Голова лежала на журнальном столике. Я еще подумал с вечера не оставлять ее там вместе с недоеденным сыром и крошками хлеба, но как всегда, забыл про нее. Однако, это не тараканы. Термиты? Нет, и не термиты. Вот, те на! Это маленькие человечки ползают по моей голове. Что им надо? Через уши, ноздри и рот часть маленьких человечков проникла в голову… И вот что они нашли там.
Однажды мой приятель направился на свидание к Шарфи. Вечер был замечательный. Упоительная прохлада Ветры после жаркого дня поощряла его чувства быть восприимчивыми к светлому, доброму, радостному и счастливому. По дороге он купил тюльпаны. Нежные лепестки напоминали ему сочные алые кисточки обаятельной Шарфи. Удивительная женщина – Шарфь. Теплая. Нежная. Мягкая. Гибкая. Уступчивая. Мудрая. Веселая. С чувством юмора. В свободное время пошла бы в гости или в кино. Любит классическую музыку. Не курит. В меру пьет в хорошей компании. В сексе любит все или почти все. Имеет сексуальный опыт и маленькую грудь. – О! Шарфь! – вздыхал мой приятель. – ШШШШарфь! Шааааарфь! Шаррррфь! Ша! Рфффь! – на всякий лад пел он имя возлюбленной, когда вдруг в двери столкнулся нос к носу с самим собой.
Тот второй мой приятель, как раз в это же время выходил от Шарфи. Вернее, выбегал. Выпрыгивал. Вылетал. Уносился… и наткнулся на глупое выражение на лице своего двойника, который был в костюме и с тюльпанами в руках.
Мой приятель никогда не видел себя таким. Пустой блуждающий взгляд. Искривленный в злой усмешке рот. Не брит. Не чесан. В одних трусах и рваных носках, он пролетел мимо входившего себя элегантного и галантного. Но вдруг остановился. Оглянулся. Увидел спину себя, скрывающуюся в мгновение на периметре Шарфи. И плюхнулся в грудь Ветры. Но тут же оттолкнулся ногами-пружинами от третьего уровня, быстро перешел на первую матрицу, и заорал, что есть мочи:
- Ве-ээээ-тра!!! – Она обняла его. – Это после всего, что она мне сделала, я опять иду к ней?! – взмолился мой приятель. – Я что! Совсем – дурак! У меня же есть ты! Зачем я опять пошел к Шарфи?! Я ненавижу ее! Я готов… страшно сказать, на что я готов… только чтобы не видеть ее! Ее бесконечные связывания меня по рукам и ногам… я задыхаюсь рядом с ней… мне нечем дышать… она тянет меня за голову куда-то бесконечно вверх… у меня ноги-пружины, потому что я боюсь, что она не удержит меня, и я упаду и сломаю ноги… я вечно с ней улетаю…я бы умер, если бы не сбежал… и я опять иду к ней! Ветра! Как же так?!
Даже Ветра на миг затихла в кустах. Так велико было отчаяние моего приятеля. Но тут же взяла себя в руки. Навела тени. Подкрасила губки. – Ты опять унесла косметику у Шарфи?! – одними губами прошептал мой приятель. – Зачем ты вечно красишься? – Чтобы бросаться в глаза… - невозмутимо отвечала Ветра. – какой же ты все-таки растеряха, - продолжала она говорить. – Совершенно не понимаю, как ты так вечно теряешь время? – Почему ты так говоришь? – удивился мой приятель. – Какой ты глупый. Ты больше никогда не пойдешь к Шарфи. – Но я же только что видел, как захожу к ней? – Ты заходил к ней, перед тем как сбежать от нее, а никак не после. Всегда так происходит. Сначала приходят. Приносят цветы. Обещают звезды с неба. А потом убегают, только пятки сверкают. – Ничего подобного! – возмутился мой приятель. Я никогда не брошу Шарфь! Я пойду к ней! И ничто меня не остановит! Я люблю ее! Я безумно люблю ее! – задыхался от восторга мой приятель. – Я жить без нее не могу. Если бы ты знала, какая она! Ты бы так не говорила. Как она нежно обнимает меня! С ней мы летаем под небесами, как ангелы! Мои ноги, когда Шарфь связывает их, становятся пружинами. Я отталкиваюсь изо всех сил от земли, а Шарфь… о милая фантазерка, Шарфь! Она подхватывает меня уже высоко над землей… и мы летим в бесконечной судороге танца любви… после этого я не чувствую ни ног, ни рук… я не дышу… я умираю от счастья… - Ты опять теряешь время! А как же я? – Нет, я успею, Ветра! милая Ветра, - утешал Ветру мой приятель, покупая тюльпаны. – Ты останешься другом. Ты единственный настоящий друг! – и мой приятель в элегантном костюме, с цветами подходит к двери Шарфи. Дверь распахнулась, и на него налетел двойник моего приятеля. Злой, нечесаный, в одних трусах и рваных носках… - вот тебе на, - подумалось мне., – спасибо вам маленькие человечки! Спасибо что вытащили из моей головы эту жуткую историю с моим приятелем. - но постойте! Куда вы ее уносите? Боже! Они уносят эту историю вместе с моей головой! Постойте! Куда же вы, чертовы маленькие человечки! Куда вы потащили мою голову!
Была глубокая ночь. Тело мое отдыхало. Голова не могла позвать на помощь, к губам прилипла дымящая сигарета. Зачем вы уносите голову?! – лихорадило меня, но голова только беспомощно покачивалась на руках маленьких человечков. Они пронесли ее мимо дивана, на котором отдыхало тело, потом прошествовали прямо под люстрой, с которой моя голова любовалась закутанной в занавеску и висящей на карнизе Евгенией, потом обошли кровать, на которой клубочком свернулась Надежда, прошли мимо волос Кларисы, - куда же они ее несут? – мимо детской кроватки, в которой рос младенец с моими глазами, мимо моей гитары, которую я люблю больше женщин, потому что она самая послушная на свете и издает только те звуки, которые я способен на ней извлечь щипковым способом, мимо телевизора, в котором есть все, что касается прошлого и будущего Анюты, - что же они с ней будут делать? – мимо биде, в котором я люблю мыть ботинки, мимо кухонной плиты, на которой Ольга готовит мне первое, второе, третье, четвертое и пятое, - мне кажется, я понял. – мимо встроенного шкафа, в котором я люблю сидеть часами и рассматривать темноту, мимо разрисованных доморощенными художниками стен подъезда, мимо, мимо, мимо, - да, я понял, они понесли голову на выборы президента. Точно. Голова – самый лучший президент. У головы ничего нет. Нет никаких привязанностей, которые требуют немедленного удовлетворения. Голова – свободна! Голова – беспомощна! А значит, голова будет самым справедливым президентом. Ей не о ком заботиться, кроме государства. Да здравствует голова! Я голосую за голову!
Жена проснулась.
Тараканы – прочь!
Она встала. Все спят. Умылась. Все спят. Попила чай с молоком. Все спят. Протерла пыль с телевизора. Все спят. Протерла пол в спальне. Ребенок проснулся. Покормила. Ребенок заснул. Включила телевизор. Дом2. Все спят. Протерла журнальный столик. Все спят. А где голова? Все спят. Он же ее на столике оставил. Все спят. Огляделась. Все спят. Головы нет. И под столиком нет. И в шкафу нет. И в биде нет. Нигде нет. А где твоя голова? – разбудила меня Оксана. Она стояла над моим телом в немом изумлении. Волосы, после сна были встрепаны. Небрежно накинутая на плечи рубашка подчеркивала ее ветренный нрав. Тряпочка в ее руках, казалась первомайским флажком. – Ты просто чудо! – воскликнул я. – Ты такая красивая!
Когда мы впервые были на крыше нагишом, я не удержался и произнес те же слова. – Ты такая красивая! - Лунный пес облизывал ее ноги. Скорпион жалил себя. Стрелец на миг стал Амуром. А гордый Лев щедро отпускал комплементы. В общем, звезды сами падали к ее ногам. – Ты тоже красивый! – Ночная иллюминация разноцветными бликами играла с улыбкой на ее лице. – Ты очень красивый! – Не правда! – запротестовал я. – Нет, правда, - шептала она. – Посмотри, какие у тебя руки. – Какие? – Мужественные и нежные, - ее взгляд спускался с моих плеч, щекотал под локтем, и струйками слетал с кончиков пальцев, возвращаясь в глубину глаз. – Я люблю тебя!! – одновременно прошептали мы и рассмеялись, услышав друг друга. – Разве так бывает! – Как? – Так хорошо, как в сказке! – Конечно, бывает. – У тебя так уже было? – Нет, в первый раз. – Я так счастлива! – И я так счастлив! – Я так тебя люблю! – И я тебя так люблю! – Нет, это я тебя так люблю! – А я люблю тебя больше так! – Нет, я – больше! – А я больше большего! Знаешь, ты похожа вон на ту звезду. – Почему? – Ты такая же яркая, как она! – И такая же далекая? – Нет, такая же притягательная! Как я столько времени жил без тебя! Ты такая родная! – Мне кажется, я только родилась. Я не жила до тебя! Я только что родилась! – Да мы вместе только что появились на свет. Мы две половиночки! – Правда! Я твоя половиночка! – Конечно, правда! – А как ты жил без меня? – Не знаю. – А если бы занавеска не оторвалась и я не выпала тогда из окна, мы бы не встретились? – Обязательно встретились бы. – Ты думаешь, встретились бы? – Конечно. – А если бы не встретились? Ты бы тогда нашел другую половинку? Да? – Как бы я нашел другую половинку?! Глупенькая. Половинка от одного яблока к половинке от другого яблока никак не подойдет! Разве ты не знаешь? – Знаю. Но ты бы другую половинку полюбил. – А-га, а потом еще одну другую половинку, а потом еще другую… но все равно нашел бы тебя! – Правда, нашел бы? – Да. – Я так люблю тебя! – И я тебя так люблю! – Мне так хорошо с тобой! – И мне с тобой хорошо! – Правда, тебе со мной хорошо? – Конечно. – А как хорошо? Расскажи. – Это словами не опишешь. – Опишешь! Опишешь! – ну… безумно хорошо! – Ну как! Как это – безумно? Ну, расскажи! – Ну, вот так вот, просто никогда не выходил бы из тебя. Разорвал бы тебя на кусочки! Съел бы тебя! Умер бы в тебе! Испил бы тебя до дна! – Нет, это ты говоришь, чтобы ты сделал. А как хорошо?! – Ну, не знаю, просто волшебно! – А я могу рассказать, как мне хорошо… - Расскажи. – Это так тепло-тепло, а потом такой мороз-мороз, а потом опять так тепло-тепло. Волнами по всему телу от макушки до самых пяток и, наоборот, от кончиков пальцев до кончиков волос. Потом в животе, вот где-то в этом месте, взрыв… вот сюда вот положи руку… да вот здесь, как толчок какой-то, в глазах молоко и опять тепло и мурашки, тепло и мурашки волнами… так тебя люблю! – И я тебя так люблю!
Где твоя голова? – На журнальном столике должна быть. – Ее там нет. – Вижу, что нет. Может, закатилась куда… - Я весь дом обыскала. Нигде нет. – Странно. – Ты, правда, не знаешь где голова? – Правда. – Ты ее в окно не выбросил? – Да нет, не выбрасывал. – Точно? – Я что дурак, голову собакам в окно выбрасывать. – А кто вчера весь вечер бубнил, что тебе голова больше не нужна? – На самом деле – не нужна. В голове же мозга нет. Зачем она нужна? Твоя голова хоть для красоты нужна, а моя… так… вот если бы позвоночник исчез, тогда да! Весь мозг-то в позвоночнике. А без головы хорошо. Не надо вспоминать, где ее оставил… а ты не разлюбишь меня без головы? – Конечно, не разлюблю. А вот из-за твоей ноги – разлюблю! Ты только тем и занят, что чешешь ногу! На меня у тебя времени не остается! – Ну что я могу поделать. Чешется, зараза. – А я не чешусь? Или я уже не половиночка? – Половиночка. – А что тогда?! Почему меня не чешешь? Давай сюда, свою ногу! – Зачем? Собакам выбросишь? – Не выброшу… я буду чесать твою ногу, а ты будешь чесать меня! – Ты будешь у меня вместо ноги? – Да! – Я тебя обожаю! – одновременно сказали мы и рассмеялись, услышав друг друга.
Когда Ветра грузно упала на диван, я сидел в кресле за журнальным столиком и безмятежно почесывал жену, а жена – мою ногу. Голова, наверняка курила в каком-нибудь кресле президента. Но мне уже было все равно. Я охлаждал молочную смесь, переворачивая бутылочку в руке, свободной от чесания жены, подготавливаясь кормить ребенка. Ветра стянула с ног сапоги на высоком каблуке, и протянула ноги, разминая пальцы.
– Фух, - перевела она дух. – Зачем мне эти сапоги! В них невозможно летать!
Я пожал плечами. Лично я не заставлял ее одевать сапоги. Поэтому отвечать что-либо на ее замечание посчитал лишним.
- Я посижу у тебя немножко, - спросила Ветра. – За мной Шарфь гонится, - прибавила она и посмотрела на дверь.
Насколько я помню, Шарфь гонялась за Ветрой, только когда последняя воровала у нее косметику.
- Чай, кофе, будешь пить? – предложил я.
- Нет, я водички, - Ветра пошла на кухню, но остановилась у детской кроватки.
- Какой хорошенький! – грудь волнительно колыхнулась. – Это твой? Ну, конечно, - твой! – она нежно взяла его на руки, прижала к груди. – У него твои глазки! – заметила Ветра. Положила обратно в кроватку. – Надо же! Как будто у тебя глаза отобрали и ребенку вставили! Удивительно! Твои глазки!
- А у меня – его… - заметил я.
- Ну, это же естественно, - вызывающе посмотрела Ветра на меня через плечо.
- Почему за тобой Шарфь гонится? – не удержался я.
- Не знаю, - крикнула Ветра из кухни. Выпила стакан воды. Вернулась в гостиную.
- Она увидела меня на улице. Я то же увидела, что она увидела меня. Шарфь стала меня звать. Я ускорила шаг. Она за мной. Я еле оторвалась от нее.
- Что же ей нужно от тебя? – нетерпеливо вопрошал я. Мне так и хотелось услышать, наконец, что Ветра утащила у Шарфи косметику. Но Ветра была не накрашена и косметички с ней не было.
- Она хочет встретиться с моим братом, - Ветра уставилась на мои манипуляции с бутылкой. – Я так думаю.
- С братом? – удивился я.
- А брат не хочет ее видеть. Вот она и погналась за мной, чтобы выведать, где брат.
- А почему он не хочет ее видеть? Он больше не любит ее?
- Любит?! – Ветра в сердцах отобрала у меня бутылочку с молочной смесью. – Что за чушь! Разве он любил ее когда-нибудь?! Мимолетное увлечение! Всего на всего. Эта женщина не стоит моего брата, - Ветра нервно стала трясти бутылочку.
- - Что ты делаешь? – удивился я.
- Взбалтываю смесь! – воскликнула Ветра. Грудь ее подпрыгивала так, словно молочную смесь она взбалтывала в своей груди. – А где твоя жена? – вдруг спросила она.
- Так вот она, - я указал на место где должна была быть моя нога. Жена с заговорщическим видом удерживала ладонями рот, как будто изо рта должна была выпрыгнуть Шарфь, чтобы накинуться на Ветру. Ветра испуганно опустилась на диван.
- Привет, - прошептала она. – Что с тобой? У тебя выпали зубы?
- Посмотри на него внимательно, - убрала ото рта руки жена. – Видишь, у него нет головы.
- Ах! – теперь Ветра закрыла рот ладонями.
- Ну и что! – возразил я.
- А где? – высоко поднялась грудь Ветры. - Где голова?
- Пропала, - сказала жена. – Он забыл ее с вечера на журнальном столике…
- Вот здесь, - показал я место на журнальном столике, где лежала голова прошлым вечером.
- А утром ее не стало.
- Так она, наверное, закатилась куда-нибудь, - предположила Ветра.
- Я весь дом перевернула… нигде нет.
- Да успокойтесь, вы! Не нужна мне голова. В ней все равно нет мозгов.
- Как нет мозгов? И мозгов нет?!
- Вот и я ему говорю, не может быть, чтобы в голове не было мозгов…
- Нету, – отрезал я. – Поверьте мне. В голове мозгов нет, - Ветра опять отобрала у меня бутылочку.
- Господи… - затрясла она грудями. – Надо покормить ребенка, - укоризненно заметила она. – Как ты еще не догадался ребенка без головы оставить! – Она подошла к детской кроватке. – Почему я сразу не заметила, что у тебя нет головы? – как будто очнулась от гипноза Ветра. Она вернулась ко мне и пристально всматривалась в то место, где должна была быть голова.
В коридоре раздался шорох.
- Ой! Это Шарфь! Она все-таки выследила меня, - шепотом проговорила Ветра. Вручила мне бутылочку с молочной смесью. – Спрячьте меня! – попросила она.
Пока мы с женой придумывали, куда понадежнее спрятать Ветру, она сама метнулась сквозняком по комнате, и ничего не нашла лучше, как шмыгнуть под кровать. Я почесал жену. Жена почесала мою ногу. Вошла Шарфь. Высокая. Стройная. Рыжие локоны волос на плечах. Тонкий нос. Тонкие губы. А главное, выражение недоступности на лице. Такое выражение подвигает смелого мужчину преодолеть все вероятные и невероятные препятствия, чтобы снискать улыбку в свой адрес.
- Привет, - отрывисто бросила Шарфь. – Я посижу немножко.
Она присела на диван, где только что полулежала Ветра. Ровно, держа спину, окинула взглядом комнату. Опустив голову, посмотрела вниз.
- Что здесь делают мои сапоги?
Мы с женой переглянулись. Я нервно почесал ее. Она нервно почесала мою ногу.
- Откуда? – Шарфь пристально посмотрела на меня взглядом, требующим немедленного ответа.
Что же соврать, чтобы не выдать Ветру? Откуда эти сапоги? В этот раз Ветра утащила сапоги… Зачем? Откуда сапоги? Откуда… Но тут закряхтел ребенок, его давно уже пора было кормить, и я с благодарностью кинулся к нему.
- Ребенок? – удивилась Шарфь. И тоже кинулась к кроватке, любопытствуя: - Чей ребенок?
- Мой.
- Конечно, конечно. Можно было и не спрашивать, - затараторила Шарфь. – Вижу. Твои глаза. Можно, я его покормлю?
- Покорми, - я вернулся в кресло. – Что же соврать про сапоги? – спросил я у жены.
- Наверное, надо сказать правду, - прошептала жена.
- То есть, выдать Ветру?
- Ну, не я же сапоги у Шарфи стянула.
- Да. Как же быть? Мне кажется и Шарфь тебя не заметила, - предположил я.
- Да, странно, почему-то они меня не видят. И то, что ты без головы они тоже не видят, - справедливо заметила жена.
- Значит, они не смотрят, - догадался я. – Их зрение спит. Они видят только то, что привыкли видеть. Они смотрят памятью. Они помнят меня и видят таким, каким помнят. Но стоит указать им на это, как зрение просыпается, отвергает память, и тогда перед глазами встает реальность. Верно?
- Ты у меня такой умный, - жена благодарно почесала мою ногу. Я в ответ почесал жену, а сапоги задвинул под диван.
- Что ты там бормочешь сам себе под нос? – услышала наши перешептывания Шарфь. Она покормила ребенка. Поставила бутылочку на журнальный столик. Умиленно посмотрела на меня и вскинула руками.
- Одинаковые… копия… глаза… словно твои глаза взяли и ребенку пересадили… удивительное дело!
- Так и было, - невозмутимо сказал я.
В мою сторону качнулась кисть руки Шарфи:
- Болтун…
- Где ты видишь у меня глаза?! – не удержался я, и вспылил. – У меня даже головы нет! – чуть не заорал я во все горло. На что Шарфь обомлела. Побледнела. Похудела. Вытянулась, как струна. Длинными пальцами взяла себя за щеки.
- Правда, нет, - в полуобморочном состоянии зашевелила она губами. – А ведь была, я же видела…
- Хотела видеть, и видела, - это разные субстанции, - пояснил я. – Ты садись, не стой. Расслабься. А то сейчас порвешься от напряжения.
- Была голова… - растерянно твердила Шарфь.
- Видишь ли, в чем дело. Если человек не тренирует зрение на внимательность, то зрение привыкает симулировать. Зачем ему видеть то, что человек итак помнит. Ты, например, приходишь домой… еще не вошла, а уже наперед знаешь, что и где стоит у тебя дома. И поэтому, когда входишь, то ты не видишь, а помнишь, и тебе кажется, что видишь. И если кто-то уберет какую-нибудь вещь с ее места, то ты не сразу увидишь это. Скорее всего, обнаружишь это тогда, когда возникнет потребность в ней, поняла?
- Нет…
- Ну вот, ты помнишь меня с головой, вот и видишь, как тебе кажется, меня с головой. А когда я сказал, что головы у меня нет, тут-то и включилось твое зрение, и ты увидела, что я без головы. Поняла? То же самое произошло и с твоими сапогами! Ты их искала, вот они тебе и причудились. Память твоя их тебе нарисовала. А вот сейчас зрение твое заработало, - вот и посмотри, видишь ты теперь сапоги?
Шарфь послушно опустила голову. Пробежала взглядом по полу.
- Сапоги… нет, не вижу, - не выходя из полуобморочного состояния, сказала она.
- Вот! – победоносно воскликнул я. – Слава богу! А то я за тебя очень напугался. Когда ты сказала: что здесь делают мои сапоги? – я подумал, что ты очень больна, потому что сапог здесь не было, и тем более мне было страшно представить, чем могла заниматься пара сапог. А теперь мне все понятно. Ты смотрела памятью, а не глазами. Поняла?
- Нте… венрее… ад… - перепутывала буквы Шарфь, (это надо было услышать вот так: нет… вернее… да…) – поняла… но я… я не поняла… а где твоя голова? А где сапоги? И где твоя жена, в конце-то концов… почему она так непредусмотрительно оставила ребенка с безголовым отцом?
- Вот! – продолжал ликовать я. – Зрение твое не совсем пробудилось! – Шарфь смотрела на меня, как на безумца. Она не верила ни одному моему слову, и готова была исчезнуть с этого места, но ответственность за малыша удерживала ее здесь.
- Жена то, вот она! – я ехидно указал ей на место, где должна была быть нога. – Пора бы уже прозреть!
- А ты там что делаешь?! – возмутилась Шарфь, укоризненно протянув длинные пальцы к жене. – И что это у тебя в руках?! Нога! Какой ужас!
- Да, это нога. Нога моего мужа. Она чешется. Он любит, чтобы ее почесали, - защищалась жена. – Я ее чешу. И я люблю, чтобы меня почесали. А он привык чесать свою ногу. Поэтому я вместо ноги. Теперь он чешет меня. А я чешу его ногу. Что тут странного. Каждая семья счастлива по-своему, и нечего наставлять на меня эти копья…
- Да это какой-то бред! – вытянулась Шарфь. – Это фокусы, что ли? – вдруг прояснилось ее лицо в догадке. – А-га, это фокусы! Ты не можешь без головы разговаривать, а я слышу твой голос, он у меня ни в какой не в памяти… Так здесь, что?-зеркала? Система зеркал? – Шарфь нервно ощупывала пространство над моими плечами и вокруг меня. – Вы меня не обманете? В чем фокус? Как вы это делаете?! А ребенок?! Он есть? Он настоящий? Или то же какая-нибудь фикция? Так, ладно. Это все вы тут подготовили. Но куда пропали сапоги? В полу потайной люк?! Нет? Тогда как же они исчезли? Так, я пришла… села… увидела сапоги… покормила ребенка… А-га! Пока я кормила ребенка, вы за моей спиной шептались… вы их сами и спрятали! Вы спрятали мои сапоги! Куда вы их спрятали? Под кровать? – Шарфь откинула покрывало и заглянула под кровать. Оттуда перепуганными глазами смотрела Ветра. – А ты что здесь делаешь?! – Шарфь схватила Ветру за руки и потащила. – Вылезай! Ты с ними за одно?! Где сапоги? Так, здесь нет сапог… - Шарфь выпрямилась, окинула орлиным взором комнату еще раз. – Под диваном? - Она заглянула под диван, и издала победоносный вопль. – Вот они! – она вытащила из-под дивана сапоги и швырнула ими в меня. – Вот тебе память и вот тебе зрение! Что здесь происходит? Вы объясните, наконец!
Что здесь происходит? Я и сам хотел бы знать, что здесь происходит? Ветра раскорячилась на полу, сидит ни жива - ни мертва… Зачем-то утащила у Шарфи сапоги, которые и носить-то не умеет, тьфу, ты, в которых и ходить-то не умеет. Грудь пугливо подергивается. Глазки бегают туда-сюда. От Шарфи убегала… Пожалуй, от этой сумасшедшей и я драпанул бы. Вот, бешеная баба! Она гналась за Ветрой… Она гналась за Ветрой?
- Шарфь говорила, что гналась за Ветрой? – тихонько спросил я у жены.
- Нет.
- А зачем она пришла?
- Не знаю. Может, за сапогами.
- Да нет, не похоже. Она не предполагала увидеть здесь сапоги.
- Что здесь происходит? Это я хотел бы узнать, что здесь происходит? Сначала вбегает Ветра в твоих сапогах. Умоляет спрятать ее от тебя. Как нарочно скидывает сапоги в центре комнаты на самом видном месте… Потом появляешься ты и закидываешь меня и мою жену этими злополучными сапогами! Что происходит, Шарфь?!
Что происходит Шарфь?! Кажется, я пригвоздил Шарфь к дивану гипнотической вибрацией этого вопроса.
- Что происходит Шарфь?! – повторил я вопрос. – Почему ты здесь? – уточнил я. - Ты за сапогами гналась? Так вот они твои сапоги! Забирай и уходи!
Видимо, я был очень зол. Шарфь включила заднюю.
- Я не за сапогами пришла, - поуспокоившись, сказала она. – И за золовкой я не гналась. Ко мне муж вчера приходил. Во сне.
- Как он выглядел? – живо заинтересовалась сестра моего приятеля. – Он говорил что-нибудь? Он звал тебя? Он обо мне спрашивал?
- Обычно выглядел. Такой, как всегда был. Молодой. Живой. В глазах бесята прыгают.
- Там не стареют, - с горечью произнесла Сестра.
- Попросил, чтобы я тетрадку его тебе отдала, - огорошила меня Вдова.
- Тетрадку?! – оживился я. После того, как моего приятеля сняли с крюка в сторожевом вагончике, я там был первый. Его тетрадка лежала на столе. Я взял ее. Практически, все странички были исписаны мелким подчерком. Я пытливо читал ее с конца, надеясь найти ответ на мучительный вопрос: Зачем?, или кого винить в смерти?, или никого не винить?, или что случилось, из-за чего удушение показалось ему краше жизни? Но нет, ничего, никакой зацепки, никакого намека. И последние строчки ничего не значили без предшествующих.
В ней было то, о чем мы говорили с ним в его последние дни. Вернее, он говорил, а я, как завороженный внимал ему с открытым ртом. Он мне казался каким-то чародеем. Он писал о магии слова. О воздействии слова на психику человека. О волшебном печатном слове. О слове, как инструменте. О слове, как о гипнозе. О слове, как о радости. О слове, как о действии. Он утверждал Жизнь. И как горька и непонятна была его смерть. Я никому не показал тогда тетрадку. Я забрал ее себе, как память о нем. И вот чудо!, через двадцать лет мой приятель просит Вдову отдать мне еще одну тетрадку!
- Где? Где тетрадь? – мне не терпелось увидеть этот кусочек… неизвестный кусочек души моего приятеля, через столько лет.
Вдова достала из сумочки зеленую тетрадку, и передала мне.
- Вот. Я исполнила твою волю, - сказала она, подняв глаза в потолок.
- Такая же, зеленая тетрадка, - забормотал я от удовольствия. Пролистав ее, я понял, что это именно та тетрадка, которую я держал в своих руках в вагончике.
Вдова подобрала сапоги и засобиралась уходить.
- Стоп, - сказал я.
Вдова оглянулась.
- Этого не может быть! – воскликнул я. – Это именно та тетрадь!
- Какая?! – в один голос спросили Вдова, Сестра и Жена.
- Дело в том, - стал объяснять я. – Что тогда, в вагончике… я был в вагончике после его смерти… и там, на столе лежала эта тетрадь. И я… я держал ее в руках, вот точно так же, как держу сейчас. И не только держал в руках… я забрал ее себе. Она у меня, – я бросился к бюро. Вытащил стопку старых пожелтевших бумаг.
- Вот здесь… вот здесь… - бормотал я, как заговоренный. – Вот здесь… я всегда о ней помню… я всегда о нем помню… он научил меня любить жизнь… это память о нем. Она здесь… вы увидите… я храню ее, - но тетради не было. Я встал на колени перед журнальным столиком, как перед алтарем. Он весь был завален старыми тетрадями, листами, ежедневниками, но этой тетрадки не было. Я совсем было, отчаялся ее найти, как вдруг заметил, что держу ее в руках.
- Так вот же она! – засмеялся я. – Какой я глупый, - обратился я к женщинам. – Представляете, держу тетрадь в руках и не вижу, перерыл тут все… вот она. Вот, посмотрите. Точно такая же. Вот, возьмите.
Сестра приняла тетрадь и молча передала ее Вдове. Жена машинально почесала мою ногу.
- Это та же тетрадь, - сухо произнесла Вдова.
- Вот именно! И я про то же! Две одинаковые, совершенно одинаковые рукописи, и заметьте, не под копирку…
- Это та же самая тетрадь, - твердо повторила Вдова. – Моя тетрадь, - прибавила она.
- Это ее тетрадь, - подтвердила Сестра.
- Тетрадь – одна, а – не две, - на пальцах показала мне Жена.
Я ошалело развел руками. Как же так? Я забрал ее себе. Я всю жизнь ее хранил. И вдруг, она пропала у меня, а появилась у нее. Мне стало смутно вспоминаться, что я где-то читал о технике распадения на молекулы в одном месте, и, так называемой материализации в другом месте, за много-много километров от места исчезновения.
- Какая теперь разница, - укоризненно произнесла Вдова, как бы отвечая моим мыслям. – Тетрадь, в любом случае, у тебя. Значит, она не исчезала. Зачем тебе две? И, вообще, что в ней такого… Я читала, ничего там не поняла.
- А я даже никогда и не знала, что у моего брата была такая тетрадка, - огорченно заметила Сестра. – Что в ней? О чем он писал? Там стихи?
- Нет там никаких стихов. Какие-то выдержки из энциклопедии.
- Эх, женщины, женщины, ничего-то вы не понимаете… - глубокомысленно заметил я. – Как бы я хотел, чтобы душа его перестала маяться, и хотя бы в моего сына вселилась…
- У него и свой сын есть…
- Как? У него остался сын?! Точно. Я же знал. Я же знал, что у него есть сын. Как же я забыл? Я совершенно забыл, что у него есть сын… я бы уже сто раз мог ему помочь… как же я забыл…
- Ничего удивительного, налейте, хоть чаю, - попросила Вдова. – Вы, мужики, только о себе думаете, иначе не вешались бы…
- Что бы ты понимала! От земли оторваться не можете…
- Ладно вам… - Сестра принесла чаю. Мы сели за стол. – Прочти что-нибудь из его тетрадки, - попросила она.
Я бережно открыл рукопись, где-то на серединке, и стал читать: «Любовь. Жизнь. Окно. Нежность. Волна…»
- Любовь. Жизнь. Окно. Нежность. Волна… - повторила Сестра.
- Любовь. Жизнь. Окно. Нежность. Волна… - повторила Вдова.
- Любовь. Жизнь. Окно. Нежность. Волна… - повторила Жена.
Эти слова прозвучали, как заклинание на спиритическом сеансе. И было бы удивительно, если бы сейчас, когда мы все сидим за журнальным столиком, смотрим в тетрадку и повторяем из нее слова, нам не явился призрак моего приятеля.
- Привет, - улыбаясь, сказал мой приятель. Он лежал на кровати, на боку, подперев голову рукой. – Спасибо, что все собрались в одном месте, иначе, я не смог бы явиться. А мне это, поверьте, очень нужно. Я хочу жить. Жутко осознавать, что я совершил такую глупость. Теперь я понял для чего мы приходим в плотный мир. Я хочу еще раз попробовать. Но я боюсь, что повторю тот же самый необдуманный поступок. Ведь жизнь, порой, кажется невыносимой, несправедливой, бессмысленной. А, главное, она таковой и становится. Невыносимой. Несправедливой. Бессмысленной. Благодаря нам. Послушайте, о чем вы говорите. Посмотрите, что делаете. Вы не для этого здесь. Отсюда так хорошо это видно. Так забавно наблюдать за вами. И так горько понимать, что когда я попаду в вашу компанию, я стану таким же. Я хотел попросить тебя о помощи. Я хотел попросить тебя окружить меня любовью и заботой. Ведь это совсем не трудно. Любить своего ребенка. Но любить не как чешущуюся ногу, а с пониманием того, что перед тобой космос, который сжался до размеров младенца, не для того чтобы стать твердолобым Андреем или себялюбивым Петром. Но как не стать Личностью! Ты должен помочь мне в этом. Помочь вспомнить для чего я пришел. Веди меня за руку, но не к темноте, а к свету. Ведь я знаю для чего иду, но все забуду. Потому что забыть – это плата за рождение. Но с твоей помощью, у меня есть все шансы вспомнить для чего я предпринял это тяжелое путешествие. Помоги мне. Так хотел я сказать, но вижу, тебе самому нужна помощь. Ты стал убежденным ногочесанцем. Ты потерял голову от бесконечного чесания ноги. Но без головы ты не сможешь мне помочь. Ведь кто за тебя будет принимать решения, если у тебя нет головы. Жена? Женщиной космос становится не затем же, зачем – мужчиной. Это она помогла потерять тебе голову?
- Нет! – вступился я за жену. – Она не имеет к этому никакого отношения.
- Тогда где твоя голова!
- Ее унесли маленькие человечки, - признался я.
- Какие маленькие человечки? – в один голос спросили Вдова, Сестра, мой приятель и Жена.
- Те, что лежали у жены под подушкой, - и я неохотно поведал о маленьких человечках, с которыми когда-то играла жена.
Шарфь рассмеялась злобным смехом блондинки Мэй Уэст:
- Важно не то, сколько мужчин было в моей жизни, важно, сколько жизни было в моих мужчинах!
Жена напугано прикрыла рот руками. Повела взглядом вокруг. И встретилась
взглядом с гномом. Он стоял в нише матовой стенки. «Ты рассказал?!» - одними глазами спросила она.
Гном. Резиновая детская игрушка. Он был розового цвета, как поросенок. На голову был нахлобучен сиреневый колпак, закрывавший уши. Одет гном был в красную куртку, подпоясанную такого же цвета ремнём. На ногах синие клоунские штиблеты, носки которых неуклюже загибались вверх. Руки с толстыми короткими пальцами он держал на животе? Из множества дырочек, на бороде и щеках, торчали синие капроновые метёлки, что в совокупности составляло широкую густую бороду. Вздёрнутые брови и нос, выставленная вперёд нижняя губа алого цвета, румянец на щеках, морщинки на лбу, морщинки под глазами и зелёные круглые глаза - всё это подчёркивало его доброту и зрелую мудрость.
Казалось, ему очень нравилась эта медленная мелодия, под которую танцевали молодые люди. А Марине было приятно, как Олег зарывается лицом в её волосы.
Поручик целовал волосы Марины, и ему самому было чудно, что он так делает, и это нравилось ему делать.
Они танцевали под люстрой. Танцевали на потолке, кружились над диваном, пока не упали на диван. Палас, прятавший под собой не крашенный пол, никогда не чувствовал униженности перед диванной накидкой; нет, нет, он заигрывал с ней, отпуская в её адрес приятные комплименты, упрашивал спуститься вниз, обещая показать ей чудо. Наконец, она решилась. Медленно потянулась к нему. Неуверенно. Рывками. Аркадий и Марина, словно прониклись её настроением, помогали ей, сталкивая сомневающуюся накидку с дивана.
Накидка упала.
- Почему считается, что потолок это предел? - спросила Марина.
- Я так не считаю.
- Не считаешь?!
Юрий крепко сжал Марину в своих объятиях, и взлетел над диваном. Совершив несколько кругов в комнате, они вылетели в окно, и, не глядя вниз, не интересуясь, есть там кто-нибудь или нет, полетели на крышу. На крыше Марина сказала:
- Ой, холодно. И страшно.
- Да, - согласился Андрей. Поежился. – Пойдем домой?
- Пойдем.
Сергей встал на край крыши, заглянул вниз.
- А всё-таки, пять этажей это высоко, - сказал он.
- Что, страшно?
- Ага. Не представляю, какой страх я испытал бы, глядя с небоскрёба...
- А мы сможем спуститься? - встревожилась Марина.
- Попробуем, в детстве я лазал по балконам. Я, первый, ты - за мной! - скомандовал Константин и стал осторожно спускаться.
Оказавшись на балконе пятого этажа, Алексей сказал:
- Ничего страшного, спускайся. Я тебя страхую.
Марина повисла на руках.
- Прыгай! Я ловлю!
Она разжала пальцы и оказалась в объятиях Владимира.
- Дальше, ещё легче, - обнадёжил он и молодцевато перекинул ногу за ограждение.
- Петя, а кто тебя целоваться научил? - спросила девушка, наблюдая за ловкими движениями Аркадия....
- В каком смысле? - раздалось снизу.
- Мне интересно, ты же говорил, что тебе неприятно, когда тебя девушки учат.
- Девушка научила. Давай перелазай!
- Тебе было неприятно?
- Приятно, приятно.
- Мне нравится, как ты целуешь, - призналась Марина, оказавшись губами к губам Марка.
Он поцеловал её.
- Хорошая учительница, значит, попалась, - сказал Вадим и исчез за балконом.
- Ты что-то невероятное делаешь языком с моей губой, - говорила Марина, следя за Димой. - Я бы хотела, чтобы ты всю жизнь меня целовал.
- А мне нравятся твои губы. Они сочные. Я тоже хотел бы целовать их всю жизнь.
- Правда?
- Правда. Спускайся.
- А ещё что-нибудь скажи!
- Что?
- Что тебе ещё нравится?
Витек посмотрел вверх, на Марину. Она уже приготовилась отпускать ноги. - Ещё? Попа нравится.
- А нос не нравится?
- Нравится.
- Не ври. У меня не красивый нос. Всю, внешность портит.
Луна, с удивлением наблюдала за двумя полуночниками, которые подобно, грабителям, прыгали с одного балкона на другой, выискивая какую из квартир выбрать жертвой. Когда Родион был ухе на втором этаже, на балконе Марины, и приготовился подстраховать девушку, а Марина уже отпустила ноги, держась руками за перила балкона третьего этажа, на третьем этаже скрипнула дверь. Послышалась музыка. На балконе появился, молодой человек. Заметив пару рук, вцепившихся в перила, он без промедления поймал эти руки за запястья и подтянул вверх, так, чтобы можно было увидеть лицо обладателя этих рук. Узнав соседку, молодой человек обрадовался, и потянул её к себе. Валера, в свою очередь, поймал Марину за ноги, изумлённый тем, что она так неожиданно, и так ловко подтягивается.
- Ты что? - удивлённый спросил он. - Зачем тебе вверх?
- Я не сама, - пожаловалась Марина. - Меня тянут.
Только теперь, Евгений увидел еле различимый силуэт постороннего человека, нагло посягнувшего на его ночь.
- Эй, ты кто такой?! - спросил Алексей, и словно бы для того, чтобы подтвердить свой запрос, дёрнул Марину за ноги, отчего девушка "ойкнула".
- Ой!
- А ты кто такой?! - эхом откликнулся еле различимый силуэт.
Марина опять "ойкнула".
- Ой!
- Я в гости пришел, понял?
- Ой!
- А я сосед.
- Ой!
- Сосед! Отпусти Марину, - волевым голосом приказал Иван.
- Ой!
- А почему я должен её отпускать?! - возразил сосед. - Я помогаю ей вверх забраться. Сосед я ей или не сосед?
- Ой!
- А зачем ей вверх?
- Ой!
- Какое мне дело, зачем ей вверх? Моё дело помочь соседке преодолеть мой балкон. А зачем ей это надо ты у неё сам спроси!
- Ой!
- Марина! - крикнул Андрей, словно Марина сидела на крыше. - Тебе, зачем вверх-то?
- Ой! Не знаю, - ответила она.
- Она не знает, - сказал Олег еле различимому силуэту. – Отпускай.
- Ой!
- Если она не знает, зачем она лезет, это не значит, что все должны теперь от неё отвернуться. Если так рассуждать, как ты, то знаешь, что может получиться?
- Ой!
- Что? - заинтересовались снизу.
- Ой!
- Если из-за того, что люди не знают, зачем они лезут вверх, все будут говорить им: вы сначала узнайте, зачем вам лезть, тогда мы вам поможем - а до того перестанут им помогать, то смелые люди могут сорваться, упасть и разбиться, или покалечиться. А несмелые перестанут лазать. Понял, к чему твоя философия может привести?
- Ой!
- Ну, понял.
- Ой!
- Поэтому, мой долг помочь соседке, а не спрашивать у неё, зачем она лезет. Может, она залезет когда, то там всё узнает, а тогда сама расскажет, зачем она лезла.
- О-ой!
- Это у тебя музыка играет? - спросил Анатолий, прислушиваясь к знакомой мелодии.
- О-о-ой!
- У меня.
- О-е-ей!
- А ну-ка, сделай погромче! - попросил Роман.
- Ай!
- Пока я буду делать погромче, я могу не успеть помочь соседке…
- Эй! Вы! Долго я буду так висеть?! Или подымите меня, или отпустите! - взмолилась Марина? - Я, конечно, не прочь, если у меня станут, длиннее ноги, но если у меня вытянутся руки - я буду похожа на обезьяну!
- Ну, ладно, сосед, отпускай!
- Ай!
- А почему я?! Это ты отпускай!
- Ай!
- Ты же её сосед, а я в гости пришёл. Ты каждый день можешь ей помогать, а я только сегодня. Ну, может быть, ещё, когда в гости приду.
- Ой!
- Вообще-то, ты прав, - согласился еле различимый силуэт. - Только как же ты ей поможешь, если ты внизу, а она лезет вверх? Это тебе надо ко мне придти, и на моём балконе помогать.
- Ой!
- А может, она лезет не вверх, а вниз, - предположил Василий.
- Ой!
- А зачем ей вниз? - удивился сосед. - Да и руки у неё вверху, а не внизу...
- Ой!
- А нам, какое дело, зачем ей вниз, и почему у неё руки так расположены?! Наше дело помочь, а не спрашивать. Сам же говорил, что если она не знает, зачем ей лезть, то это не значит, что ей не надо помогать. Если не помочь - может сорваться и упасть!
- Ой!
- Так-то оно так, - задумался еле различимый сосед. - Нам всё равно, зачем она лезет. Но, так как ты помогаешь внизу, а я помогаю вверху, то мы разорвём её на две половинки, если не узнаем, куда она лезет: вверх?, или вниз? Видишь, этот вопрос принципиальной значимости. Поскольку, мы не можем помочь ей одновременно вдвоём, нам следует прежде выяснить её направление, чтобы не наделать беды, тогда станет ясным кто из нас должен ей помочь.
- Ой!
- По-моему, ты запутался, силуэт. Дело не в том, куда она лезет, а в том, кто сегодня помогает? Если ты, то она лезет вверх. А если я, то она лезет вниз, понял?
- Ой!
- Понял.
- Ой!
- Ну, тогда отпускай. Сегодня помогаю я! Значит ей надо вниз.
- Ой!
- Желание гостя священно! - согласился еле запутавшийся человой молодек. - Держи!
Гном стоял в нише матовой стенки. Я вглядывался в его игрушечные глаза. И чудилось мне, что он хочет заговорить со мной. Похвастать тем, что он тоже слышит музыку. И даже слышит в ней кое-что такое, чего не услышишь, не имея, синей бороды.
Как глупо, - подумалось мне. – И стыдно. Стыдно признаваться себе в том, что не первый и единственный на земле родился. Какая глупость.
- Ладно, - утешительно похлопал меня по плечу мой приятель. – Пошли искать голову.
Итак, мы всей веселой компанией пошли по следам маленьких человечков. Ветра нагоняла на прохожих страх. Шарфь била по лицу колючими кисточками. Мой приятель мерил землю семимильными шагами – ведь у него ноги-пружины. Жена чесала ногу, а я чесал жену – от этого проклятия мы избавились, когда нашли голову. А как мы ее нашли – это совсем другая история, она за пределами этой комнаты. Главное, что мы ее нашли. Выхватили из рук маленьких человечков и водрузили на место.
С головой, конечно, получше, чем без головы, - думалось мне, когда я заботливо уложил спать сынишку. Поцеловал его в лобик. Поцеловал жену в лобик, она уже спала.
Сам лег на кровать. Поудобнее засунул руку под подушку, и - О! Ужас! – нащупал там маленьких человечков. Встал на колени. Поднял подушку. Бабы! Елки-маталки! Под моей подушкой бабы! Я украдкой посмотрел на жену. Спит. Видела она их, или нет. Нет, наверное, еще не видела, а то была бы уже без головы. Что же делать? Вот бы их в кипяток… или, лучше, утоплю-ка я их в словах…
|
|