Он уезжал и звал её с собой.
Он убеждал: нельзя здесь оставаться,
Страна, где дух воинственно чужой,
Отчизною не может называться.
Она смотрела в милые глаза
И сына за отъезд не осуждала.
Старалась, чтобы слабости слеза
В его решимость не вонзила жала.
Насчёт Отчизны он, конечно же, не прав:
Она одна, до камушка родная.
Порою чад своих она лишает прав,
И всё ж … ничто её не заменяет.
Он отвечал: «Лишает прав лишь власть.
Власть чувства Родины отнять не может,
А вот с народом в чувствах не совпасть
Беда страшней, она и корни гложет».
Раз так, пусть едет. Может, где-нибудь
Сумеет жить, талант свой не загубит,
Осилит избранный тернистый путь,
Других людей, другую жизнь полюбит.
Она останется, останется одна.
Нет сил от почвы предков отрываться.
Ей к новой почве поздно приживаться.
На Родине останется она.
Я не слыхала этот диалог,
А старую княгиню в детстве знала.
Её клетушки – части бывшей залы
Не раз переступала я порог.
Закутанная в штопаную шаль,
Она нас этикету обучала,
Стихи певучие, печальные читала,
Взор обратив в неведомую даль.
Соседи быт ей как-то облегчали,
Но душу отогреть могли едва ли.
Она из «бывших» в доме говорили,
И в слове было что-то от могилы …
Она скончалась за год до войны,
Так и не зная ничего о сыне,
Изгой, одна из щепочек безвинных
Своей любимой, но не любящей страны.
|
|