А в след ей плевали и скручивали кукиши. Угрожающие и не очень. А еще могли хлестнуть резким словом, так что ей приходилось мысленно петь какую-нибудь умиротворяющую песенку, чтобы не наброситься на обидчика и разом отомстить за все обиды. Эти люди не только ругали ее и угрожали ей. Они выгоняли ее, не пуская в дом, как будто ее присутствие для покосившейся, готовой рухнуть развалюхи могло стать роковым.
Но нападать нельзя. Если она разделается с одним из этих грубых, неотесанных людей, другие просто убьют ее. Хотя нет. Просто у них ничего не бывает. Могут применить четвертование, могут сжечь. А могут забить камнями, как сестру.
И она идет, аккуратно ступая по пыльной каменистой дороге, стараясь обходить скопища людей и большие дворы. Особенно большие дворы. Там всегда держат огромные своры собак. И никак им не объяснишь, что вовсе не обязательно оглушительно лаять и разбрызгивать всюду слюну, только почувствовав ее приближение.
Она тихонько вздохнула, думая, что если бы ей дали самой выбирать жизнь, она бы сделала все иначе.
Но вот то место, куда она так стремилась. То место, куда она приходит каждый день перед закатом. Здесь. Именно здесь когда-нибудь будут резвиться ее дети. Она присаживается на согретый солнцем валун. Он послужит основанием для ее будущего убежища. Поэтому, каждый раз она напевает ему ласковые песенки, веря, что с ними в него входит частичка ее души. И валун становиться чуть-чуть ею. Нет, он становиться ее душевным братом. Забавное сравнение. Она фыркнула и с сожалением поднимается с валуна. Солнце почти заскочило за далекую кривую гору. Оно всегда убегает так быстро, будто никто не учил его вежливости.
Она прижалась к большой смолистой сосне, последний раз взглянув на валун.
Пора возвращаться в селение людей. Она внутренне сжалась. Разве она виновата, что ее мать-кошка принесла весь их выводок черными, как ненавистная ночь.
|
|