(пасечнику деду Самоше из дер. Кузьминка, Курской обл.)
Дед Самоша, пчелиный пастырь,
Седобрад и седоволос.
Стар раскольник, а всё рукастый,
Что на рубку, что на покос.
Во саду ль, в огороде – ульи,
Словно кельи в монастыре.
Льются мёды густою сурьей,
Бродят на хмелевой жаре.
Пчёлки дедовы деловиты.
Всё в полётах геройский рой.
То - в поля на цветы, то - в липы,
То – в гречиху летят порой.
Говорили, что в доме мёду
У Самоши не перевесть.
Кто, понятно, не робил сроду,
Здоровы языками месть.
Вопрошал как-то нас Самоша,
Наливая с краями мёд:
«Расскажи, ребя, мне попрошше,
Как в Москве проживат народ?»
Всё кивал головой лохматой,
Гладил стол, будто наждаком.
После сплюнул, шепнувши матом,
Да побрёл в огород молчком.
Помню полну корзину сочных
Огурцов в желтизне пыльцы.
«Ну-ка, ребя, зажмурьте очи
Да кунайте в мёд огурцы!
Эвон! То ль не арбуз медовый?!
То-то! Тута вам - не Москва!
Мёд гречишный - не хрен елдовый!
Щука – не мелюзга плотва!»
Дед Самоша, пчелиный пастырь,
Жил у заводи вод речных.
Там плескались вовсю лобасты
На Купалу в волнах ночных.
Выплывали грудасты девы
В чешуе на простор волны
Шутковали над старым дедом:
«Глянь, Самоша, а вот и мы!»
Дед, хмельной с первача да с мёду,
Чуть шатаясь, орал в камыш:
«Как мырну ща, девчата, в воду!
Зашшипаю, ядрёна мышь!»
Девы, ясно, все - врассыпную.
Плеск да треск – как от лебедих.
А Самоша очередную
Чарку примет да в темь глядит.
А во мгле колдовская Тускорь
Стелет мягко, да спать не даст.
И качаются в русле узком
Звёзды, как чешуя лобаст.
Москва
26 апреля 2004 г.
|
|