Эта связь тлела долго, как сырой, ненадежный фитиль. Она не могла закончиться фейерверком, салютом или взрывом. Только разрывом. Такой был вполне предсказуемый конец. Связь вошла в привычку, стала условным рефлексом. Как чистить зубы по утрам, мыть руки перед едой, не материться в присутствии детей, и на вопрос: «Как дела?» - отвечать: «Нормально». Рутина.
- Здравствуй, любимый! – обязательное приветствие.
- Приветик, котеночек! – как отзыв.
- Я тебя люблю, мой ненаглядный! – ритуал неукоснительно соблюдался.
- Я тебя тоже. – фразы лениво падали, как пожухлые осенние листья, открывая простор. Простор, отбрасывающий условности. После этого можно было сразу падать в кровать. Заниматься любовью, отдавать всю себя без остатка – это она умела!
Любой мужчина будет рад иметь такую женщину! Банально, избито, но это так. Блондинка с голубыми глазами. Натуральная. Роскошные формы, большая, зато стоячая грудь с невинно-розовыми упругими сосками.
- У меня длинные волосы!
- Зато у меня – гуще!
Блондинка и Рыжая. Восьмое марта. Надо вручать подарки. Каждая - самой себе говорит комплименты. Такая игра. Они - подружки и одновременно соперницы. Смотрят друг на друга с ненавистью. Я смеюсь.
- Я – высокая! – заявляет Рыжая.
Пауза. Блондинка теряется, хотя она явно симпатичнее, а крупные зрелые дыни на груди еле умещаются в глубоком волнующем разрезе платья. Наконец еле слышно произносит:
- А я красивее…
Состязание резко прекращаю. Пока до драки не дошло. Я хохочу. Каждая из них хороша по-своему.
И чего неймется? Почему на душе висят тяжеленные гири? Что меня не устраивает? А просто ненароком всплывает другое. Тихий осенний вечер. Фонари на улице заболели «желтухой». Кстати, эту фразу я украл у Блондинки. На душе тихо и спокойно. Жаль, не верующий. Сказал бы: Божья Благодать. Она сидит рядом. Нам уютно даже молчать вдвоем. Хорошо. Огонек сигареты чертит в сгущающем темноту воздухе - наши имена. Я и Она. Она – мое Солнышко. После Нее я так никого не называл. Не мог. Язык не поворачивался. Это имя принадлежало только Ей. Одной. Может, это блажь, но иначе я не могу. Душу тренировать невозможно. Это не тренажерный зал. Силовые упражнения и усиливающиеся нагрузки через «не могу» ее не закалят. Во всяком случае, хочется на это надеяться.
Опять стылый равнодушный вечер. Он, как пастух, сбивает в стадо редкие грязные облака. Они сопротивляются, но их время ушло. Меня почему-то не мучают угрызения совести. Я заглядываю на чердаки и в подвалы своей души. Там темно, сыро и грязно. И пусто. На столе праздничная открытка. Ее мне на День рождения подарила Блондинка. Она же - в анимационном изображении, на плотном листе картона. Похожа. И дурацкий текст: «Когда придешь на вечеринку, смакуя свой аперитив, ты не «прощелкай» там Блондинку и не забудь…» Ярко-красный презерватив, прикрепленный к сгибу открытки, я использовал вчера ночью. С Рыжей. Отрывался он с возмущенным треском. Открытку теперь надо спрятать. Ко мне в гости сейчас придет Блондинка. Наготове целый арсенал кондомов. Но почему-то совесть моя спокойно спит и даже не думает просыпаться.
У Солнышка оказался непреклонный характер. Она уважает себя и любит. Знает себе цену. А я продешевил. Разменял свою любовь на медный грош. Пустил на ветер целое состояние.
- Мой кредит доверия ты исчерпал полностью! Ты оставляешь после себя только выжженную землю. У меня на душе - пустота. Целина. Пусть ее обрабатывает кто-то другой. Вспахивает, сеет, выращивает и собирает богатый урожай. Моя душа благодарна и обильна. Кто-то другой сможет собирать несколько урожаев в год. Но не ты!
Земля качнулась в обратном направлении. А мой мир рассыпался в прах. Его не существовало. Оказывается, его так легко разрушить. Я оказался неразумным варваром, разрушившим Рим. Великолепную сияющую империю, которая, казалось бы, простоит вечность…
Я пошел по рукам. Нежным, ласковым, горячим, изящным, равнодушным, ухоженным, с тонкими синими прожилками. По ним можно писать Книгу Судеб. Рук много. Целая череда. Конвейер. Наверное, среди них встречались и любящие. Не знаю. Не успеваю изучить. Меняются кровати, постели и комнаты. Засаленное постельное белье соседствует с мягкой периной и хрустящими простынями, а скрипучий продавленный диван сталкивается с ложе - «сексодромом». Я изучаю по утрам узоры на потолке и обои на стенах. Они изменчивы, как приливы и отливы, как ветреные сердца и ненадежные плечи, как быстрые течения и резкие муссоны. Я все время открываю новые города и страны, земли и континенты, клады и золотоносные жилы. Но облегчения эти открытия не приносят. Крик впередсмотрящего: «Земля!» вносит в душу сумятицу и грусть. Скукота…Так хочется вернуться домой! Как после тяжелого похода, огрубевший и незнакомый, открыть дверь, отряхнуть с себя пыль чужих дорог и углов и ткнуться головой, как в гавань, в такие родные колени. Здравствуй, Солнышко, я вернулся!
Блондинка смешлива и всепрощающа. С ней легко и приятно. Она опять хочет замуж. Причем немедленно. Она тоже совершает открытия и открывает новые земли. Но слава первопроходца и первооткрывателя ей не грозит. Но она – молодец! Не отчаивается и не сдается. Ее упорству можно позавидовать.
Корвет шумно дырявил волны. Он был настолько стар, что прохожие суда принимали его за Летучего Голландца. Ветер дырявил штопаные паруса. Мачты жалобно скрипели в такт стону рассыхающихся бревен палубы. Гребцы протяжно тянули унылую песню. Седой кэп в грязно-белой фуражке с обязательным крабом вместо кокарды и лопнувшим козырьком молча стоял перед командой на палубе. Пустым чубуком в углу рта он внимательно смотрел на каждого. Его команда, которой он гордился, которую так тщательно отбирал годами по приморским притонам и тавернам, на галерах и в казематах, в штрафных командах и долговых ямах, вытаскивал из петли и выкупал из рабства, на которую он всегда мог положиться с закрытыми глазами, с которой кружками пил морскую воду, а эль – бочками, взбунтовалась. Они стояли пред ним, его верные ребята, и в их глазах читалась решимость идти до конца.
- Будет земля, - проскрипел капитан пересохшим ртом. – Скоро будет.
- Нет, сэр! – вперед выдвинулся шкипер. – Команда требует поворачивать домой! Земли не будет…Никогда.
Решимость покинула капитана. Фуражка с крабом неуверенно дернулась. Чубук тянул к земле. Он не боялся, этот старый кэп. Не боялся за свой авторитет. Он умел подчинять себе людей и признавать ошибки, он выходил с пустыми руками на кривой дорожке против двух отчаянных головорезов с саблезубыми мачете в сильных тренированных руках. Он знал, как выжить в джунглях и рвал пасти крокодилам. Но капитан не знал, скоро ли появится земля. Эта полоска земли, колеблющаяся в знойном зыбком мареве, которая разделит беспросветно синий горизонт на две части, а впередсмотрящий, набрав в иссушенные легкие горячего воздуха, гордо сбросит с верхотуры мачты на палубу: «Земля!» А вдруг, там опять – ничего. Лишь обманутые надежды, разбитые мечты, невыполнимые желания и угрюмые разочарования. Как уже бывало до этого. Почти всегда. Вместо Эльдорадо – выжженная земля. Мираж. А доверие команды, этих сорвиголов, не безбрежно.
- Поворачиваем! – отрывисто бросил кэп шкиперу.
Команда, раскатилась по палубе, как ртутные шарики. Корвет со стоном стал разворачиваться, вспеняя волны. Корабль бросало вперед волнам, как неизвестности навстречу. Путь домой всегда длиннее и томительнее.
- Земля! – сбросил на палубу с мачты юнга. – Вижу землю, сэр!
Шарики ртути замерли. Все смотрели на капитана. Тот выждал минуту, глядя вдаль и посасывая пустую трубку.
- Полный вперед! – кэп знал, что делает. – Домой!
|
|