Целый день пробродила она по городу, греясь в каких-то забегаловках, пила кофе, не чувствуя ни вкуса, ни температуры того, что пила. За час до отхода первого подходящего поезда купила билет и теперь вот невидящим взглядом, бесчувственная от тупой тяжелой боли, смотрела в окно.
В полосе света, падавшей от окна на перрон, замельтешили две фигуры, и Инга невольно вгляделась в них. Рекламно красивый молодой военный в очень идущей ему морской форме прощался с девушкой. Девушка поразила Ингу: "серая мышка" с буратиньим острым носиком, в дурацкой беретке и старом коротковатом пальтишке просто не могла быть ни девушкой, ни сестрой такого красавца. Вдруг полы пальтишка распахнулись, и Инга заметила основательно круглящийся животик. Беременность и расставание явно не красили эту и без того некрасивую женщину: набрякшие красные веки, посинелый нос с мутной капелькой на остреньком кончике, бледная кожа лица, покрытого частой крупкой нелепых в ноябре веснушек. Ингу все больше занимала эта пара: красивый моряк так нежно, бережно, с такой любовью прощался с этой "серой мышкой", как будто только непреодолимая необходимость стала причиной их расставания. Ингу вновь кольнуло ненужное воспоминание: она так же провожала своего курортного принца внезапно сорвавшегося к "заболевшей матери".
Поезд скрипнул, перрон дрогнул и поплыл назад: красивый моряк исчез, и "серая мышка" с зареванным лицом медленно уплыла из Ингиного поля зрения. Все убыстряющийся перестук колес вдруг принес облегчение: все! эта страничка закрыта и запечатана. Начинается новая жизнь!
Дверь купе открылась, и Инга увидела того самого красивого моряка. Элегантно сняв фуражку и бархатно глядя на Ингу он спросил:
-- Можно? Кажется, мы попутчики?
Инга пожала плечом, чуть смутившись от его взгляда. А он уверенно, но аккуратно прошел, угнездил свой маленький чемоданчик на сиденье, повесил шинель и, сев напротив, как-то уютно и тепло, как старой знакомой, улыбнулся Инге. Вблизи он оказался еще красивее, чем это виделось через стекло. И Инга, почему-то смутившись еще больше, неожиданно для себя вдруг сказала:
-- А я видела, как Вы прощались с кем-то на перроне...
-- С Любкой-то?
Его пренебрежительный тон больно кольнул Ингу, и чувство женской солидарности родило следующую фразу в начавшемся диалоге:
-- У Вас, однако, отменный вкус и чутье на женскую красоту.
Он так искренне и обаятельно расхохотался, что это поставило Ингу в тупик.
-- А у меня принцип такой! Я за красивыми вообще не ухаживаю.
-- Почему же? С Вашей-то внешностью...
-- Внешность внешностью, а красивые девчонки капризные, мороки с ними много. Так что я принципиально только с дурнушками дело имею.
-- И много их на твоем счету? -- Инга сама не заметила, как перешла на "ты".
-- Честно? Да не считал. С ними хорошо: чуть поласковей взглянул, пальцем поманил и она твоя. Даже и водить по танцам-ресторанам не надо. А с лица -- не воду пить, да в темноте это и не важно... С остальным-то у них все в порядке, не хуже, чем у красавиц, -- и он мягко усмехнулся.
Инга растерялась: ее оскорбляли его рассуждения, но сердиться она не могла, так обаятелен он был.
-- А тебе их не жалко? Поматросил и бросил, как Любу эту... Ведь ты же от нее сбежал?
-- Конечно. А что, я на ней жениться что ли должен? Да и чего их жалеть-то? Ты сама подумай, вот кто на нее позарится? Так, если кто спьяну от скуки прижмет в темном углу, да обрюхатит... А замуж кто ее возьмет, красотень такую? Да я ее, можно сказать, осчастливил. Ну представь, мечтает она о принце, красивом и благородном, который разглядит за некрасивой внешностью ее красивую, или добрую, или поэтическую душу, и понимает же она, что это все только красивые мечты, далекие от грубой реальности. И тут на горизонте появляюсь я! С букетом! Падаю на колено, преподношу букет, рассказываю, как в глазах ее разглядел ее необыкновенную душу! Конечно, смущается, не верит, а сердечко-то жаждет любви... Согласись, я могу быть очень убедительным? -- и он так тепло и проникновенно поглядел на Ингу, что сердце ее дрогнуло, она почти готова была простить его цинизм, так захотелось прижаться к этому сильному стройному телу, утонуть в этих ласковых, чуть насмешливых глазах... Она отрицательно тряхнула головой, освобождаясь от наваждения.
-- Зря не веришь! Максимум -- неделя, и любая дурнушка -- моя! Главное, потом вовремя и красиво завершить роман. Чтобы у нее на меня зла не было. Пусть вспоминает меня всю жизнь, как прекрасного принца, который осчастливил ее своей любовью!
-- А дети?
-- А что -- дети?
-- Твои дети, которые будут расти без отца?
-- Да что, только мои что ли без отца? Я и сам без отца рос. И ничего, не хуже, а, может, и получше других! Опять же, от меня получатся красивые здоровые дети. А ей чем еще заниматься? Вот и будет у нее на всю жизнь радость - красивый ребеночек. А без меня они вообще старыми девами остануться. А старые девы только жизнь окружающим отравляют: у меня тетка, материна сестра, замуж не вышла, мужика у нее ни одного не было, так такая ведьма! Матери все завидует, что у той отец был, и я есть. И все пилит мать по любому поводу, про меня гадости наговаривает.
-- Что ты девушек портишь?
-- Почему, порчу? Я их осчастливливаю красивой любовью и красивыми детьми! Генофонд улучшаю!
Репродуктор зашуршал и получленораздельно прохрипел:
-- Станция N-ская. Стоянка поезда пять минут.
Поезд подкатывал к платформе.
-- Ладно, разболтался я что-то с тобой.
Он быстро и ловко надел шинель, фуражку, взял чемоданчик...
-- Ну, прощай, попутчица! Мне возвращаться пора.
-- К Любе? -- вдруг глупо спросила она.
-- Нет, домой. А с Любкой все, ей рожать скоро, не до меня ей будет.
-- И под каким же предлогом ты удрал?
-- Командировка длительная, опасная. Могу не вернуться. Но если вернусь живой -- сразу к ней, тогда и распишемся...
-- Какая гадость!
Он снова мягко и обаятельно улыбнулся, сказал ласково:
-- Жаль, ты не в моем вкусе! -- и исчез в полумраке коридора.
|
|