Три письма матери.
ТРИ ПИСЬМА МАТЕРИ.
Здравствуй дорогая мама. Пишет тебе твой младший сын, Отто фон Грильборцер, или, как назвал меня в последнем своем письме отец- позор нации. Я постараюсь в этом письме все тебе объяснить, отец же, не смотря на свое дворянство и университетское образование, похоже стал настоящим наци.
Так, как я – третий, и самый младший из братьев, то естественно сразу же офицерские погоны ни кто мне не предложил. А предложили ранец и горелку огнеметчика второго мотострелкового полка. Мама, поверь, это только в кадрах кинохроники, огнеметчики выглядят необыкновенно впечатляюще, среди дыма, и бушующего пламени.
В действительности все не так! Запах прокопченной горелки, и горящей человеческой плоти, заставляющие выворачивать все твое нутро наизнанку, стоят комом в горле еще долгие, долгие часы, и даже спиртное, к которому у меня никогда не было большого влечения, не могут перебить этого мерзкого ощущения.
Но последней каплей, послужил случай, произошедший со мной в пригороде небольшого украинского городка. Наша рота практически без боя заняла отдельно стоящий хутор. Если б ты видела мама, как там было хорошо и спокойно до нашего появления. Маленькие, выкрашенные белым домики, которые здесь называют хатками, сады из огромных яблоневых и грушевых деревьев, и высокая, деревянная, ветряная мельница, стоящая особняком, на вершине горбатого зеленого холма. Если бы Бог, сподобил меня писать стихи, поверь, я бы с удовольствием описал тебе всю эту не броскую и спокойную красоту.
Но фельдфебель Греб, уже показал мне пальцем на хатку, которую надлежало сжечь.
И я зажег горелку. Темно бардовое пламя с ревом понеслось к дощатой двери, по пути зажигая большие, желтые тарелки подсолнухов. И в это время, дверь распахнулась, и прямо в бушующую струю огня, попала молодая женщина, лет двадцати пяти, с ребенком на руках. Я как зачарованный смотрел на нее, а руки продолжали водить горелкой справа, налево. Когда я осознал, что же я делаю, было уже поздно. Ребенок, которого она держала на руках, просто сварился, а она, она еще некоторое время дергалась в горячей пыли, срывая с себя обрывки горящей одежды, вместе с лоскутами обгоревшей, черной кожи.
Огонь ослаб, и словно змея влез обратно в раструб раскаленной горелки, а я, я свалился в приступе жестокой рвоты рядом с трупом женщины. Ее горячая рука, еще минуту назад бывшая рукой заботливой матери, случайно задела мне щеку, что вызвало новый приступ рвоты….
Мама, поверь, я не когда не был трусом, но после того случая на Украине, что-то в душе моей перевернулось. Почти полтора года прошло с того времени, все хвори и ранения обходят меня стороной, словно я уже и не живой. А я и есть не живой! Тот Отто, которого ты знала и любила, кончился, сгорел, как та украинская мадонна с младенцем. Иногда ночами, проснувшись от собственного крика, я лежу, весь в холодном и липком поту и часами смотрю на свои пальцы, которые когда-то держали гриф скрипки, а потом, так же виртуозно держали горелку огнемета, посылая смерть и огненный ужас.
Я не ведаю, как теперь повернется моя судьба, но знай, что я твердо решил, при первом удобном случае перейти к русским.
Это письмо передаст тебе Раценштейн, его комиссовали по ранению, и ему я доверяю, хотя кто знает, все мы люди. До свидания. Один Бог ведает, что меня ждет. Молись за меня. Твой сын Отто. 18 мая.1943 года.
Здравствуй мама.
Судя по твоему молчанию, я понял, что все мои письма до тебя не дошли. Это письмо, мне обещали переслать через Красный Крест, надеюсь, что хоть оно дойдет, ибо мне сейчас очень необходимы и твоя поддержка, и твое благословение.
В 43году, под Сталинградом, мне удалось перебежать к русским. Не стоит рассказывать все мои злоключения, о них, я тебе поведаю дома, (если будет угодно всевышнему), возле нашего любимого камина. Одно скажу, русские к военнопленным относятся не в пример лучше, чем к своим заключенным соотечественникам. Как ни странно, нас даже кормят по-разному, и что касается льгот, какие имеем мы, так о них русские и не мечтают. Нас же держат на вольном поселении, поверка, только вечером, перед сном. На работу ходим свободно, без конвоя, и нас не бьют. Я приписан к Ураллагу, филиал, которого находится в городе Челябинск. Меня, и еще двух немцев, поставили в подручные к чеху- паркетчику. Немцы, мои товарищи, правда, из плебеев, спят целыми днями, благо контроль слабый, а мне работа паркетчика понравилась, да и время летит гораздо быстрее.
Ну а теперь о самом главном. Я познакомился с одним великолепным человеком, это девушка, солистка местной филармонии (альт). Мама, если б ты могла только знать, какая она чудная. Геббельс вбивал нам в головы, что все русские варвары, и, уничтожая их, мы выполняем великую миссию, по очистке земли, но поверь, из всех наших общих знакомых, нет ни одной девушки, говорящей на таком правильном, литературном немецком языке и знающей наизусть многое из Шиллера и Гетте. А какая Она красавица. И зовут ее очень красиво - Люба. Во время войны, она вынуждена была работать на оборонном предприятии, и видимо по этому, органы НКВД проявляли к ней, более пристальное внимание, чем к обычным горожанам. Одним словом, ее связь с военнопленным немцем, то бишь со мной открылась. Третьего дня ее забрали. Мама, ты можешь обижаться, но единственная ценная вещь, которую я смог пронести всеми правдами и не правдами через фронт и лагерь, это наш фамильный перстень, тот самый, золото с платиной, и рубиновым сердцем на черном фоне. Знающие люди, намекнули мне, что когда ее переведут в лагерь, где порядки и самое главное учет заключенных менее строгие, чем в тюрьме, за этот перстень можно свободно обменять человека.
Мама, я должен, просто обязан ее спасти, она беременна. Сохрани меня Бог.
Твой любящий тебя сын- Отто. Челябинск.1947год. июль.
Здравствуйте уважаемая фрау Грильборцер. Пишет вам конный обходчик Ильменского заповедника, что находится в близи города Миасс, Челябинской области, Нестеров Степан Степанович. Производя еженедельный объезд своей территории, во время сильного дождя, я заблудился, и на вторые сутки, где-то в районе Вишневых гор, в заросшем распадке, я обнаружил, сложенную из горбыля и камня, ветхую избушку. В ней, я нашел останки трех человек. Судя по автоматным гильзам, разбросанным на полу, я сделал вывод, что эти люди были убиты. У одного из них на шее, висел солдатский медальон, с вашим адресом. Второе тело, судя по длинным волосам, некогда принадлежало женщине. Рядом с ней - труп маленького ребенка. Если вы хотите, медальон вашего сына завезет к вам гимнастка цирка лилипутов Нинель Бош – по паспорту Нина Баширова, моя свояченица. Она в декабре этого года, едет с труппой на гастроли в Германию. Если захотите нас отблагодарить, мы не откажемся, если нет, то и Бог с вами.
Город Миасс . 1963 год. Нестерову Степану Степановичу – до востребования.
Где-то в Баварии, под корявой, плакучей ивой, стоит фамильный склеп рода Грильборцер. На скромной бронзовой дощечке выбито – Анна-Мария фон Грильборцер. 15.03.1903г.-7.08.1942. СПИ СПОКОЙНО АННА, ДЕТИ ТЕБЯ ПОМНЯТ И ЛЮБЯТ.
|
|