Мы сидим в тени платана и блаженно улыбаемся солнцу. Наконец-то выкрали у времени час-другой.
Мы — это я — корреспондент частной газеты «Севастопольские ведомости» и писатель Геннадий Черкашин . Для солидности я мог бы назвать еще и по отчеству « Александрович » , но мы столько лет знакомы , что называть его по батюшке в моих устах звучало бы фальшиво.
С Геннадием Черкашиным я встречался много раз. И не только в городе его детства Севастополе , но и в другом его родном городе Санкт - Петербурге , который когда-то назывался Ленинградом . В последнее время , перед этой встречей наши отношения, мягко скажем , подпортились. Из-за «Севастопольского альбома», который иллюстрировал мой товарищ Слава Горбачев , и который предложил мне написать для него текст. Не зная обстоятельств , согласился — «Севастопольский альбом» должен был выходить в Москве. Это было престижно. Да и я находился , как говорится , при редких уникальных материалах!
Я совершенно не знал, что к этому альбому текст давно написан Геннадием Черкашиным , что у него давняя договоренность с издательством
« Планета » , и что это он привлек Славу Горбачева к сотрудничеству. А Слава , вусмерть разругавшись с Геннадием и , пользуясь моей неосведомленностью , попытался сыграть в подлянку.
Повторяюсь, я не знал того, что узнал впоследствии ; и я написал пояснительный текст к горбачевским фотографиям плюс — раскадровку.
«Севастопольский альбом» вышел к двухсотлетию города-героя огромным тиражом. И черкашинские тексты к фотографиям маленькие новеллы о морской крепости!—были написаны превосходно... ,
Но сегодня мы оба забыли об этом злополучном альбоме. Во всяком случае, притворились, что не помним. И без него у нас было, о чем поговорить.
—А помнишь , - щурясь от яркого солнца , вопрошающе смотрит на меня Черкашин, —тот петербургский мрачный день и светлый подвальчик на улице Пестеля?
Конечно , я помнил. В нем работал хороший писатель , я бы заметил, многозарядный писатель , писавший с одинаковым блеском военные романы , повести и волшебные сказки для детей — Радий Погодин.
Но этот подвальчик понадобился ему не для писательской нудной работы , а для того , чтобы создавать художественные полотна. Живописные полотна ! Хотя до этого мгновения он кисти в руках не держал. В этом подвальчике под его кистью и родился живописный
талисман—малень¬кий ослик с забавной мордочкой. Да и как не помнить Радика - его книги с дарственными надписями стоят на книжной полке .
- Умер досрочно старый солдат,—тихо и печально произносит Гена.
- Я знаю …
Я помню встречи с Радием Погодиным не только в Петербурге , но и в Севастополе . Радий с группой писателей , - авторов детского журнала « Костер » приезжал для знакомства со своими ма¬ленькими читателями , и встреча состоялась в библиотеке имени Аркадия Гайдара.
— Когда это было , Гена?
—Ты пишешь свою «Севастополиану» , а я за тебя должен вспоминать ! Это был 1978 год .
Еще бы ему не помнить ! Генка сам входил в эту группу , ведь в «Костре», в этом всесоюзном и всеми читаемом журнале , появились первые рассказы Геннадия Черкашина , которые позднее вош¬ли в его книжку «Вкус медной проволоки». В «Костре» всегда было трудно напечататься.
— Но и ты в нём печатался! — подсказал мне Геннадий.
— Печатался. С твоей помощью.
— Все мы входили в литературу с чьей-то помощью. Все мы стоим на плечах великанов , не о себе говорю , но писать же приходится самому ! — философски заметил Геннадий Черкашин .
В брошюре , выпущенной по заказу Центральной детской библиотеки имени Аркадия Гайдара , — а библиотека была основана в 1921 году — в разделе « Музей книги », сказано:
« В музее сосредоточены книги , подаренные библиотеке писателями В. Крапивиным, Г. Черкашиным , Р . Погодиным , М . Лезинским и др .»
Сообщаю Черкашину об этом факте.
- Вот видишь , Михась , мы еще живы , но мы с тобой уже в истории.... А Москву помнишь !? Дом литераторов ...
—Еще бы не помнить! Ты , Генаша - так его называла жена , которая вполне могла провезти русского писателя в Израиль , согласно всем законам ! - меня , не члена СП – Союза писателей , провел в « святая святых » — ресторан Дома литераторов.
Гена рассмеялся.
- После этого ты , Михась , написал юмореску «Человек с бородой». Как Льва Толстого не пустили в Дом литераторов , так как он не имел членского билета Союза советских писателей. И некто Геннадий Черкашин провел его в писательский дом по своему писательскому билету, так как оказалось, Геннадий один из немногих письмеников , прочитавших «Войну и мир».
- Памятливый ты , однако! —засмеялся я.
- Профессия обязывает... Писательская...
И тут только я заметил , что Генка—да позволено мне будет так его называть! - был бледен , как ...
Хотел написать « как смерть » , и - ужаснулся. Я только сейчас понял, что смерть имеет серо-белый лик , и что мой товарищ, сидящий в данную минуту передо мною , и мирно беседующий , через несколько месяцев умрет от болезни , с которой медики всех стран борются и пока безуспешно - у Геннадия был рак , и самое страшное, что он знал об этом.
Но мы не касались темы смерти, мы вспоминали о живом...
И было совсем неважно , какие посты он занимает , а был он членом международной общественной организации « Совет Земли », штаб-квартира которой находилась в Женеве, членом редколлегий многих газет и журналов , а на петербургском телевидении вел собственную передачу... Да и книги его «Вкус медной проволоки», « Клянусь Землей и Солнцем » , « Бриг « Меркурий», «Возвращение», « Избранный день » были изданы многотысячными тиражами , и переведены на многие языки мира. А его роман « Горькие травы Березани » был опубликован в 1990 году в серии « История Отечества в романах , повестях , документах »...
Передо мною сидел товарищ - другом я его назвать не могу, мы не были настолько близки! - по литературному цеху , но который дарил мне свои книги . Как севастополец севастопольцу !
- Как я понимаю , ты сегодня хочешь взять интервью у меня?
- Совершенно верно! Для газеты , в которой , на данном голодном этапе я работаю.
Я еще не знал , что хозяин – хозяева ! —страховой компании «Соло» проворуются , и газета — а « Севастопольские ведомости» принадлежали именно этой компании! — будет закрыта. А напечатанная в ней беседа с Геннадием Черкашиным , окажется последней...
- Гена! Я внимательно читаю всё , что выходит из -под твоего пера. Вот недавно
познакомил¬ся с твоим интервью , которое ты дал «Крымским известиям ». Нет, нет, я не хочу оценивать его с точки зрения политики. Я вообще, как ты успел заметить, стараюсь избегать политических пристрастий , прикоснусь лишь к тому, что относится к чистой истории.
— Ну , ну... Посмотрим, как тебе удастся это сделать! История—это и есть концентрированная политика ! Да было бы тебе известно , Михась!..
Но я это замечание пропустил мимо ушей.
- Гена, ты говоришь: « Сегодня знаки Зодиака стали для нас чуть ли не ориентирами жизни , а ведь созвездие Девы имеет конкретные земные координаты - мыс Фиолент со жрицей Ифигенией , дочерью царя Агамемнона, предводителя греков в Троянской войне...» Ген, ты специально пудришь мозги ?! Тебе же известно, что храм Девы находился не на мысе Фиолент !
—Возможно! Но я не историк-краевед, — это он подковырнул меня , в «Вечернем Севастополе» печаталась под моим именем с приставкой « историк-краевед » серия путевых заметок «От Севастополя до Батилимана ».—Но я не только историк , но и писатель. И я имею право верить тому , кому хочу. Помнишь у товарища Пушкина:
К чему холодные сомненья?
Я верю: здесь был грозный храм,
Где крови жаждущим богам
Дымились жертвоприношенья..
- Александр Сергеевич верил этому , а Михаил Леонидович , - нет! - улыбается Геннадий Александрович.
- Пушкиным ты припечатал меня лопатками к слоистым скалам Фиолента, Кстати, о Фиоленте . Как ты пишешь это слово, через « и » или « е »?
Гена улыбнулся:
— Если ты о той заметульке в газете, которая вышла под рубрикой «Читатель просит уточнить» и твой ответ ему , то — читал...
Я привожу эту заметку целиком , чтобы читатель этого документального рассказа знал , о чем идет речь:
« Редакция газеты « Вечерний Севастополь » получила несколько десятков писем с просьбой ответить на вопрос: как правильно пишется—Фиолент или Феолент?
Мы попросили прокомментировать эти письма нашего постоянного автора Михаила Лезинского , так как этот вопрос появился после опубликования его документального рассказа « Как А. П. Чехова угостили Фиолентом ». Вот его ответ:
« Я всегда писал Фиолент через « и ». И в нашей городской газете « Слава Севастополя » , где я печатался более двух десятков лет, это слово писалось через « и ». Но вот в 1989 году на страницах «Славы» выступил ветеран флота И. .3айцев и заявил: надо писать Феолент. И газета с ним согласилась.
Вот какие аргументы привел И. Зайцев, отстаивая букву «е». Цитирую:
«...оказалось, что название мыса в переводе на русский язык означает « божественная земля» (« священная земля ») - местность. Если по –з ападноевропейски «Тео» - «Бог», то по-русски, стало быть, « Фео »... Что тут непонятного?»
А непонятного много! Если подойти с зайцевских позиций , то название рыбацкого поселка « Балаклава » должны писать по-другому. Ведь одним из первоначальных названий было «Балык-Юве» - рыбье гнездо. Так давайте писать Бал Ыклава...
Или, например, известный нам Судак, по закономерности, выведенным Зайцевым, надо бы назвать Судгаком, когда-то этот город носил название Судгея. Или всем известную Керчь, надо бы назвать Корчью , при Тмутараканьском владычестве-княжестве город назывался Корчев...
Я бы мог привести еще десятки, а то и сотни подобных примеров, но — зачем? Живой русский язык развивается по своим законам, не подвластным законам простои человеческой логики.
Топонимика - сложнейшая наука, и нетольш мы, читатели, но и владеющие в совершенстве языкознанием, историей, географией, спорят о значения и правописании того или иного слова. А мы же давайте бережно относиться к словам, которые дошли до нас через века».
- И с чего твой Зайцев взял , что «Феолент» - переводится как божественная земля ?! Насколько мне не изменяет память , Фиолент—это искаженное Филенк-Бурун?
- Совершенно верно, Геннадий, отлично, Геннадий, с турецкого это переводится как тигровый мыс. Уж больно скалы Фиолента напомиинаюют тигровую шкуру.
- Согласен . Я Пушкина привел на скалы Фиолента , - а он действительно бывал тут - а ты Лермонтова Михаила Юрьевича , который ни при какой погоде не бывал здесь.
— А мыс Лермонтова , который почти рядом с Фиолентом , тоже скажешь, не относится к поэту?..
Я старался отвлечь товарища своего от дум , которые — по себе знаю! —- как ни храбрись , присут¬ствуют в подкорке — о своей болезни Черкашин знал все , даже примерно день, когда он покинет этот свет!
- О чем ты говоришь , Михась, ты же сам говорил, что мыс сей назван именем помещика Лермантова ! Не через «о», а через « а ». И к Михаилу Юрьевичу никакого касательства не имеет.
- Ладно , Гена , замнем для ясности. Еще один манюсенький вопросик. Вот ты, давая интер¬вью, сказал...- я развернул газету и собрался цитировать.
- Ого, как ты подготовился к встрече со мной!.. Ну, на чем ты меня еще хочешь поймать!? Давай, цитируй Генку Черкашина!..
« В 1783 году благодаря дипломатическим усилиям Потемкина , Суворова, Екатерины Второй , Крым добровольно входит в состав России. Причем небезынтересно узнать , что три брата Гирея имели разные точки зрения: один считал, что нужно возвращаться под власть султана , другой видел выход в независимости . Но возобладало мнение Шагин-Гирея, сделавшего после посещения Петербурга выбор в пользу Росссии...»
- Ох, Геннадий, Геннадий, ты играешь с историей, словно с мячиком: не думаю, что так миролюбиво настроены были все вышеназванные , - Потемкин, Суворов, Катенька. Думаю, они основательно «прижали» Шагин-Гирея к стенке , вспомни, как Александр Суворов запер турец¬кий флот в Ахтиарской бухте , лишив тем самым Шагин-Гирея турецкой поддержки. А как умел «прижимать» Александр Васильевич, объяснять тебе не надо. И у того просто не оставалось выбора , - с властью, с независимостью добровольно не расстаются. . Это мы с тобой хорошо знаем - историю изучаем!.. О какой добровольности можно говорить, когда матушка Екатерина Вторая 8 апреля 1783 года своим—своим! —рескриптом присоединила Крым к России, и лишь потом, между прочим, Борис Ельцин отдал его Украине, и тоже « добровольно », без единого выстрела!.. Интересен и такой факт: даже Шагин-Гирею, «свободному человеку», не разрешили жить в Крыму, местожительством ему определили Воронеж , а потом—Калугу.
Но недолго проживал Шагин-Гирей в этих городах, по его же просьбе он переселился в Турцию. Но турки, хоть и предоставили убежище Шагин-Гирею, не простили ему заигрываний с русскими и сдачи Крыма—сослали на остров Родос и там секим-башка , —отрезали ему голову...
— Михась, кто у кого интервью берет!?.
— Прости, Гена!
— Прощаю. А на твою речь, отвечу: что уж тут попишешь, наши государственные пра-пра-пра-отцы и пра-пра-пра-матушки, принимая решение, не оглядывались на историю и не пытались в ней выглядеть лучше , и «добровольность» понимали по-своему... Но я сегодня что-то устал и я рад тому, что ты меньше меня теребишь, больше сам рассказываешь. Пиши обо мне все, что посчита¬ешь нужным, я тебе верю.
- Гена, я прочитал с карандашом в руках чуть ли не все твои крымские интервью, и не мне судить—сам такой же! — где правда, а где—фантазии ищущего ума , во всяком случае, отдам тебе должное: предвидеть ты умеешь. Мне не хотелось бы вторгаться в политику, но иногда бывает невозможно отличить, где политика, а где наши житейские заботы. Ты говорил в своих статьях и интервью, что надо конституционно закрепить и разрешить всем крымчанам иметь двойное гражданство: Крыма и России , Крыма и Турции , Крыма и Германии , Крыма и Украины... Но Крым принадлежит Украине! Почему ты, ничего не расшифровывая, приходишь к такому выводу ?
—Ну, насчет Украины и Крыма я, возможно, не прав, а вот то, что Россия никогда не уйдет из Севастополя, это точно.
—Но уже — ушла!
— Временно. Может быть, на год, а, может, и на полвека. Это скоро — у истории свое
измерение времени! Севастополь никогда не принадлежал ни Крыму, ни Украине, Севастополь — это особый российский город, и Украина это скоро поймет...
—Гена, я скоро еду в Израиль, а ты бы не хотел туда перебраться... Говорят,— Алексин уже там и много других уважаемых писателей. И из Петербурга есть ! А, Ген?.. У некоторых нет возможности уехать , а они стремятся, а у тебя же есть такая возможность — жена у тебя чистокровная еврейка!.. И дочка в Израиле будет еврейкой !.. Ген , так излечат тебя …
— О чем говоришь, Михась, здесь в Севастополе мои корни... Нет, нет, отсюда я ни ногой... А ты давай, если надумал... Хотелось бы мне, конечно, дожить до той поры, когда границы между народами поистине станут прозрачными, и эти эмигрантские вопросы отпадут сами собой, а пока...
— Что—пока?
—Я вижу, как ты избегаешь острых ситуаций в общении со мной, а ищешь только то, что нас объединяет... А объединяет нас не только история родного города, но и общие друзья. И я всегда готов прийти к ним на помощь. Между прочим, наш общий друг Валерии Милодан напечатал на страницах газеты очерк о Петре Шмидте... И тут же со страниц газеты «Флаг Родины» (газеты Краснознаменного Черноморского флота, превратившейся в последние перестроечные годы в обыкновенную черносотенную газету, где под страхом увольненения , запретит меня печатать. И, ест все же печатали «по старой дружбе», то только под псевдонимом «Михайлов»—M.Л.) посыпалась брань и по адресу Валеры Милодана, и по адресу Петра Шмидта. Газета, мягко выражаясь, обливала помоями и того, и другого. Один флотский полковник дописался до того, что стал утверждать, во всех поступках Шмидта лежит не любовь к матросам и к рабочему люду, а действуют механизмы болезни: ярко выраженный депрессивно-истерический синдром. И это доказано документами, которые якобы добыл флотский полковник. Читатель и должен осмыслить после таких «открытий» и сделать оргвыводы. Конечно, я не мог не выступить в защиту Валерия Милодана и Петра Шмидта.
— Еще бы! Ты же полжизни потратил на Петра Петровича. И книгу в двадцать печатных листов написал.
— Не в книге дело! Да, у Петра Шмидта были «недостатки», но мы судим героя по вершинным делам, и никто иной, как Петр Шмидт произнес такие слова:
«Позади, за спиной у меня останутся народные страдания и потрясения последних лет, а впереди я буду видеть молодую, обновленную, счастливую Россию»...
Увы, ошибся Петр Петрович: сегодня мы видим Россию хоть и обновленную, но по-прежнему растерзанную и несчастную... Но это ни в какой мере не вина Петра Шмидта,—все революции мира имеют тенденцию пожирать своих героев. Ретивый полковник,—прости, капитан первого ранга!—один из тех, кто приоткрыл свою пасть.
Печатая в газете эту беседу, смягчил этот пассаж, боясь не за себя, за Геннадия,—газетные капитаны всяческих рангов не прощают подобных выпадов, они всегда находят способ укорачивания жизни! А Гена продолжал:
—А тому ретивому флотскому журналисту при больших погонах, я ответил так, как ответил адвокат Врублевский полковнику Ронжину, когда тот попытался унизить Шмидта:
«Саван должен быть чист»...
Склянки на Матросском клубе «сыграли время», а выстрел пушки с Константиновской батареи подтвердил полдень. Беспощадное крымское солнце—это ж надо так припекать в сентябре! — восходило к зениту.
Город жил своей жизнью: торговал мясом и сладостями, водкой и пивом, помидорами и яблоками прямо с асфальта, народ с «боями и потерями» штурмовал очередной троллейбус, митинговал на площади Нахимова, заставляя вздрагивать русского Адмирала... А мы говорили об истории и литературе и старались избегать наших политических разногласий. Но разве это возможно!?.
Хотел привычно закончить: « брал интервью у...» Но тут же спохватился: какое там к дьяволу интервью, мы просто сидели и, мирно пощипывая друг друга, беседовали, как два старых, побитых жизнью товарища, поклоняющихся одному Богу — Литературе.
«Было одно место на земле, куда я обязан был всегда возвращаться. Всего одно место на огромной планете—Севастополь»...
Это из книги Геннадия Черкашина .
+++ +++ +++
Геннадия Черкашина везли на лафете через весь город, к кладбищу, где находилась могила Петра Шмидта, — это было его желание.
Лафет, на котором он возлежал, завернутый в георгиевский стяг, сопровождали горожане и моряки. Над его могилой было произнесено много речей, но лучше всех сказал о нем Гриша Поженян, приехавший специально на похороны своего товарища:
— Он не был моряком, но он был бойцом. Он был бойцом, хотя больше всего на свете ненавидел распри и войны...
Потом опустело кладбище и остался его портрет, засыпанный цветами. А когда прошло несколько дней, когда цветы, боровшиеся с солнцем, несколько подувяли , выявились даты:
«1936-1996».
|
|