Четыреста километров, разделяющих два детища Петра I, не могли помешать любви петрозаводчанки Кати и жителя Санкт-Петербурга Пети; невелико и расстояние, ночь поездом. В большом городе и его окрестностях крутятся большие деньги – и Петя крутился по контракту в гарнизоне Сертолово (27 километров от Питера) без отпусков. Соответственно времени на посещение столицы Карелии у него не было. В Петрозаводске же крутилась студентка исторического факультета ПетрГУ (Петрозаводский Главный Университет) Катя, откладывая гроши с грошовой стипендии, занимая-перезанимая, чтобы каждые выходные приезжать к возлюбленному. Часто приходилось кимарить на третьей полке общего вагона, а когда в плацкарте, то без постельного белья и традиционного железнодорожного чая из титана. Катя не жаловалась. Ей было хорошо с Петей. С Петей она была женщиной.
А тот, покамест обитая в шестиместном кубрике и лишь в ночь с субботы на воскресенье (в лексиконе влюбленных – «ночь Кати») в комнатушке у троюродного дядьки, не переставал твердить подруге сердца:
– Потерпи, птенчик, скоро заработаю на квартиру. Не обижайся, но жить у тещи, да в глуши!.. – Он морщил нос. А на прощание, из дверей автобуса на Сертолово, добавлял неизменное: – Словимся!
И через шесть дней они действительно «славливались». Все там же, в четырехмиллионном Санкт-Петербурге, Ленинграде, Петрограде, ровеснике Петрозаводска.
Зная о женском любопытстве и его неприятных последствиях, Петя предусмотрительно поведал, что Екатерина у него вторая, но с той, вчерашней, было по глупости, без любви, поэтому Катя одновременно как бы и первая. Единственная. Петя упомянул и имя той, ненастоящей, – не то Прасковья, не то Евдокия… словом, что-то увядшее, Катя даже втайне гордилась, что не запомнила имя. Для многих женщин вчерашняя любовь избранника – тоже соперница; Катя не такова – она уверена в глубине их с Петей чувства и в своих силах. Что касается прошлого самой петрозаводчанки… что ж, не безгрешна: Петр у нее третий. Хотя, конечно, он первый. Но самого Петю его порядковый номер нисколько не беспокоил:
– Я живу настоящим, настоящее – это ты сегодняшняя. А скелеты в шкафах – увольте! Вчерашние заблуждения, – у кого их не было?
И он не лукавил. Катя прекрасно разбиралась в людях, поначалу даже думала подавать документы на психолога. Но люди – они ведь как на ладони: через несколько часов общения проникаешь в глубины их психологического уклада. Поэтому Катя выбрала исторический, и сейчас специализировалась на российских дворцовых тайнах восемнадцатого века.
Как уже было сказано, днями контрактник Петя – всегда гладковыбритый, подтянутый, осанистый, крепкий: годы в интернате и Санкт-Петербургском высшем общевойсковом командном училище не прошли даром – был погружен в службу. Катя бродила по многочисленным питерским проспектам, каждый из которых давал сто очков форы главному проспекту Петрозаводска – проспекту Ленина, разглядывала витрины улиц, вглядывалась в гранит набережных, осматривала проезды, переулки. Петрозаводчанке казалось, она выучила Петербург наизусть: и оттенки выражения непропорционально маленького лица государя, чье изваяние находится в стенах Петропавловки, и нрав верного буцефала Медного Всадника, и все экспонаты Кунсткамеры, и блики на шпиле Андмиралтейства, возникающие от перемены угла зрения и от освещения, и переливы завываний ветра, когда подходишь к Зимнему, и каждый изгиб решетки Летнего сада. Не брезговала и окраинами: сходила, допустим, на «Проспекте Просвещения», ныряла в случайный трамвайчик – и липла к окну, внимая особенности спального района. Под вечер, случалось, не без стороннего совета, добиралась до центра, где ее ловил Петя.
Постепенно Катя стала петербурженкой. Сойдя с поезда, минут двадцать ты еще серый неспешный провинциал, готовый здороваться с каждым встречным, затем мало-помалу плечи распрямляются, походка становится более деловой, но и раскованной, скорости возрастают, и вот ты уже и знать не знаешь бытующего в Петрозаводске слова «поребрик», заменив его на «бордюр», вместо «подъезда» произносишь «парадное» и покупаешь не «бич-пакет» – а исключительно «вермишель быстрого приготовления». Петрозаводск – маленький, грязный городок – опротивел Кате, отныне в нем она ощущала себя приезжей, связующие нити тлели. Что возьмешь с подруг, все грезы которых упираются в 7 тысяч рублей зарплаты, в ожидаемый звездный час, когда приедет с концертом Витас или Юра Шатунов, и в шашлыки на День города. Питер – другой масштаб, другой размах! Ах, град Петра! Как мелок и ненужен по сравнению с тобой Петрозаводск, первоначально, по замыслу Петра I, завод по производству пушек и ядер! Петрозаводск – пушечное мясо, Питер – цель.
Катя была на третьем курсе. Она прохаживалась по Университетской набережной, когда у Меншиковского дворца увидела Петю. Тот был в гражданке и в компании большегрудой девицы. После он не извинялся, поставил перед фактом: да, несколько раз изменил. Если простишь – хорошо, если нет – иди с миром. Свобода выбора.
Возвращаясь на попутке (денег на обратный билет не хватило), Катя не плакала. В ее голове застряла одна фраза, и крутилась эта фраза в течение шести часов, которые потребовались, чтобы добраться до Петрозаводска. Санкт-Петербург построен на болотах. Санкт-Петербург построен на болотах. Санкт-Петербург построен на болотах. Сплошное болото.
Прошло пять дней, Петя не звонил, ехать в Питер не было надобности. У Кати создалось впечатление, что Санкт-Петербург выплюнул ее как ненужную, неподходящую для того, чтобы дышать его воздухом, ходить его улицами, обладать его красотами, быть его частью.
Но не случайно мудрый Соломон носил перстень, на котором было выгравировано: «Все проходит». Боль в сердце отпустила, Петербург поблек в глазах, Петя ушел из памяти. Тем не менее нового мужчину в свою жизнь Катя не пускала. Пару лет спустя для курсовой – а она перевелась на факультет психологии КГПУ (Карельский Государственный Почти Университет) – ей понадобились материалы из библиотеки Санкт-Петербургского госуниверситета.
Долго выбирала сувениры в «Красном кубе» на Лиговке, проехалась на метро, сошла на «Площади Мужества», медленно двинулась по проспекту Непокоренных. Ей было скучно на этих улицах, скучно в этом городе, он не радовал ее глаз, не давал пищи для ума. Тот же Петрозаводск, только большой и суетливый. На Бестужевской Катя свернула влево, тут и столкнулись. Слово за слово, познакомились. Как оказалось, местный. Как выяснилось, одинокий. Как было заметно, симпатичный. Прогулялись вдоль Большой Невы, поужинали в «Wasabi», он проводил ее до Ладожского вокзала.
– Может, встретимся? – дотянув до последнего момента, робко спросил парень.
И боль вернулась. Вся боль, перенесенная Екатериной три года назад, все отчаяние, бездушный город, выплюнувший ее, новую петербурженку, отправивший в ссылку в паскудный Петрозаводск. Она не хотела этого вспоминать, осадок тех дней слишком вязок, слишком черен, – но не в ее силах было отказаться от своей памяти, вспыхнувшей ярким пламенем.
– Дел невпроворот. Если только сам приедешь. На выходных вечерами я свободна. – Он согласно кивал. – В субботу в шесть вечера жду на набережной, у памятника Петру. У нас не заплутаешь, не Питер. – По глазам парня она видела, что он действительно приедет. Но чтобы бить – так наверняка, она прикоснулась влажными губами к его пересохшим губам. Начало положено. Петербург построен на болотах.
– В шесть, на набережной? – переспросил парень.
И Екатерина, жительница столицы Карелии, уже, пусть неосознанно, догадываясь, что через какое-то время, может, полгода, обязательно бросит этого обитателя северной столицы России – якобы задурит или на самом деле изменит, и впредь будет, даже не желая этому, противясь, но лишенная права выбора, будет изменять, мстить всем мужчинам, убившим в ней надежду, разорвавшим ее путевку в большую, настоящую жизнь… – Екатерина кивнула и добавила:
– Словимся!
|
|