Садятся в длинный поезд пассажиры -
У каждого свой груз и свой маршрут.
Все где-то были, что-то пережили
И что-нибудь еще переживут.
Но есть закон случайного общенья
И вот попутчик, глядя в потолок -
Душа давно искала облегченья -
Несвязный начинает монолог:
- Ну что мне в ней: задира, балаболка
И тридцать лет прошло - потерян след...
А память вдруг уколет больно-больно.
Как будто вправду бед сильнее нет.
Нет, это не в цветной кинокартине,
А только в доброй памяти моей:
Мой город в серебристом серпантине
Сентябрьских стремительных дождей.
И это я не страшным сном напуган-
Однажды так и было наяву:
Та девочка сейчас свернет за угол -
Все тридцать лет зову ее, зову.
Hе верю в неземные голоса,
Но если есть на свете чудеса,
Пусть в снах ее, хотя бы в снах ее
Звучит признание мое.
Уснул попутчик, сердце успокоив,
А я его безвинного, браню:
Не ведает, что он подсек под корень
Всю выдержку хваленую мою.
В оконной раме - ты, - как на иконе,
Тянусь к тебе, - а ты вдали, вдали...
И между нами - не стекло в вагоне,
А тридцать лет границей пролегли.
Темнеет за окном степная нива.
Шепчу, молюсь языческим богам:
" О сбереги меня, богиня Ника
И больше не заманивай в капкан!"
Воспоминанье - по башке поленом...
Болит душа - и кругом голова...
Мне вспомнились, звучавшие рефреном,
Попутчика последние слова.
Рефрен его я наизусть запомню
И повторю, как заговор, сто раз.
И может в эту иль иную полночь
Ты вдруг услышишь, будто сквозь мираж:
"Не верю в неземные голоса,
Но если есть на свете чудеса,
Пусть в снах ее, хотя бы в снах ее
Звучит признание мое."
* * *
Я в залоожидальной толчее
С заботою, что гнет меня в дугу,
С тревогою в душе и на челе...
О чем? Я рассказать вам не могу.
Я эту боль давно с собой ношу,
Как черную гангренозную руку...
Но, может быть, сегодня я решусь
И дам свое согласие хирургу...
* * *
В окне морозном - круг, прогретый
Дызанием твоим.
Что говорить? Все поздно, позддно -
Стоим, молчим.
Стоим, молчим - и наши лица
Стирает мгла.
Стекло... Ведь это же граница
Уже легла!
Стоим, молчим... И знаем только,
Что это - навсегда.
И уж нельзя добиться толком,
За кем же правота.
И серца сбой, и дрогнул поезд...
Прощанья знак.
И незнакомый резкий проблеск
В твоих глазах.
Все глуше на перроне сонном
Раскат колес.
И остается нерешенным
Больной вопрос.
Клубится снег туманом белым,
Кружится белый снег.
Столбы фонарные, как стрелы,
Бросают тени вслед...
* * *
В Бруклинском небе Полярная светит звезда,
А вот видна ли она в этот час над Разъездом?
Мне бы однажды хотя б на денек, хоть проездом,
Хоть контрабандой тихонько пробраться туда.
Вот бы прорезать тоннель через толщу Земли,
Вход чтобы здесь, ну, а выход чтоб был - на Титова,
Сел в свой F-train, полчаса подремал - и готово -
Мы бы тогда каждый вечер встречаться могли.
Правда, наверно, я быстро б тебе надоел -
Грех возвращенья мы б сразу с тобой замолили,
Мы бы обратно тогда наш тоннель завалили,
Чтобы отныне я там появляться не смел.
Все - миражи, наваждения, самообман,
Нам не дано возвратиться в отраду и негу,
Пусть я скучаю еще по морозу и снегу,
Только от корки до корки прочитан роман.
Сентиментальность, выходит, всего лишь - порок?
Память о счастье, тоска о потере - химеры?
Нет ни любви, ни надежды, ни чести, ни веры?
Прошлого прах отряхни, преступивши порог?
Что же тогда остается в душе? Пустота.
Чем же заполнить ее? Лишь упиться, разъесться?
Но для чего-то копают тоннель у Разъезда,
И для чего-то над Бруклином светит звезда...
* * *
Черемуха цветет к весенним холодам,
К сибирским поздним заморозкам строгим.
Все, что смогу - продам, а нет - и так отдам,
Чтоб возвратиться к дорогим истокам.
Однажды я вернусь в страну моих надежд
Нежданным, позабытым и недужным
Где будет все иным, неузнанным, но те ж
Любовь, и вдохновение, и дружба.
Мне видится рассвет в березовом лесу
И я, сошедший с ранней электрички,
В дырявом рыжем рюкзаке несу
В деревню колбасу, лимоны, спички...
Была простая жизнь и не хотел иной -
Гол как сокол, да волен точно птица.
Я все готов отдать за то, чтобы весной
Иль хоть зимой в то счастье возвратиться.
Я все начну с нуля, стократ все повторю,
Я буду терпелив и милосерден -
Лишь только б видеть вновь над той рекой зарю,
Предощутить любовь любым предсердьем.
Еще я не совсем потерян для труда
Глаза на месте, руки шевелятся...
Но дни идут, бегут недели, а года
Летят, летят и вспять не возвратятся...
* * *
Тяжелая ветка каштана качается…
О чем приуныл, Билли-бой?
А это грусть первой любви не кончается,
А значит – жива и любовь.
Не знаю, какими назначено нормами –
По сколько любви и кому.
У всех моих песен тональность минорная
Любивший поймет, почему.
Качается ветка каштана и капают
На листья густые желтки…
-- Прощай навсегда! --
Мне родная река поет…
О, ночь, отчего так жестки
Подушки на полке вагонной, в гостинице,
И к радости нету дорог?
А скоро и горькая старость настигнется,
Два шага еще – и порог…
Грусть первой любви – доминантою памяти,
В той грусти нет яда и зла…
Круги по воде – юность бросила камешки –
Расходятся… Эх, понесла
Судьбина по кочкам – и чересполосицей…
Конечно, я сам виноват…
Слеза покаянья непрошенно просится…
Ах, если бы в юность назад!
Ах, если бы, если бы, если бы, если бы…
Прости меня, юность-любовь…
Высокий мальчишка сбегает по лесенке…
Не надо грустить, Билли-бой…
* * *
Рождественская ярмарка в Манхеттене…
Холл Вандербилта, главный их вокзал…
Ажиотаж – спешит народ с пакетами
И страстью потребительской в глазах.
А цены – как на мой карман – кусаются:
За кружку четвертак забавы для…
Торопятся бродвейские красавицы
Бойфрендов раскурочить до нуля.
А как иначе поступить с бойфрендами
Уж коль ассортимент здесь о-ляля?
И шляпки с офигительными брендами,
А сумки? Нет, бойфрендов – до нуля!
Вот красной шерсти теплые наушницы –
За двести баксов – умереть не встать!
У нас такие свяжут пэтэушницы –
И можете бесплатно надевать.
А впрочем, это я с позиций нищего.
А у кого не вакуум в мошне,
Понятно, может осчастливить ближнего
Иль ближнюю покупками – вполне.
А я-то здесь не груши околачивал –
Изображал охранника, ну, смех!
Свою щепотку «гринов» вымолачивал,
Чтоб книжечку, свой искупая грех,
Издать на эти маленькие «грины»
И подарить оставшимся друзьям…
На ярмарке – богатые витрины
Цвета и формы лупят по мозгам.
Как славно, есть богатые в Нью Йорке,
Чудесно, что их ярмарка влечет…
Не надо мне ни устриц ни икорки –
Пусть книжечку поставит мне в зачет,
Тот, Кто Имел Весомые Резоны
Волшебным даром наградить меня,
Он ведает, как я творил бессонно,
Дар веший выше золота ценя.
На ярмарке – балдеж, столпотворенье.
Здесь каждому найдется по уму:
Кому-то блестки, мне – стихотворенье…
Не задаюсь вопросом: почему…
Иммигрант
(В подражание Евгению Евтушенко)
F train ползет среди ночной Вселенной
Вдоль синагог, борделей и аптек.
Час после смены в нем, два * перед сменой,
Треть жизни в нем наш бывший человек.
Ты продал все: и дачу, и "волжанку",
Чем дорожил, что собирал весь век...
И мне тебя и жалко и не жалко
Наш бывший, наш совковый человек.
Бежал сюда вдогонку за прогрессом,
Но невозможен от себя побег.
Экс-инженер, писатель и профессор
И в общем-то уже экс-человек.
Судьбу, увы, * не перефиглимиглишь -
Не зря слезинки покатились с век...
* Куда ж теперь? -- ответь-ка мне in English,
Наш иммигрантский бывший человек!
F train ползет, а жизнь летит ракетой
И где-то хорошо, но нас там нет.
И все вопросы * ребрами, и где-то
Уже готов на все один ответ...
В вагоне...
Горизонт на закате ал,
У березок дрожат листы.
По ступенькам смоленых шпал
Поезд прыгает, а мосты
Вопрошая: "Красиво - нет?"
Отвлекая от пустяков,
Предлагают мне силуэт
На обложку моих стихов,
Я сперва посидел в купе,
Перебросился парой фраз,
Даже чуточку покорпел
Над строкой, вспоминая Вас...
Неизведанный кармы перст
Друг на друга нам указал...
Взор духовный на Вас отверст:
Ну-ка, что там у Вас в глазах?
Было время я не ценил
Мною встреченных на пути.
Не искал их и не звонил...
Откровение было: "Чти
Всех и каждого, с кем сведет
На случайных разъездах рок..."
Каждый встреченный мне дает
Незабвенный завет-урок.
Что от Вас перейдет ко мне
Тайным знанием древних Вед,
Что рассыпаны по стране,
По сердцам, в коих вещий свет?
Полиритмы дороги бьют
Метрономаами по вискам...
Заревые закаты льют
Нежность травам и лепесткам...
|
|