«В поле – непогодушка, -
Ветер прилетел.
Вдруг на ветке скворушка
Песенку запел…» - Нина Ивановна едва касалась клавиш. Ребята пели.
Странная грусть и тишина расплывались по залу бело-голубой дымкой. Дымка эта стала скоро прозрачным куполом. И странное, очень редкое чувство единства больших и маленьких, птиц и деревьев. И кого-то очень дальнего и родного под этим голубым куполом.
Полунаклон головы, полурасслаблено колено…
…За окошком качнулась ветка, тёмный круглый глазок строго глянул на Ирку, отщёлкал свою короткую упреждающую телеграмму и тяжело поднялся вверх.
- Ни фига себе! Скворушка?!. – только и успел открыть рот Федька.
- Скворушка. – согласилась Ирка. У неё перехватило горло и второй куплет со всеми – уже не получился. - Воздуха не хватало. Было жарко и холодно. Казалось, отовсюду налетал ветер. Он рвался даже изнутри, из Иркиной груди, будто грустил о своих братцах-ветрах.
Нина Ивановна качнула ей головой на дверь. Ирка потихоньку вышла. На кашель её пришла медицинская сестра Маргарита Николаевна:
- И что тебя дома никто не полечит?
- Мама занята очень. Она приходит только ночью. Утром и вечером у неё уроки в техникуме. А папа… - она опять закашляла.
- Работает?
- Угу.
- Пойдём-ка в изолятор. – Маргарита Николаевна тихонько прикоснулась к Иркиному лбу, к шее: – Нет. Температуры у тебя нет. А пульс…
- Тарахтит? – насупилась Ирка.
- Тарахтит. – улыбнулась Маргарита. – Ма-а-ленькую таблетку дам. (Она разломила пополам большую из пачки). Погуляй. Но в гущу ребят не ходи. А я поищу твою бабушку. Позвоню ей на работу.
- Ладно. – кивнула Ирка.
Одиночества не получилось. Едва затихла музыка в зале, вылетел пулей Федька:
- В больницу её! Или в изолятор. Чтоб людей не заражала.
- Я тебя в бочку посажу! – пригрозила Маргарита.
- У тебя её нет. – усмехнулся Федька.
- Не у тебя, а у Вас – поправила Маргарита Николаевна.
- И у вас нету – не унимался Кислов.
- Есть. С огурцами. Но в погребе. Закрою!
- Вот и хорошо. Буду жрать солёные огурчики.
- Кисляндия! Ты заткнёшься или нет? – со всех сторон к нему подступали ребята.
- Да ладно! – пробурчал Федька, натягивая сапоги.
Ребята собирались у шкафчиков - на прогулку. Ирка долго возилась с шапкой. (Пуговица никак не хотела застёгиваться).
- Дай-ка я! И шарф тебе повяжу сверху, а не внутрь. Не простудилась чтобы. – Олежка застегнул её пуговицу, затянул на спине шарф и уже наклонился к сапогам.
- Тили-тили тесто!.. – Он не обращал внимания на Федькины закидоны: убедился, что обувка сидит прочно и первый встал с ней в пару у двери.
- Знаешь, пойдём с нами в войнушку! Разведчиком нашим будешь – вдруг выпалил Федька.
- Да какой из меня разведчик! – грустно улыбнулась Ирка. - Я же кашляю…
- А скворушка-то на тебя смотрел. - Ирка только пожала плечами.
- В путь – дорогу дальнюю
Скворушке лететь.
Песенку прощальную
Как ему не спеть? – Ну пойдём, медсестрой нашей будешь…
- Чего пристал к человеку? - оборвал его Славик.
- А ты никуда не уедешь? – вдруг обернулся он к Ирке.
- Да нет, наверное.
- И мне почему-то тоже кажется, что мы тебя долго не увидим. – выдал Олежка.
- Креститься надо, когда кажется! - пропел Федька. – Приедешь – нам чего-нибудь привези…
- Да что вы заладили?.. –
В обед за Иркой пришла баба Нина и увела её к себе.
- У меня поживёшь пока. У нас тут красиво!.. – И впрямь садик у бабы Нины (ни то что у бабушки!) точь-в-точь как в сказке: везде уж почти листья облетели, а здесь ещё машут жёлто-красными ладошками клёны, яркие георгины принарядились как на бал. Стоят, красуются над жёлто-зелёной травой. На золотые шары поглядывают свысока, над подсолнухами посмеиваются. Но самое странное – было впереди.
Баба Нина взяла Ирку за руку и отвела в беседку. Ох уж и беседка была! Вся-вся – прозрачная , тёплая, душистая. Внутри, обвиваясь по длинным шпагатикам цвели… Розы. Белые, розовые…
У Ирки аж дух захватило.
Где-то вдалеке играла тихая музыка и сквозь неё - ещё тише – щёлкал скворушка.
- Полюбуйся пока. А я тебе обед разогрею. – Баба Нина ушла. А дальше – всё было сказкой: цветущие пальмы в кадках, цветы на подоконниках, в цветниках, и большой попугай в короне, встретивший её по-королевски:
- Здравствуйте! Здравствуйте, Ваше Высочество!
- Здравствуй. – ответила Ирка – Никакое я тебе не высочество.
- Руки помыла? – не отставал попугай.
- Ты разговариваешь?!. – попугай насмешливо окинул её взглядом с ног до головы, прищурился:
- Позор! Позор!..
- Да ладно, успокойся. Помою, конечно.
- Хрю! Хрю!.. Хрю-хрю… - не унимался попугай.
- Ну ты и вредина!
- Да это он не тебе. – баба Нина открыла дверь в терраску, ласково взяла Ирку за плечо. – У нас тут Боря есть. Это он мне напоминает, чтобы и Бориску не забыли покормить…
- А где?
- В сарае.
- Да ему ж там темно! – возмутилась Ирка. – И холодно…
- Да нет, - улыбнулась баба Нина. У него шкурка толстая и жирку много. А тебя-то вот подкормить надо. Ни чета Борьке. Ты солнышко любишь, а Борис наш от света в тряпочки зарывается.
- Ладно. – вздохнула Ирка. Ещё увижу.
Есть совершенно не хотелось. Баба Нина ругаться не стала. Просто покачала головой и выложила Иркину еду в мисочку. А потом они пошли в спальню - читать сказку про китайского императора и про соловья. (Соловей так красиво и душевно пел императору песню, что даже Смерть от него ушла.)
- А он тоже кашлял, император этот? – вдруг спросила Ирка.
- Наверно, кашлял. – согласилась баба Нина. Да ты к чему это, Скворушка?
- Скворушка? – Ирка подняла глаза на окошко.
- Тук-тук! Тук-тук! Тук!
- Батюшки! – всплеснула руками баба Нина. – А я ведь думала, что ты улетел со своими… Сейчас, мой хороший… Сейчас я тебя покормлю.
- А я? – встрепенулась Ирка.
- А ты погрейся. Постель тёплая. Очень ветрено во дворе. А у тебя – температура. Вон ладошки горячие какие, и щёки красные, и губы, и язычок. Со Скворушкой – завтра увидишься. Раз поздоровался, значит, ещё побудет пока.
И Ирка уснула. Ей снился жёлтый песок и море, набегавшее барашками на берег. По песку бесцельно слонялся доктор в белом халате и открытых сандалиях. (Наверное, он грел ноги).
А поодаль от него – на терраске – светлые парусиновые кресла. И в них – усталые, грустные люди. Они не купались, не загорали и даже ничего не пили. Просто грустно смотрели перед собой.
Ирка прошла мимо. На неё никто не обратил внимания. Казалось, что её просто не замечают. Будто нет её вовсе. И ещё она слышала, как доктор беседует с какой-то женщиной. Он разводит руками и постоянно твердит одно и тоже слово: «Коклюш». Потом они ругались и Ирку потянуло к морю.
У моря, на ветру, в таком же парусиновом кресле, прикрывшись полосатым пледом, сидел старый негр. Он выглядел очень слабым и усталым. И Ирке захотелось побежать к нему, обвить руками его шею и гладить, гладить его седые курчавые волосы…
Но он будто понял – резко повернулся к ней, сложил крестом худые жилистые руки и, грустно улыбнувшись, покачал головой.
- Почему?!. Ну почему?!. – и она вдруг вспомнила про китайского императора, про Смерть, что сидела у него на груди, и, уже не сдерживаясь, рыдала во весь голос.
Она неслась торпедой к молодому врачу, который всё ещё спорил с той женщиной. Женщина пыталась рассказать ему о старых методах народной медицины. (Она называла их клиникой Самаэла)… А он кричал, что всё это – шарлатанство, что ему не платят и нечего возиться с нищими… Что жемчуг и так дорог…
Ирка изо всех сил вцепилась в полы его халата, но он был неумолим. Она мутузила его кулачками, но врач только отдёргивал ноги…
- Всё ясно. Тебя самого лечить надо. Ты глухой и слепой. – осенило Ирку. И она изо всех ног помчалась к огромной клумбе, где пышно цвели хризантемы. Потом – на причал…
…Ещё и солнце не собиралось клониться к закату, ещё орали на причале голодные чайки, выхватывая из сетей трала рыбу, как она уже неслась обратно – с жемчужиной в левой руке и с хризантемой – в правой, крепко зажав их так, что краснели пальцы. Только бы успеть…
Вот это – здание больницы, это – терраска… Скорее, скорее к Нему…
Они вместе вскипятят чай и Ирка бросит туда жемчужину (только бы разбить!) и лепестки хризантемы.
- …А …Это Вы, мастер Самаэл?.. – старик с трудом разжал веки и даже попытался улыбнуться. – Я очень, очень люблю Вас. – Улыбка играла на его лице, светилась в каждой морщинке. – Дождался! Дождался! Старый дурак… - ветер нежно трепал его седые волосы, перебирал кисточки пледа. Улыбка – тёплая, нежная застыла в сухих глазах его и на губах. И он её не прогонял.
Потом на пляж пришли два сильных уборщика. Они накрыли пледом его курчавую голову и, взявшись с обеих сторон за кресло, понесли к ограде.
А Ирка так и осталась стоять посреди остывающего песка: в одной руке – жемчужина, хризантема – в другой.
…Грустный зелёный дедушка, выйдя из ограды, резко взял её за плечо, пройдя сквозь неё - и слёзы – крупные, горькие (не меньше той бесполезной жемчужины, что лежала в её зажатой руке), сбегали с Иркиного носа.
Миновала ночь. Яркое полуденное солнце заглянуло за шторы спальни.
Беспокойно прохаживался по подоконнику Скворушка. Лишь Ирка спала. Щёки её, в солёных дорожках, были бледны, лицо осунулось и от ресниц к подбородку легли глубокие серые тени.
- Дышит? – забеспокоилась баба Нина.
- Дышит. – кивнула ободряюще врач. – Пульс – ниточка. Давление низкое очень. Но всё будет хорошо. Это лизис.
За окошком защёлкал – засуетился Скворушка.
- Ишь ты! – удивилась врач. Всё понимает, птаха божья. –
Она тихонько взяла Ирку за запястье. Яркая, крупная жемчужина выкатилась из её ладошки на пододеяльник. Рядом лежала смятая головка жёлтой хризантемы.
- Странно. – улыбнулась врач. – В старину так лечили коклюш: «Жемчуг, желчь змеи и жёлтая хризантема». Откуда это у неё?
- Да нашла где-нибудь. А хризантемы жёлтые – у соседей растут, за оградкой.
«В путь-дорогу дальнюю
Скворушке лететь.
Песенку прощальную
Как ему не спеть?!.» - неслось по радио из кухни. И в унисон ребячьей песне запел-защёлкал за окном Скворушка.
Ирка с трудом открыла глаза, повернула к окошку голову и, улыбаясь, допела:
«Ветка чуть качается,
Дождик не кончается.
С нами старый Скворушка
До весны прощается.»
|
|