Сентябрь девяносто первого был теплым, солнечным, но очень длинным. Мне ка-залось, что с 30 августа, с того дня как я получила телеграмму: «умерла нина дед остался один приезжай. соседи» прошло несколько лет. Я с мужем и пятилетним Сережкой съез-дила в Куйбышев (теперь Самару), пустила квартирантов в дедушкин, с вишневым садом, домик, привезла деда в Новосибирск, в нашу крошечную двухкомнатную квартиру, попы-талась наладить нашу общую жизнь, но это оказалось мне не по силам.
В очередной приезд специальной скорой помощи (бригады из психиатрической больницы), когда дед наконец-то уснул после уколов, врач, отпустив машину с санитара-ми: «Сам приду, здесь рядом», посадил меня на стул посреди комнаты, сел напротив.
– Как зовут?
– Ирина?
– Сколько лет?
– Тридцать семь?
– Семья?
– Муж, дочь 14 лет, сын 5 лет.
– Деда где взяла?
– Дед мой, только жил отдельно. Он уехал от бабушки из Новосибирска в Куйбы-шев еще до войны, а я родилась потом, без него.
– Получается ты с ним не жила… Откуда ты его привезла? Из Куйбышева? Наше-го, областного?
– Нет, из Куйбышева на Волге.
Врач откинулся на спинку стула, снял очки, протер полой халата, снова надел, скрестил руки на груди, вздохнул.
– Дорогуша, не деда надо лечить, а тебя! Везти через всю страну девяностопяти-летнего старика с последней стадией застарелой шизофрении… Чего там, в интернате, не оставила? Оформила бы быстро через службу опеки. Он же опасен! Ты чего, до сих пор этого не поняла!
– Что же я родного деда в чужом городе одного оставлю! Да он же только меня уз-нает, только меня слушается! Он почти глухой, видит плохо, а я только двери входные от-крываю, он уже кричит: «Ируничка пришла». А когда у него просветления бывают, он же так радуется: «Ну вот, мы теперь вместе». Он всю жизнь хотел со мной жить, а вы: «В ин-тернат…», – я чуть не расплакалась.
– Ну, ладно, ладно, успокойся и все-таки выслушай меня. Ты сколько уже ночей не спала? Он ведь не ведает, что творит, а силы у него еще ого-го. У нас такие больные, ко-гда аминазин им колем на игле засыпают, а твой – через два часа. Сама говорила, что он за своим здоровьем тщательно следил. Зубы все свои, это в наше-то время. Сила у него физическая есть, а вот отмирающие клетки головного мозга никто не сможет восстано-вить. И что дальше. Муж у тебя, говоришь, машинист. Не выспится, попадет в аварию, что будешь делать, кого винить? Сын маленький. Сама рассказывала, как дед нечаянно едва не задушил его. Дочь-подросток плачет: «Я за вас боюсь. Не спите с дедам в одной комна-те». Одного его оставить нельзя. Видел я, что он сегодня натворил, хорошо, что спички не нашел: «Холодно что-то. Печку надо зажечь».
Так что, голуба, плачь, не плачь, давай-ка, деда твоего будем оформлять в интер-нат. Мы его в нашу четвертую больничку положим, анализы все сделаем и… А ты его, сколько хочешь навещать будешь. Кстати, а шизофрения-то у него как началась, знаешь?
– Не знаю. Бабушка не любила об этом говорить.
Я обманула врача. Я хорошо знаю эту историю. Мужу я не рассказывала, а дочь моя знает, и сын, когда вырастет, будет знать, и внуки мои…
Мы с дедом шли по липовой аллее, вокруг все было засыпано желтыми листьями. Шли мы очень медленно, и потому что дед очень плохо ходил, и потому что дед часто ос-танавливался и объяснял мне.
– – Это наш драмтеатр. Видишь, какой красивый. Мы с Ниной в нем бывали, да, бывали на спектаклях. А за ним Волга. Говорят, что Волга сама широкая река, а мне ка-жется, что наша Обь шире…
А мы шли по двору четвертой психиатрической больницы, но я не стала разубеж-дать деда, что это не театр, а больничный корпус. Знала, все равно не поверит, пусть уж лучше остается в своих фантазиях… Ему там хорошо.
Около входа в нужный нам корпус, дед забеспокоился.
– Что-то я устал. Пойдем домой… Не могу идти…
Он с трудом перешагнул невысокий порог, я посадила его на лавочку и растеря-лась: деда оставить я не могу, а мне надо к заведующему. Около нас стали собираться больные. Один, огромный мужчина, лет сорока, в синем халате, одетым поверх старенько-го спортивного костюма, подошел ближе.
– Новенький что ли? Дед ты не бойся, здесь все свои. – Дед доверчиво смотрел на него снизу вверх.
– Тетенька, Вам куда надо? К главному? Ну, пошли…
Этот гигант вдруг наклонился, бережно взял деда на руки и пошел по коридору. Дед не испугался, он также доверчиво смотрел в лицо великана, прижимая к груди свою трость.
Около кабинета заведующего наш спутник остановился, но деда не отпустил.
– Стучи, Степаныч вроде там.
Я не успела постучать, как дверь открылась, и вышел Иван Степанович.
– Миша, ты где старичка взял, куда несешь?
– Иван Степанович, это мой… старичок. Мы пришли,– я уже не раз была в этом отделении, оформляя деда на обследование.
– А, ну тогда неси его в пятнадцатую, там место приготовленное. И Вы с ними иди-те, уложите, с сестрой поговорите, мы все бумаги уже оформили.
Палата было коек на тридцать. Наш провожатый осторожно посадил деда на кро-вать.
– Ты дед не тушуйся, у нас тут нормально, привыкнешь.
– Спасибо Вам, мы не на долго, только чтобы все анализы сдать, – великан казался мне совершенно нормальным.
Услышав мои слова, он вдруг сильно смутился, покраснел, втянул голову в плечи, весь сгорбился и почти бегом выскочил из палаты.
– Мишка не любит, когда на него внимание обращают, – сказал кто-то из больных.
Уставший дед быстро уснул. Я поговорила с сиделкой, сказала, что живу рядом, буду приходить утром и вечером, сама буду кормить завтраком и ужином. Переодевать, умывать, гулять – все буду делать сама.
– Дней за десять сделаете все анализы, все успеете подготовить, а там и в интернат. Ты там еще не была? Съезди, посмотри, с главврачом познакомься, – пожилая нянечка была очень доброжелательна.
Вечером я деда покормила, умыла, посидела с ним. Он был очень спокойным, ска-зал: «Приходи скорее» и я ушла домой.
Следующим утром я шла по длинному больничному коридору в палату к деду. Но почему-то все, больные, сестры, санитарки, врачи при виде меня останавливались и смот-рели мне вслед.
– Она… Эта та женщина… Это она деда привезла… – слышалось со всех сторон.
Я не успела выяснить в чем дело, почему меня так встречают, как какая-то медсе-стра осторожно взяла меня под руку.
– Ирина Владимировна, Вас Иван Степанович просил зайти…
– Что? Что-то случилось? – я не помню, как ворвалась в кабинет заведующего, – только ночь прошла, как я с дедом виделась, а уже…
– Спокойно, сядьте. Только ночь прошла, а ваш… старичок, девяносто пяти лет, побил двух санитаров, поцарапал, сильно поцарапал нянечку и загнал под кровать больно-го! И не надо мне врать, что Вы с ним сами справлялись, и дома одного оставляли! Вы были обязаны нас предупредить, что он неуправляемый, мы бы сразу ему уколы постави-ли! А то Вы: «Не колите его, пожалуйста, он тихий, послушный…»
– Где он? – У меня стучало в голове, как после сильного испуга, – Что вы с ним сделали!
– Ничего мы с ним не сделали? Вкололи успокаивающее. Идите, сходите к нему, потом возвращайтесь ко мне. Надо поговорить, – уже спокойно сказал Иван Степанович.
Дед спал. Я села к нему на кровать. Он спал тяжелым, каким-то неестественным сном. Я взяла его за руку.
– Дед, я пришла.
Он только слегка приоткрыл глаза, дрогнули пальцы, прошептал: «Пришла…» и снова забылся.
Иван Степанович меня ждал.
– Капли, укольчик, спирт? Надо успокоиться. Ты же понимаешь, что у тебя поло-жение безвыходное, ты не можешь справиться одна, мы не можем справиться без тебя. Он вчера весь вечер тебя звал. Не реви. Ну, ему же девяносто пять… А у тебя семья, дети… Думай о себе и о них.
– Будь проклят тридцать седьмой! Сколько же людям еще расплачиваться за это!
– Так… Ну-ка быстро пей и рассказывай…
– Я не пью успокаивающих, наркоз не разрешаю себе ставить, водку не пью…
– Это еще почему?
– Потому что все это насилие над моей психикой, а я должна сама контролировать себя, – я начала успокаиваться.
– Интересная теория…Ладно, пей чай. Не бойся, он не крепкий, и рассказывай, ес-ли, конечно, хочешь рассказать…
– Да история самая обычная. Дед и бабушка Тоня оба из сельской интеллигенции, она учительница, он бухгалтер. В тридцать седьмом году жили в Новосибирске. Бабушка не работала, с сыном, моим отцом сидела дома, а дед бухгалтером работал в жилищной канторе. У него всегда были проблемы с желудком и с кишечником. Однажды утром, он собрался на работу, но его так прихватило, так колит разыгрался, что он на работу не по-шел. На следующий день приходит в контору, а там никого нет, одна уборщица. «На кар-тошку что ли все уехали?» – дед спрашивает. «Да нет, вчерась приехали какие-то двое на машине, и все начальство забрали, а седня и остальные на работу не вышли». Дед вернул-ся домой, не снимая пальто, лег на кровать, к стене отвернулся и до следующего утра так и пролежал. А утром сказал бабушке: «Они меня в покое не оставят, раз всех забрали, так и меня заберут, надо уезжать».
Бабушка очень властная была, а дед помягче, податливый. Она сама решила все уз-нать и пошла в эту жилищную контору, а там все вернулись, кроме управляющего, все ра-ботают. Но никто ей правду не сказал, не сказали, что их забирали, куда возили, что там с ними было. В общем, бабушка деда не отпустила, не разрешила ему уехать. Дед начал прятаться, из дома уходил, уезжал в другие города. Ему уже и диагноз поставили – ши-зофрения с манией преследования, а бабушка все не верила этому, думала, что он от неё хочет уехать и не оставляла его в покое. Он куда не уедет, она узнает и туда письмо пи-шет, что он шизофреник и его нельзя на работу брать. Я думаю, что она так поступала только для того, чтобы дед вернулся домой. Кончилось все это тем, что дед познакомился с тетей Ниной, а она была больна туберкулезом, и они вместе уехали в Куйбышев. Купи-ли там дом и прожили вместе всю жизнь. Дед работал бухгалтером, по-моему, главным, большого кирпичного завода. Характер у него был не простой, но про обострения болезни я ни разу не слышала.
Тетя Нина вылечилась. Она была младше деда на 10 лет. Умерла она… Если бы я сама не прочитала заключение о причине смерти, то никогда бы не подумала, что такое может быть. Соседка рассказала: «Мы чай сидели с ней пили. Вдруг она говорит: «Что-то мне не хорошо, прилягу, а ты вечерком зайди, попроведай нас». Ну, она легла на диван, сказала: «Как я устала» и отвернулась. Я зашла к ним через час, а она уже умерла». Так вот в свидетельстве было написано «нервное истощение». А дед до сих пор не понимает, что тетя Нина умерла, он думает, что она к соседке вышла.
– Так если вы с дедом вместе не жили, что же он тебя так любит?
– У меня еще брат есть, родной, но он ни его, ни его детей не признает. Только я его единственная внучка. С самого рождения он высылал мне с бабушкой Тоней посылки и с одеждой, и с яблоками, а сколько вишневого варенья у нас всегда было! Я как в инсти-тут поступила, сама стала к нему ездить. Тетя Нина меня любила, а её очень уважала. По-том я уже со своими детьми стала к деду ездить, он и их очень любит.
Почему он только меня признает родной? У них с бабушкой две дочери умерли, Наденька в два года от дифтерита, и Верочка – в годик от скарлатины. Вот я у него за дочку и была, тем более что воспитывала меня бабушка Тоня, – родители мои завербова-лись на Север, когда мне было полтора года, прожили там тридцать лет, брат там родился и жил с ними. Я бабушку звала мамой Тоней. А дед и бабушка так и любили друг друга до конца, хотя с тех пор, как дед уехал, они не виделись и не разговаривали. Она замуж вто-рой раз не выходила, даже другого мужчины у неё не было. Всю свою жизнь она посвяти-ла моему отцу, а потом мне. У нас до сих пор хранится дедушкин дневник со стихами по-священными «любимой Тоне». Когда мне было четырнадцать лет, ей поставили диагноз «шизофрения», но мы так с ней вдвоем и продолжали жить. Когда у неё обнаружили рак, я деду сообщила. Она его очень ждала. Спросила: «Шуре сообщили? Приедет?! Раз сказал, то приедет». И ждала. Он приехал, но опоздал. Она умерла в той же комнате, где они с ним жили, умерла за полчаса до его приезда…
И вот теперь я должна собственными руками отдать его в какой-то интернат… Что делать?
– Ждать. Время скажет что делать, – старый врач, конечно, слышал множество ис-торий, может быть, были похожие и на мою.
Больше дед не встал. Силы покидали его очень быстро. Дня через три у него поя-вились пролежни, ел он все хуже и хуже, но меня иногда узнавал, пытался улыбнуться: «Домой пойдем? Нина, наверное, уже пришла». Находил мою руку и не отпускал, пока не засыпал. Я ходила к нему еще неделю.
Но однажды, в восемь часов утра, зазвенел телефон.
– Ира, не приходи сейчас. Оформление документов после двенадцати, мне очень жаль.
– Хорошо, Иван Николаевич. Я приду после двенадцати… Когда?
– Ночью, во сне.
– Около него кто-нибудь был?
– Нет. Он был один.
Их могилы не рядом. Но где-то там, откуда не возвращаются, они встретились… Я надеюсь…
Не разлюблю и не забуду,
Куда б судьба не завела,
Всегда, всегда я помнить буду,
Как сильно я люблю тебя…
15 августа 1922 года
|
|