По его голосу я сразу понял, что мой вопрос решился положительно.
- Всё, они тебя берут! – орал в трубку Пашка. – Считай, что восемь штук у тебя в кармане. В понедельник ты должен быть здесь. Встреча назначена на десять часов утра.
Три месяца спустя.
Я проснулся на два часа раньше обычного. В квартире было невыносимо жарко. Простояв сорок минут под душем и выпив целый пакет ледяного томатного сока, я взял со стола увесистую пачку листов, переплетённую в прозрачный пластик, и вышел на балкон. Полосатый шезлонг со стоном принял моё измученное жарой тело. Всё же жаль немного уезжать, подумал я, глядя, как кто-то невидимый режет скальпелем голубое полотнище неба. Странно, но там за тонкой тканью не было ничего кроме обычного синтепона. Девяносто шесть дней вполне достаточный срок, чтобы привыкнуть. Я уже начал воспринимать это очередное временное жилище как своё.
Получу деньги и обязательно уеду куда-нибудь месяца на два, а то и на три: никаких постных рож, никакого маркетинга, ничего, что могло бы напоминать мне о работе. Закончу, наконец, роман.
Скорее по привычке, чем по необходимости, я пробежал глазами несколько страниц. Весь план я знал наизусть. Четыреста двадцать шесть страниц – это могло бы потянуть на приличную книгу. Жаль, но за романы мне никогда не платили таких денег.
Запищал телефон.
- Машина будет через двадцать минут, - сообщил незнакомый голос.
- Что ж, через двадцать, так через двадцать...
Я засунул мобильник в носок и нехотя поплёлся одеваться.
"Лиза, Лиза – терпкий глоток моего вдохновения. Закрывая глаза, он видел, как она бежит по пустынному берегу, и тугой балтийский ветер весело треплет её льняные волосы. Где-то в ивняке притаился наблюдатель, но им нет до него никакого дела. Плоская полоса прибоя дугой уходит в небо, лишь едва обозначая изгиб залива. Ему кажется, что жизнь подобна этой полосе..."
В машине царила спасительная прохлада, работал кондиционер, ненавязчиво пахло хвоей. Приглушённые басы наполняли атмосферу салона упругостью.
- Может быть, хотите сначала позавтракать? – участливо спросил Виктор Алексеевич, оборачиваясь ко мне. Несмотря на прохладу, его лицо было влажным от пота. – Я сейчас распоряжусь, и к нашему приезду всё будет готово.
- Распорядитесь. Мне, пожалуйста, зелёный чай с лимоном, био-йогурт с черникой и горький шоколад без орехов и фруктов. Только не пористый!
Виктор Алексеевич улыбнулся.
- Это всё?
- Это всё, - подтвердил я свой заказ, глядя, как поливальная машина, похожая на маленькую комету, удаляется по Домодедовской.
Стол был накрыт в комнате позади зала для переговоров. Со стен смотрели грустные абстракции, похожие на окна в другой мир. Крохотный луч солнца, пробившийся сквозь щель между жалюзи, робко притаился у плинтуса, опасаясь двигаться дальше. Президент компании Вадим Ильич Капанков уже ждал нас, распекая кого-то по телефону. Мы услышали его крик ещё в лифте.
Шоколад оказался пористым. Я бросил строгий взгляд на Виктора Алексеевича. Тот только развёл руками, дескать, не виноват.
После завтрака перешли в кабинет Капанкова, заставленный массивной безвкусной мебелью. В углу из вазы кичливо торчали клюшки для гольфа.
- Итак, - сказал хозяин кабинета, ослабив нетерпеливым движением галстук. – Мы в вас не ошиблись, хоть поначалу и были кое-какие сомнения. Вопросов у меня к вам нет. Специалист вы действительно отличный.
Он обвёл всех присутствующих долгим вопросительным взглядом и, убедившись, что никто не возражает, продолжил.
- Мы уже всё обсудили на совете. Правда, вам предстоит ещё встретиться с нашим главным партнёром. Не могу сказать, что это лишь формальность. Признаюсь, мне кажется, вам будет сделано очень выгодное предложение, от которого не стоит отказываться. Конечно, решать вам, но всё же...
- Что это за предложение?
- Могу только сообщить, что в следующую среду мы должны быть в Тель-Авиве. Да, да, вы не ослышались. Считайте это официальным приглашением.
- В Израиль не полечу! – твёрдо сказал я, глядя в глаза Капанкову. – Даже не просите.
- Но почему?! Вы обязательно должны выступить перед нашим партнёром.
- В Израиль не полечу! – повторил я, отводя взгляд.
- Нет, ну это никуда не годится. Что за блажь, уважаемый? Вы что боитесь летать?
Я покачал головой. – Летать я не боюсь, но в Израиль не полечу. С самого начала мы об этом не договаривались.
- Послушайте, мы оплатим все издержки. Если у вас есть какие-то иные пожелания, что ж, мы готовы их выслушать. Ваша встреча с Рабиновичем должна обязательно состояться. Он наш главный инвестор. Вы же понимаете это лучше, чем кто-либо из нас. Ваш план великолепен. Рабинович в восторге, но он хочет поговорить с вами лично. Это естественно.
- В Израиль не полечу! – снова повторил я. – Пусть Рабинович сам сюда прилетит.
Капанков вскочил из-за стола и забегал по кабинету. – Вы мне казались человеком деловым. Что произошло?! Почему вы не хотите лететь в Израиль? Эта поездка займёт всего каких-нибудь два дня. Ну, объясните мне? Есть же какое-то объяснение, в конце концов, вашему поведению?
- Объяснение, конечно, есть, только я бы не хотел его здесь озвучивать. Понимаете, это дело сугубо личное.
- Я понимаю только одно, – вдруг заорал Капанков, - вы хотите меня подставить! Не выйдет! Мы выполнили все ваши требования. Вы не хотели жить за городом - мы сняли вам квартиру, мы предоставили вам водителя с машиной, телефон, теннис два раза в неделю, сауну, солярий, ресторан, компьютер, массажистку, которую вы в первый же сеанс совратили, психоаналитика, наконец, который в прединфарктном состоянии теперь в больнице. Что вы ему такое наболтали!? И теперь вы заявляете нам, что не полетите в Израиль, для того чтобы сделать доклад перед нашим партнёром, который только и мечтает о встрече с вами?! Вы в своём уме?!
- Ладно, - сдался я, - так и быть, скажу вам, почему я не хочу лететь в Израиль. Дело в том, что в Хайфе живёт бывший любовник моей жены. Когда-то я поклялся, что если мне удастся добраться до Израиля, то я обязательно разыщу его и пристрелю. Вот, собственно, в этом и причина.
Капанков уселся на край стола и закурил. В этой позе он был похож на усталого сатира. Пару минут он раздумывал.
- Вы это серьёзно?
- Куда уж серьёзнее.
- Сочувствую вам, но, поверьте, не стоит портить себе жизнь из-за такой ерунды.
По его лицу было видно, что его распирает от смеха.
- Это не ерунда.
- В конце концов, если вам так уж хочется избавиться от него, то об этом мы можем поговорить позже. Обещаю. Вы же знаете моё слово?
С минуту я колебался. Капанков следил за мной горящим взглядом. У него даже нос вспотел от напряжения.
- Хорошо, Вадим Ильич, я полечу.
Все дружно вздохнули, включая меня.
От судьбы не уйдёшь, думал я, глядя на ныряющую среди облаков тень самолёта. Что ж, таким образом можно будет поставить точку хотя бы в одной истории.
- Ваш коньяк, - сказала улыбчивая стюардесса, останавливая свою тележку возле моего кресла.
Капанков недовольно нахмурился, но ничего не сказал, уткнувшись в свой ноутбук. Это был не то четвертый, не то пятый бокал. Он всё ещё опасался, что я передумаю, и едва самолёт приземлится, брошусь покупать билет на обратный рейс.
Земля обетованная встретила неожиданной после московского пекла прохладой. Дул резкий ветер. Миновав паспортный и таможенный контроль, мы вышли к встречающим.
- Это за нами, - Вадим Ильич кивнул в сторону толстенького невысокого человечка в строгом синем костюме, старательно вытягивающего вперёд табличку с нашими фамилиями.
- Добро пожаловать в Израиль, - сказал коротышка, энергично пожимая нам руки. – Я Газман.
Отель находился на окраине Тель-Авива. Из окна моего номера открывался потрясающий вид на город. Где-то жужжал невидимый и бесполезный кондиционер.
- Я только что созванивался с Рабиновичем, - радостно сообщил мне Капанков. - Сегодня отдыхаем. Встреча завтра в восемь часов утра у него в офисе.
- Завтра, так завтра. Будет время осмотреться.
Дальнейшая хронология событий развивалась следующим образом.
Оставшись один, я достал деньги и пересчитал их. В моём распоряжении было две с половиной тысячи долларов, аванс за выполненную работу. Оставив на ручке двери своего номера пластиковый ярлычок с надписью "не беспокоить", я спустился в холл и, пройдя к одному из администраторов, попросил вызвать мне такси. Через две минуты машина была у подъезда. Сунув парню за обшлаг пятёрку, я плюхнулся на заднее сидение и сказал водителю, чтобы он отвёз меня на автобусную станцию, откуда уходят автобусы на Хайфу. Пока мы ехали, в моей голове дозревал план действий. Собственно, он был продуман ещё в самолете, и теперь я лишь уточнял некоторые детали.
Автобус на Хайфу отправлялся поздно вечером. Чтобы как-то убить время я неспеша поужинал в небольшом ресторанчике, затем зашёл в первую попавшуюся лавчонку и купил себе чёрную бейсбольную кепку. Девчонка за кассой посмотрела на меня с интересом. У неё на груди на тишотке было написано HAPPY END. Нет уж, подумал я, на этот раз хеппи-энда не будет.
Трубку долго не поднимали. Я уже забеспокоился. Может, Филька переехал, или я неправильно записал телефон? Наконец, что-то щёлкнуло, и заспанный филькин голос произнёс знакомое мне с детства "алёу".
- Здравствуй, Филя, - сказал я так, словно мы только вчера расстались, и не было этих десяти лет.
- Кто это? – он явно меня не узнал. Ничего удивительного, последний раз мы разговаривали восемь месяцев назад.
- Это я, Филя.
- Кто я?
Пришлось назваться.
- Ты что сдурел?! Четыре часа утра. Где ты?
Я облегчённо вздохнул.
- Здесь в Хайфе. Послушай, мне нужно тебя увидеть – срочно.
Через сорок минут изрядно озябший я сидел рядом с зевающим Филькой в машине. Он всё ещё не верил своим глазам.
- Ну, ты прямо как снег на голову среди ночи. То говорил, что никогда сюда не приедешь, то - раз, и привет - я в Хайфе. Фантастика! Поехали ко мне. Ты ведь Аньку так и не видел. Надолго?
- Нет, - сказал я, - к тебе не поедем. Прости.
- У тебя, что времени нет?
- Дело не в этом.
- А в чём?
Он пристально посмотрел мне в глаза.
- Давай уже выкладывай. Вижу, темнишь. В бега ударился?
Я достал деньги и отсчитал десять стодолларовых купюр.
- Филя, вот тебе тысяча: мне нужен ствол. И не говори, что это не по твоей части - не поверю.
- Да ты охуел! Какой ствол? Мы не в Минске и не в Москве. Слушай, ну ты даёшь! Не виделись лет пять или шесть...
- Десять, - поправил я.
- Десять... Ты заявляешься среди ночи и сообщаешь, что тебе нужен ствол. Может, хоть объяснишь в чём, собственно, дело? За тобой кто-то гонится?
Я знал его с детства. В восьмом классе он чуть не угодил в колонию. Мать вовремя подсуетилась. С отцом Фильки к тому времени она уже два года была в разводе. Потом мы вместе фарцовали. Это были золотые деньки нашей юности. В мае восемьдесят шестого я ушёл в армию, а в сентябре Филька сел за угон. Помню, как получал его письма из колонии полные тоски и лагерной лирики. Замполит гнида, увидев однажды штемпель на конверте, вызвал меня на разговор. "Кому служишь!" - орал он, стуча кулаком по столу. "Пошёл ты на ***", - сказал я ему и отправился на семь суток на губу, где и начал сочинять свою первую повесть.
В начале девяностых наши с Филькой пути разошлись. До меня доходили слухи, что он подался на большую варшавскую. Думаю, так оно и было.
Последняя наша встреча состоялась накануне его отъезда дождливым октябрьским вечером. Мы сидели в пустом зале ресторана, и пили водку. Перед нами стояла хрустальная салатница с икрой. Филька выглядел немного растерянным. Водка не брала обоих.
- Ты хоть приезжать-то будешь? – спросил я его.
Он неуверенно кивнул. Потом снял с пальца перстень и протянул мне.
- На, вот, возьми.
- Нахрена он мне?
- Так, на память, - смутился всегда наглый и беспринципный Филька.
- Лучшая память - это шрамы и дети, - сказал я, и вернул ему перстень.
Через час он высадил меня позади приземистого неоштукатуренного строения стоявшего на краю сонного пыльного посёлка. Двор был завален всяким хламом. Посредине стоял обглоданный остов грузовика, похожий на скелет доисторического животного.
- Здесь тебя никто не увидит, - сообщил Филя, шаря рукой под сиденьем. – Держи ключ. Никуда не выходи. Жратву и воду привезу позже, – и уехал.
На прислонённом к стене куске гофрированной жести было написано по-английски ONE WAY. Судьба определённо глумилась надо мной. Я присел на ступеньку. Из-за угла вышла худая рыжая собака. Она долго смотрела на меня своими жёлтыми глазами, потом повернулась и пошла прочь, то и дело, оглядываясь на ходу. Я помахал ей рукой.
Филька вернулся часа через два. Разные мысли посещали меня в его отсутствие. Я вдруг почувствовал, что, казалось, навсегда утраченная мной нить повествования просто и естественно вновь стала разматываться в моём воображении. Герои ожили и капризный механизм вдохновения, медленно преодолевая инерцию времени, начал отсчитывать бесценные мгновения.
"...он готов был простить её, но всё же что-то удерживало его от опрометчивого великодушия. Лиза молчала. Ресницы её временами вздрагивали, выдавая невидимое движение глаз. Он с жадностью следил за её губами, цепенея от предвкушения поцелуя, горького и совсем не нежного, а восхитительного в своей упрямой неотвратимости. "Скажи же что-нибудь!" – крикнул он, схватив её холодные руки, и внутренне желая, чтобы мысленно начертанная им картина ожила как можно скорее. Но Лиза молчала. Он явственно ощутил биение крохотной жилки на её запястьи, словно, какое-то невидимое фантастическое существо билось и трепетало там под его грубыми пальцами, готовое вырваться и улететь прочь от этого притеснения.
"Что ты хочешь от меня услышать?" – едва уловимо прошептала она, стараясь высвободить руки. "Всё уже произошло, и нет смысла ещё раз проговаривать... Нам лучше расстаться".
Эти последние её слова, едва коснувшись его слуха, мгновенно обрели силу и мощь грохота. "Расстаться!?" Он рванул её к себе, изумившись заученности движения.
Когда-то они танцевали танго. Их считали красивейшей парой на теплоходе. Справа по борту разворачивалась панорама Углича. Это было их первое совместное путешествие. Империя трещала по швам, предвещая смуту, и только вечная река, подобная мифической Лете катила свои, искусственно охлаждённые Балтикой воды, навстречу далёкому Каспию, не обращая внимания на то, что происходит на её древних берегах. По вечерам он играл в преферанс с отставным полковником, прятавшим в застенчивый взгляд за толстыми стёклами очков, а она кокетничала с барменом, чьи великосветские манеры сводили с ума сухопутных дам бальзаковского возраста и злили их невыразительных мужей. Жена полковника угощала их клубничным вареньем и историями из гарнизонной жизни. Хронос молчал, приручённый курортной ленью и общим к себе безразличием.
По ночам они смотрели на воду за бортом. Где-то там в её ультрамариновой густоте сверкали недосягаемые жемчужины, отражавшиеся в антрацитовом небе. "Как ты думаешь", - спрашивала она, - кто из нас умрёт первым?" Он смеялся. Смерть? Разве нужно говорить о смерти, когда вокруг этот сказочный мир и будущее полно неосознанного счастья. Но ей непременно нужно было знать кто. Поэтому они спорили и не замечали, как ночь сменялась рассветом, прогонявшим прочь и ультрамариновую густоту, и антрацит неба, и все те глупые и смешные вопросы, которыми они переполняли свои диалоги, пытаясь угодить друг другу".
Услышав шум мотора, я выглянул в окно, но не увидел ничего кроме клубов пыли.
- Не передумал? – спросил он с порога.
- Воду привёз?
Он сунул мне в руки два объёмных бумажных пакета и повалился в жёлтое дерматиновое кресло.
- Там пиво. Дай мне баночку.
Сделав несколько жадных глотков, Филька вытер губы тыльной стороной ладони, и достал из кармана сложенный вчетверо клочок бумаги.
- Вот адрес этого парня. У меня в машине есть карта... Сейчас допью пиво и принесу. Это на другом конце города.
Я тоже открыл пиво и присел напротив.
- А что насчёт ствола?
Он смял пустую банку и, прицелившись, метнул её в картонную коробку, стоявшую у противоположной стены. Банка ударилась о стену и отлетела в сторону. Филька весело выругался.
- Ствол будет завтра утром.
- Сам-то не передумал? – спросил я его, после того как он вернулся с картой.
Филька энергично замотал головой.
- Знаешь, - сказал он, доставая из пакета очередную банку, - я десять лет мечтал об этом. Ну, сам посуди, что у меня за жизнь. Целый день вкалываю как проклятый на какого-то жирного недоумка. Только и удовольствия, посидеть в баре с приятелями, пропустить пару стаканчиков, и в одиннадцать на боковую. В семь тридцать надо быть уже в конторе. И так год за годом...
- Это твой выбор.
- Выбор? – он задумчиво почесал вихрастую макушку, - может, ты и прав.
Помимо пива в пакете оказалась бутылка водки и две квадратных стопки. Из другого пакета он извлёк уже нарезанную тоненькими аппетитными ломтиками ветчину, банку огурчиков, брусок, затянутого в плёнку хлеба, маслины и сыр.
- Завтра суббота, - вспомнил Филька, – может, отложишь свою вендетту до воскресенья, а ещё лучше до понедельника? Мы бы с тобой к морю съездили, я бы тебя, наконец, с Анькой познакомил. А?
- Нет, Филя, не могу. В другой раз.
Он посмотрел на меня с сожалением.
- Какой другой раз, придурок? Если ты серьёзно с тем парнем, то этот раз, скорее всего, последний. Ты хоть прикинул, как задницу уносить будешь? Думаешь, здесь полиция бананы околачивает по тихой грусти?
"...она не может любить его. Тогда почему? Он вспомнил то пасмурное октябрьское утро, когда впервые увидел её и почувствовал, как сжимается сердце. С тех пор минуло шесть лет, но ему всё ещё казалось, что это было только вчера. Она улыбалась ему, и капли дождя стекали по её лицу. Лиза, Лиза... Он падал вниз лицом и вгрызался зубами в пыльный вельвет обивки, повторяя как заклинание "я убью его, я убью его". А потом наступило безвременье, и где-то внутри него поселился кто-то другой чужой и холодный. Этот другой начал новую жизнь – свою жизнь, не связанную ничем с его прошлым. Мир, утратив свою акварельную прозрачность, превратился в первобытный глиняный слепок, способный восхищать разве что идиота. Временами ему хотелось подружиться с чужаком, поговорить с ним и, может быть, рассказать тому о ней. Однако всякий раз, как он пытался это сделать, что-то происходило, и они продолжали безмолвно взирать друг на друга, разделённые невидимой мембраной времени".
Я вышел проводить его до машины. Давно наступила ночь, и крупные южные звёзды роняли на землю свой неяркий мягкий свет. Слабый ветерок шелестел в сухой и пыльной листве старой оливы у забора. Наши тени послушно застыли рядом.
- Мудак ты мудак, - сказал Филя, садясь в машину. – Я-то думал дело серьёзное, а ты, оказывается, какой-то сраный роман без этого дописать не можешь. Жаль...
Он приехал в половине одиннадцатого, когда я уже начал волноваться. В голову лезли всякие дурацкие мысли. Всю ночь я не сомкнул глаз и потому с утра чувствовал себя неважно. К тому же, меня начали терзать сомнения.
Филька внимательно осмотрел меня и покачал головой.
- Привёз? – спросил я его.
Он вытащил из-под сиденья свёрток и передал мне. В тряпке оказался "узи".
- Ты что не мог достать пистолет?
- Какая разница... "Узи" как-то солиднее. Говорят, шестьсот выстрелов в минуту...
- Филя, зачем мне шестьсот? Я ведь не собираюсь брать приступом военную базу.
"Тебе всегда хорошо удавались финалы, - сказала она мне, обернувшись уже в дверях. "Представь, что это ещё один твой роман, а мы с тобой его герои. Допиши его, так, как считаешь нужным, но уже без меня", - и, послав воздушный поцелуй, выпорхнула прочь".
Спустя два часа я был на месте. "Узи" лежал в бумажном пакете из-под продуктов вместе с пустыми пивными банками. В ушах у меня всё ещё звучали Филькины напутствия.
- Кто там? - услышал я женский голос сквозь потрескивание домофона.
Стараясь говорить как можно спокойнее, я произнёс заранее заготовленную фразу и, выждав минуту, повернул ручку двери. Он ждал меня на верхней ступеньке лестницы, близоруко щурясь, стараясь разглядеть лицо поднимающегося человека. На нём были мешковатые парусиновые шорты и белая байка с крупной чёрной надписью на иврите. Я неспеша вытащил "узи" и нажал на спуск.
2002-2003
|
|