“Маленький цветок”
Сорокапятилетний вор-рецидивист Лёнька Сотников по кличке Хеча тихо умирал от побоев летней ночью на берегу родного Дона. Лёнька глухо стонал от боли, не пытаясь позвать на помощь, воровская гордость не по-зволяла ему сделать это, а впрочем, и жить-то ему уже не очень хотелось по другой причине: Лёнька знал, что обречён (врачи зря болтать не будут), ему по их прогнозам оставалось “коптить “ этот свет недолго: месяца три-четыре.
Этот день не предвещал Лёньке ничего плохого. Стояла июльская жа-ра, от которой тень в саду была единственным спасеньем. Вечером жара спа-ла, вода за день нагрелась, как парное молоко и Лёнька решил сходить на Дон искупнуться. На берегу сидела компания парней, все кроме одного (это был Лёнькин сосед по дому) были приезжие. По-видимому, ребята уже успе-ли “набраться”, лица у них были хмельные, красные, ребята громко о чем-то спорили. Из стоявшего на траве транзисторного радиоприемника доносилась негромкая джазовая музыка. Лёнька сдержанно поздоровался, разделся и бултыхнулся в воду. Накупавшись вдоволь и полежав на спинке, Лёнька вышел на берег. Ребята в это время все разом, дружной ватагой кинулись в воду. Вот тут-то Лёнька и услышал её, эту мелодию, от которой сразу заще-мило сердце, засосало где-то под “ложечкой”, наверное, там, где должна на-ходиться душа. Эх, будь она неладна! Нахлынули откуда-то издалека воспо-минания, которые Лёнька уже давно запрятал глубоко-глубоко, навсегда стараясь забыть…
Москва. 1962 год. Он, Лёнька Хеча, молодой, озорной парень вернулся домой после первой трехлетней “отсидки”. Жизнь в нем била ключом: хоте-лось радоваться, петь и буянить одновременно, а ещё хотелось любить, лю-бить по-настоящему как в кино и чтоб с музыкой. Далеко за счастьем идти не пришлось. Шестнадцатилетняя Галка, первая Лёнькина любовь, жила совсем рядом, в соседнем подъезде их “хрущёвки” со старшей сестрой и матерью – алкоголичкой. Худенькая, черноглазая и такая же озорная, как и сам Лёнька, Галка покорила сердце молодого вора. Изголодавшийся по живому теплу женской плоти, он со всем своим неуемным темпераментом ворвался в стра-ну Любви и закружило голову … Вот тогда, впервые Лёнька услышал эту мелодию. Она выплывала откуда-то из под иглы плавно вращающейся грам-пластинки и медленно вливаясь в душу и обволакивая ее, заставляла стра-дать, жалеть, радоваться, выворачивать наизнанку все лучшее и светлое, что было в ней, этой самой душе. Мелодия звучала в резонанс с Лёнькиным сердцем, переполненным чувством первой любви. Была в те годы и другая музыка: модный джаз и буйный рок-н-ролл с его непременными атрибутами взбитым коком и брюками “дудочка”. Всё было, но не оставило такого следа в Лёнькиной душе, как этот “Маленький цветок”. Галка перешла жить к Лёньке. Счастье их не было долгим, так как через полгода Лёнька снова по-шел по этапу. Воровской мир с его “корешами” и моралью с ловкостью спру-та потащил Хечу в омут жизни. Мать потом отписала на зону, что Галка как-то слишком быстро выскочила замуж и уехала из Москвы куда-то далеко на Север. С тех пор прошло очень много лет, и Ленька больше так и не увидел Галку и никогда не слышал “Маленький цветок”, казалось, уже забыл и, вот теперь, услышав мелодию, все вспомнилось вновь, на душе как-то потепле-ло, оттаяло…
Пока Лёнька одевался, любимая мелодия отзвучала, начали передавать новости дня. Снова стало как – то буднично - пусто, надо было уходить с бе-рега, но что-то мешало Лёньке сдвинуться с места. Он как-то не сразу понял: что? А потом догадался. С его взглядами и практикой опытного вора это ка-залось безумием, какой-то детской шалостью, выходкой десятилетнего пацана, он знал, что будет замечен, не одна пара глаз увидит его, выследит и бежать ему, в общем - то, некуда, но рука “мастера” все же потянулась к во-жделенному транзистору, душа требовала “продолжения банкета”. Лёнька выключил приёмник, стараясь не смотреть в сторону купающихся парней, незаметно запихнул его под мышку, накинул рубаху и, словно прогуливаясь, не спеша направился в сторону прибрежного кустарника. Там надеялся от-сидеться до полной темноты. Но до кустарника Лёньке дойти не пришлось. “Эй, мужик, постой!”- услышал он сзади. Лёнька остановился, обернулся с простодушной улыбкой, которая много раз выручала его из переделок. Крепкий, “набычившийся” парень не принял улыбку и тихо, но с ненави-стью в голосе произнес: ” Поставь на место, что взял” и толкнул Лёньку. Тот пошатнулся и приемник выпал из-под руки. Ещё два крепких удара с маху придавили Лёньку к земле, а что было дальше, он уже плохо помнил. Уда-ры сыпались как камни: по голове, по спине, по почкам (парень умел бить), вид крови только распалял его мозги и мышцы, разгоряченные спиртным. Лёнька потерял сознание. Когда он очнулся, темное небо было усыпано звез-дами, на берегу было тихо. Впрочем, Лёнька уже ничего не слышал, голова гудела, отбитые легкие с трудом ловили воздух. “Ну, вот и доигрался. “По-велся” как пацан на пряник”, - мелькнула мысль. А может так-то оно и луч-ше. Чего уж теперь то личину менять. Вором родился – вором и умирать надо”…
Родился Лёнька здесь на Дону в небольшой деревеньке в декабре 1943 –го. Мать его Вера, красивая ядреная 18 летняя дивчина, про таких говорят : “кровь с молоком”, закрутила любовь с солдатиком, пареньком из Сибири. Часть, в которой служил паренек, была расквартирована в деревне, где жила Вера, а молодой солдатик, как нетрудно догадаться прямо в ее доме. Сиби-ряк был честным парнем, обещал вернуться с фронта и, как положено, же-ниться, но не суждено было сбыться обещанью (шла война), Вера так и не узнала: погиб ее жених или просто передумал брать её в жёны. Фактом люб-ви и несбывшихся надежд было появление на свет Лёньки, а отчество Вера записала ему по отцу-бойцу - Иванович. В те военные и послевоенные годы в России было много “детей войны”, никогда не видевших и не знавших своих настоящих отцов, а потому, подрастая, Лёнька не задавал банального детского вопроса по поводу своего появления на свет. Много позже, ему как- то сказали, что его отец погиб на фронте. В 1952 году Вера, оставив Лёньку на попечение своих родителей, уехала в Москву на заработки, устроилась в литейный цех завода “Компрессор” и получила место в общежитии. Там Ве-ра и познакомилась с красивым стройным парнем, на 5 лет моложе ее. Звали молодого человека непривычным для слуха именем – Гигель. Он был без-родным польским евреем. Безродным потому, что не осталось у парня на всем белом свете ни одной родной души, вся многочисленная родня погибла в результате массового истребления фашистами еврейского населения. Ка-ким-то непостижимым Божьим промыслом 10-летний Гигель был спасен от ужаса геноцида и вывезен из оккупированной фашистской Германией Поль-ши на территорию Советского Союза. Когда много позже Гигеля спрашивали об этом периоде его жизни, его красивые “бархатные” глаза подергивались влагой, и минуту помолчав, он неизменно отвечал примерно так: ” Простите. Я не могу говорить и вспоминать об этом, боюсь, сердце не выдержит”. Вскоре Вера и Гигель поженились, и Вера стала звать мужа ласково: Гри-ша, сглаживая согласную “Г” на малороссийский манер. Лёньку забрали из деревни в Москву, а Вера второй раз стала матерью: в семье родилась девоч-ка. Ленька, впервые увидев столицу в 10-летнем возрасте, привыкший к де-ревенской свободе безо всяких условностей и правил, долго не мог освоить-ся с городским бытом. Точно также было и в его отношениях с отчимом. Не-смотря на то, что Гриша был добрым, уравновешенным и терпеливым чело-веком, Лёньке он почему-то не пришелся по душе, он не называл Гришу от-цом и всячески избегал общения с ним. Сейчас можно только гадать, что бы-ло причиной такого нетерпения: сыновняя ревность к матери или другое представление об отце, как и его характере, но всё закончилось тем, что Лёнька сбежал из дома. Нашли его через месяц, голодного и оборванного. Мать кричала и плакала, а Гриша молчал и жалел пасынка. Не помогло ни то и ни другое. Теперь жизнь Лёньки превратилась в сплошные походы: до 14 лет он пять или шесть раз убегал из дома, а потом связался с местной шпаной во дворе, совершил кражу и сел на три года. После второго срока Лёнька решил жениться. Невестой, а затем и женой стала Люба из соседнего дома, за счастьем Хеча далеко не бегал. Новорожденного сына Лёньке увидеть не пришлось: посадили в третий раз, на 7 лет за групповое ограбление кварти-ры. Из тюрем Лёнька всегда возвращался с неизменно “богатым багажом”: он привозил массу карточных игр, шулерских приемов, рассказов и смешных анекдотов, кстати, и рассказчиком был отменным, всякий раз рассказывая какую-нибудь историю, всегда заразительно, по-детски смеялся сам. В Мо-скву Лёньку уже не прописывали, работать он не хотел, (не позволял ”ус-тав”), пришлось уезжать на родину, на Дон. Бабка была ещё жива, она и кормила непутевого внука, до тех пор, пока не сошелся он с одинокой жен-щиной Зиной, жившей по соседству. Иногда Лёнька, дабы не забывалось ремесло, совершал вылазки в районный городок: на вокзал или в магазины, где было, чем поживиться. Товар сбывал там же в городке или что-то приво-зил домой в подарок Зине. Бывало, ходил “по самому краю”, но всегда вы-ручала его неизменная, открытая улыбка, излучающая доверчивость и рас-положение к людям. Зина догадывалась о Лёнькиных “подработках”, но молчала, избегая огласки и скандалов. Так продолжалось по последней весны. Лёнька вдруг стал серьёзно недомогать, пожелтел лицом, осунулся (аукну-лись годы фартовой жизни), потом появились слабость и ноющая боль в под-реберье. Диагноз оказался смертельным, врачи не сочли нужным скрывать правду.
Уже перед самым концом, Лёньке, скорченному на траве в предсмерт-ной агонии, привиделось, что стоит перед ним Галка в белом платье-клёш, по давно забытой моде и держит на руках младенца – мальчика. Хочется Лёньке крикнуть: ” Галка, родная! Это же сын мой, наш!”, но с хрипом на выдохе прошептал только одно слово: “Маленький…”.
“Маленький цветок” – мелодия, написанная американским саксофонистом Беше Сидни в 1954 году, была необычайно популярна в бывшем СССР в начале 60-х годов прошлого столетия.
|
|