ИЗ КНИГИ ЖИЗНИ.
За спиной убедительно защелкнулась ведущая в рабочую зону, забранная толстой решеткой, металлическая дверь. Он подошел к деревянному барьеру в пропускном отстойнике, протянул подписанные начальством документы. Знакомый вертухай в чине капитана цепко и коротко заглянул в них, поднял блестящие от постоянного внутреннего напряжения глаза:
- Оттянул, говоришь? – Уточнил. – По звонку?
- Как все намотанные прокурорами срока. Ни один не скостили.
- Ясно. Под шестьдесят лет, старый. Куда подашься?
- А… куда судьба загонит. Разницы никакой.
- Ничего не скажу, - вертухай кинул бумажки на пластмассовый верх стойки. - Забирай свои ксивы.
Второй раз за плечами раздался привычный металлический звук. Но теперь в душе от него возникло чувство тревоги. Исподлобья оглядевшись по сторонам, старый зэк смочил ладонь слюной, зализал кустистые брови наверх. До города с прошлой, и, судя по разговорам на зоне, незнакомой теперь жизнью было километров пять. В кармане шуршали за двадцать лет несколько раз перекрашенные новыми кумовьями страны какие-то вяловатые рубли. Все вокруг казалось новым. И увиденные впервые, прилепившиеся едва не к запретке, пестрые коммерческие ларьки. И полосато размалеванные на подъезде невысокие бетонные столбики. И показавшаяся игрушкой разноцветная автозаправка при размеченной белыми полосами недалекой трассе. И даже сентябрьское солнце сверкало зэковским половником в раздаточном окне, отражаясь в носках надраенных по случаю кожаных туфлях на высоких каблуках. Одна степь вокруг оставалась не тронутой. Пустынной, выжженной и унылой. Но и оттуда по хищному раздутые от долгожданной свободы ноздри улавливали запахи незнакомые. Кто ее когда не желал, эту свободу! Кто не мечтал о ней под гитарный перезвон там, за высоким забором, за которым проскочила -пролетела почти вся жизнь. В мечтах! Несбывшихся! Выперлась она под новой рубахой резиновым шаром, раздвинула до хруста ребра. Ах, ты, свобода!
Лишь один вопрос омрачал щенячье чувство, забытым зубилом торчал во враз опустевшей башке. В какую сторону идти? Никого. Нигде. Порождал сомнения с раздумьями. Зачем ему воля, когда за спиной остался по настоящему родной дом! Он уже обрел его. Воспитал в нем по своему не одного пацана. И даже на организованном администрацией субботнике посадил дерево. Давно. Верхушкой оно дотянулось до крыши четырехэтажного жилого корпуса. Койка, кенты, пайка, привычное расписание. Вечером тот же телевизор. По выходным баня, кино.
Старый зэк вздохнул, осаживая бурю изменчивых чувств. Он не нашел выхода из тупика, как не было его и раньше. Но обратно принимали только по суду.
… В пивнушке с новыми стенами на прошлом бугре народу было много. Денег оставалось все меньше. Наклонившись над столиком, зэк угрюмо цедил из бокала резковатую жидкость. В душе упорно гнездилась тоска зеленая. За пару недель он так и не смог достучаться ни до одного друга, подружки. Почти все ушли на тот свет. Одноэтажный барак снесли вместе с закрепленной за ним с матерью квартирой. На участке выперлась этажерка из стекла и бетона. О прописке с трудоустройством вопросы отпали за порогом первой городской организации. Ночлеги пришлось устраивать между просратыми гаражами. Гуляли сквозняки, пацанва разоряла лежбище. Неустроенность заставляла перекидывать злобу даже на старого приблудного пса. Каждый раз тот успевал занять самый большой из ящиков. Но чем жестче он с ним обходился, тем настырнее становился тот, по утрам едва не оказываясь в ногах зэка закрученным в вялую от возраста собачью спираль. На зоне он не пощадил бы ни пса, ни этих пацанов. Ни хозяина одного из гаражей, лося с мордой упертого трактора, обещавшего при еще одной встрече свернуть шею. Но там детей и собак не было. Лосей тоже. На зоне все были равны. Не было и вонючих пространств между красными кирпичными стенами. Были секции с заправленными по линеечке двухъярусными шконками, с продраенными шнырями широкими коридорами. Кормили и поили тоже не куском сырого хлеба с хвостом селедки, с желтым пойлом за свои, намотанные на рабочей зоне, монеты. От него, как у лагерного задроченного петуха, воспалялось задне - проходное отверстие, которое вдобавок натирали заскорузлые без стирки сатиновые трусы. Там на чистые столы подавали обеды, состоявшие из первого, второго и третьего. Пусть без мяса с жиром, без других добавок. Зато вовремя.
- Бомжара, дергай отсюда, - услышал он над ухом грубый голос. – Во, … твою мать, всю нашу площадь занял.
Зэк поднял голову. Юнцы призывного возраста бесцеремонно скомкали газету с закуской, столкнули на край бокал, расплескав пиво по столу.
- Не понял, свинья? – жестко воззрился обритый наголо второй юнец. – Б…дь, разместил корыто с хлебовом.
- Ты его туда мордой, - посоветовал еще один призывник.
- Мальчики, на зоне за подобное очко, как фикстулой, на восемь частей рвут, - зэк подергал кадыком, косо глянул на юнцов. –Зачем же сразу про свинью.
- На зоне? – наклонился к нему пацан. С усмешкой переспросил. – Ты что, сидел?
- Только оттуда.
- Много оттянул?
- Двадцать лет как с куста. В петухи шустрячков опускал. За одно неправильное слово.
- Да я без слов дам. Хочешь кайф получить?
- Снимай штаны, - мгновенно вспыхнул измотанный бегами по пристройству с недосыпаниями на природе зэк.
- Но если твой гандон штопаный не встанет, пеняй на себя, - ухмыльнулся пацан. Оглянулся на сжимавших кольцо друзей. – Воров опускают, а тут вонючий законнник из зоны. Оборзел, бомжара.
На время язык у старика присох к зубам. Вдруг четко осознал, что перед ним те самые отморозки, для которых законы не писаны. Значит, снять проблему не удастся. Бежать здесь тоже некуда. Скрюченные пальцы его захватили ребристую ручку тяжелого бокала. Он хотел только выплеснуть содержимое в морду наглецу. Но и этого сделать не успел.
… Очнулся он между знакомыми стенами. Как добрался до гаражей, из сознания стерло. Из месива продолжали выныривать каблуки туфель, жесткая поверхность крашеного дерева. Начали в пивной, продолжили на улице. Никто из посетителей и прохожих ухом не повел. Да хрен с ним, с народом. Земля круглая. Что люди запустят, то в спину им и впаяется. Над головой проклюнулись звезды. Шум города долетал обрывками. Зэк попробовал согнуть руку. Локоть ответил болью. Под пальцами шевельнулось мягкое и теплое. Полудохлая животина все-таки приткнулась к боку. Захотелось пить. Он вспомнил о тайнике под крышей. Привстал. Охнув, снова завалился на картон. Шершавым языком собака сноровисто заработала по лицу, шее, волосатой груди. Кляча. Самой бы до себя, а соображает. Зэк напряг мышцы. Добравшись до замаскированной щели, выдернул сверток, мешком рухнул на бок. Животина слюнявила теперь губы с глазами, короткие волосы. Он разлепил рот. Из горла вырвалось натужное мычание. Оставив затею отогнать собаку, раздернул упаковку, припаялся к бутылке с вином. Отломил кусок колбасы, положил рядом. Кобель облизал и его. Затем с причмокиваниями принялся сосать полукопченый огрызок. Зэк понял, что у него одни десны, да по бокам если пара проеденных пеньков. Отрешенно привалился к стене.
Прошло сколько-то времени, в течении которого старый не раз прикладывался к посудине. Боль в теле утихла, смолкли чмоканья рядом. Небо окрасилось в голубые тона. Захлопали двери подъездов. Скоро займется день, и пацаны, которым в школу во вторую смену, накинутся его донимать. Приспичило справить маленькую нужду. И пора уже перебираться на другое место. А лучше снова в лагерь. Нагулялся. Свободой пусть пользуются отморозки. О такой воле он не мечтал. Но разбитые пальцы скользили по пуговицам, не цепляя их. Он расстегнул ремень, приспустил штаны. Помочился. Сел, прислушиваясь к нарастающей беготне обыкновенных граждан. Времени на раздумья оставалось мало. Старый взялся заправлять ремень в петли. Вдруг почувствовал, как узкую полоску кожи потянули в сторону. Поначалу несильно, затем настойчивее. Разомкнул заплывшие синяками глаза, увидел, как собака закусила конец, мотая головой, задергала его из стороны в сторону. Зэк попытался вырвать тисненую кожу. Но она уцепилась деснами еще крепче. Тогда он замахнулся свободной рукой, издал угрожающие звуки. Эти движения придали кобелю силы. Лапами упершись в картон, он заскулил, завилял облезлым задом. На белых деснах показалась кровь.
- Ты что делаешь, сучара? – захрипел старик. – Надыбал, что ухожу, и решил прогнать по воровской масти?
Но собаку уже ничто не могло остановить. Она вгрызалась обломанными когтями в картон, медленно, но верно, выдергивая кожаный ремень из штанов своего благодетеля. Десны кровоточили уже по настоящему, с поседевшей у рта шерсти сорвались капли крови. И зэк не стал сопротивляться. Бормоча под нос ругательства, выпутал из петель пряжку, швырнул пояс на голову пса:
- Сдохни, крысятник… Не зря я тебя не подпускал, - откашлявшись, он снова попытался встать. – Хозяину отволокешь? Сто лет ты ему не сдался. Ты уже списан. Навечно…
Потявкав над вдруг выпавшим из красной пасти ремнем, кобель, наконец, изловчился закусить его поудобнее. Подняв поблеклую морду с бесцветными глазами, снова закрутил хвостом.
- Беспредельщик, благодарить надумал? – старый зэк подобрал под себя ноги. Выискивая расселинку, пошарил пятерней по неровной стене. – Гуляй, образина. Я свое слово сказал.
Не переставая вилять задом, шаткой походкой собака подошла и положила ремень ему на колени. Затем нагнула голову, принялась тереться ушами, лбом, шеей, стараясь подлезть под тисненую полоску.
- Что ластишься, старая обезьяна? Передумала?– сквозь гримасу боли зарычал зэк. – Скотина, штаны кровью измазала. Куда я в них…
Собака продолжала настойчиво и неловко подныривать под пояс. Она уже скулила, тявкала окровавленной пастью. Казалось, она тронулась умом. И вдруг зэк понял, что она ему предлагала. Волна удушья поднялась из груди, перехватила спазмами горло. Он уцепился за края рубашки, раздернул ее пальцами на все стороны. Заколотил головой о кирпичную стену, захлебываясь от глубоких внутренних рыданий без слез, скорее, похожих на судороги. Чернотой набухли синяки под глазами, из ноздрей засочилась сукровица. Бросив кулаки на горбатую спину собаки, он застучал костяшками по ней, выплевывая месиво из слов:
- Что надо, тварь подколодная?.. Что ты хочешь от меня… Я убью тебя… растерзаю… На куски-и…
Прогнувшись под кулаками, собака хрипло взлаяла, из последних сил сунулась под ремень. И замерла между коленями зэка. А он все бил и бил ее, не замечая ничего вокруг.
|
|