Сегодня очень странный день. Особенный. Для меня и Пабло. Мы сидим на траве, прямо перед входом в больницу и не можем прийти в себя. Говорят, что война закончилась и нам можно ехать домой. Что мы больше уже не нужны…
Вчера в палату приходил какой-то генерал и сказал, что с нами всё будет хорошо. Мы сражались за свою страну и никаких репрессий от победителей нам не грозит…Он сказал, «Выздоравливайте!», выпил спирту и вышел. По крайней мере, так об этом мне рассказал брат. По его угрюмому лицу, я понял, что ему всё это совсем не нравиться. И что он предпочёл бы продолжать воевать…так он мог хотя бы заполнить свою душевную пустоту. А так у него осталась только его боль, его разочарование и ворох медалей, которые нужно будет спрятать подальше, чтобы не дай Господь их не увидели победители… Во всей больнице тихо. Даже тяжелобольные перестали стонать и как бы затаились, в ожидании…Мы то знаем, что генералы сдали бы нас в любом случае. Мы всегда были лишь расходным материалом для удовлетворения их амбиций. Но мы выжили. Проши через ад, а теперь нам не дадут покоя…
Лучше бы мы умерли, Энрике, Пабло вздыхает и смотрит на синеющее небо. – Тогда бы нас вспоминали как солдат. А теперь…мы станем в очередь военнопленных или обычных преступников. Мы будем чистить им ботинки, голодать или гнить в тюрьмах. Они не дадут нам спокойно жить…
А чего ты хотел? – я смотрю на него, ты знал, что война рано или поздно кончиться…
Да, но я думал, что мы завоюем себе уважение,…а что у нас есть теперь…ещё большее унижение…да? – я вижу, что у него блестят глаза.
Главное, что у тебя в душе, брат, мне становиться жалко нас. Мне тоже хочется плакать от этой божественной несправедливости. От того, что Он испытывал нас до последнего, и в конце-концов тоже бросил. Мы остались совсем одни. Вернулись к началу отчёта. Туда, откуда и начинался наш путь…
Анна не дожила до нашего позора всего несколько недель. В том бою брата сильно ранили рука была почти полностью оторвана осколком. Последнее время мы уже не работали в связках, а отходили всё дальше и дальше в тыл, сдерживая врага на всех подступах. Тут уже не было чётких подразделений – их формировали из тех, кто остался. А оставалось нас всё меньше и меньше. Госпитали и больницы были переполнены. Провианта и вооружения не хватало. Начались перебои с поставками на фронт. Иногда мы не ели по нескольку дней. Некоторым было совсем плохо и они начинали питаться телами погибших…Санитары просто не успевали их убирать... Не хочу говорить об этом было очень страшно. Война никогда не сотрётся из моей памяти. «Самая качественная фотография», – сказал о войне Пабло. А когда не стало Анны, то он и вовсе перестал разговаривать…
Несколько дней брат лежал в бреду, на границе между жизнью и смертью. Он умолял врача оставить ему руку и почему-то его послушали. Сделали исключения для бравого лейтенанта Кортеза. Героя войны…«Будешь терпеть, и тогда, возможно, твоя рука останется с тобой?» спросил врач…и Пабло согласно кивнул головой. У брата раненная рука гноилась, были опасения о том, что гангрена может начаться в любой момент. Врачу пришлось вычищать гной металлической щёткой. Брату вставили в рот обычную деревяшку, а вместо анестезии дали стакан спирта. Он ни разу не потерял сознание во время операции, сквозь стон, следя за действиями хирурга. Таких как он было много, просто на войне на такой бытовой героизм обычно не обращали внимания…
Анна погибла сразу. Их накрыло взрывом обычного фугаса. Противник часто сначала устраивал обстрел пушками или посылал на нас самолёты с бомбами. Это называлось «зачисткой местности». После этого уже можно было посылать солдат и технику. Наверное, Пабло перестал разговаривать ещё тогда. Она умерла у него на коленях. У него хлестала кровь из открытой раны, рука болталась на одних мышцах... а он гладил её по волосам, и говорил что-то нежно-нежно, она смотрела на него и пыталась ответить,…но не могла.
Я вынес его на себе. Он болтался у меня на плече, кровь заливала мне шинель я не смог нормально наложить жгут и говорил о ней. О том, что она не страдала, что он так любил её. Потом вдруг у него появились силы, и он схватил меня за ворот и начал кричать о том, что нужно вернуться и забрать её. А потом снова ослаб и говорил, говорил, говорил…а я думал только о том, что мне нужно донести его до врачей и пока он говорит – значит ещё жив. Значит ещё есть шанс. И я нёс его…
Он замолчал как-то внезапно, когда мы уже почти выбрались с линии огня. Я посмотрел на него и увидел пустоту в его глазах. И тогда мне действительно стало страшно. Среди всех ужасов войны этот пустой взгляд моего раненного брата поразил меня больше всего…
У меня самого было лёгкое осколочное ранение. Оказывается, пока я нес его, моя рана сильно кровоточила. Когда врачи забрали его на операцию, я потерял сознание. Потом они очень удивлялись, как у меня хватило сил пронести его такое расстояние…Я не отвечал им, хотя знал ответ на этот вопрос.
Она бы обрадовалась, грустно вздыхает Пабло и поправляет повязку на руке. Рука у него очень болит, но вроде бы он идёт на поправку. Я вчера говорил с врачом, зачерствевшем за время постоянных убийств. Он смотрел на меня устало, держа в руках сигарету и ежесекундно затягиваясь, и говорил что даже если улучшения на лицо, то он уже привык ничему не удивляться, что возможно всё, и брат ещё может лишиться руки… Я слушал его молча, проглатывал сухие слова и жалел его, по-человечески. Он уже погиб, растерянный в своей клятве Гиппократа, зачерствевший под снарядами и ликом смерти, с которой он был на «ты». Я киваю, жму ему руку, благодарю его…но внутри у нас обоих одинаковая пустота. Но в отличие от врача у меня есть брат. И он заполняет мою пустоту…
По утрам мы гуляем с братом. В развороченном снарядами парке, рядом со старым корпусом госпиталя, на который упала бомба несколько месяцев назад. Погибли почти все пациенты и медперсонал. Новая партия эскулапов приехала как раз перед тем, как мы поступили в госпиталь и мы иногда шутим, что вовремя получили свои ранения, а то бы всё равно отправились на небеса. Теперь у нас почти все шутки связаны со смертью. Не знаю почему, может быть…это из-за войны…
Радио мы теперь слушаем каждый день…нас продали, отдали в рабство и мы ожидаем, что за нами приедут уже очень скоро. Если нам повезёт, то нас могут отправить обратно в Испанию, домой…если нет, то мы погибнем в одном из концентрационных лагерей на севере далёкой страны, с которой мы воевали. Ради чего? Ради кого? Ради тех генералов, которые обещали нам золотые горы и новую Мекку, и теперь оставили нас одних…? Или ради тех людей, за которых мы сражались, которые остались там, далеко и теперь так же радостно машут победителям, как и когда-то радостно махали нам, провожая в бой? И в этом ли справедливость? И в этом ли Его благодать? Или это испытание за то, что мы нарушили великие заповеди?
Кормить нас стали хуже…поставки провианта прекратились, и порции сильно урезали. Это не добавляет нам здоровья…Тяжелобольным легче – они пьют только воду. Ходят слухи, что нас всех расстреляют и нужно попытаться бежать через границу, пока не поздно. Пока ещё можно уйти, и есть силы.
Какая разница, где умереть? – говорит Пабло, всё равно дома нас ждёт только нищета…
Но это же наша родина, возражаю ему я.
Моя родина – это ты, говорит он и достаёт сигарету. И мне нечего ему возразить…я просто молча курю с ним.
Сегодня в парке особенно тихо. Даже птицы перестали петь, в воздухе повисло напряжение. Сегодня что-то должно было случиться. Я чувствую это. Ведь закончилась война. Я смотрю на дорогу, на которой огромным облаком приближаются к нам они, те, с кем мы воевали долгих семь лет…Они едут огромной колонной, с видом победителей, с развивающимися флагами и улыбками на лицах.
Весь госпиталь выходит на улицу, становится плотным рядом. Некоторые держат в руках оружие. Мы готовы сражаться до конца, до смерти. Нам нечего терять…Только тяжело раненные лежат на своих местах, но я уверен, что они буду ползти, будут рвать зубами если понадобится. Я уверен в них…
Враги останавливаются. У них немного запыленный уставший вид. Они очень похожи на нас. Точно такие же, с воспалёнными глазами. Они заслужили победу точно так же, как и мы. И дело не в справедливости…просто им больше повезло. Они идут к нам. Мы не знаем что делать – ведь на нас никто не нападает…мы просто стоим молча.
Опустите оружие, громко говорит Пабло, хватит уже смерти…
И почему-то, это кажется единственным правильным решением.
Добрый день, солдаты, офицер говорит на ломаном английском, но мы его понимаем. – Мы пришли, чтобы помочь вам. Освободить из под гнёта… он говорит много слов, он так уверен в себе. А нам просто хочется есть и пить. Мы голодны и напуганы. И нам наплевать на то, что он нам говорит…
Наконец он заканчивает и даёт знак своим. Нам несут еду: Хлеб, суп и маленький комочек мёда. Враги смеются, машут нам руками и подмигивают.
Только что собрали, хвастается командир и протягивает мне тарелку. Я смотрю на брата, потом на суп, потом снова на него…
Бери, Энрике…бери, улыбается Пабло. – тебе нужно поесть…
Через минуту едят уже все. Мы сидим с Пабло, в окружении врагов, которые уже стали нашими друзьями, мы пытаемся говорить друг с другом, шутить… пытаемся научиться жить в мире. Я ем мёд, который немного отдаёт гарью пепелищ нашего прошлого. Угольный мёд войны, которая прошла…
Нас обещают отвезти домой. Эти слова радуют слух и мы благодарим их. Верим им, потому что у нас нет другого выбора.
Скоро мы будем дома, Пабло… я обнимаю брата, и всё будет по-новому…
Я уже боюсь загадывать, Энрике, он смотрит на небо. – Все мы в руках Господних…
Мы садимся в грузовики и едем навстречу новой жизни. Без войны и смерти. Без боли и разочарования. Навстречу надежде…
И как мы будем жить дальше никто не знает. Никто, кроме Него…
закончен 13.06. 2005 года
|
|