ЧАСЫ С КУКУШКОЙ
Зимняя дорога плавно раскачивала большие сани. Конь шел бойко, чувствуя приближение жилья. Апрельское дневное солнце растопило наезженный санный путь. Кое-где снег на дороге протаял до самой колеи, и в этих местах металлические полозья противно шуршали. Возница-помор Кирсанов недовольно ворчал в бороду, сетуя на начальство, плохую дорогу, большую семью, старшего сына-балбеса, единственную лошаденку, слабое железо на полозьях саней и дорогой овес. По сторонам тянулся сосновый лес, освещенный ярким солнцем.
Помощник Управляющего Кемской таможенной заставой Яков Ильич Совицкий, 34-х лет, с аккуратной бородкой и в пенсне, сидел в санях спиной к вознице, подложив под себя охапку сена для удобства. Напротив него сидели два таможенных досмотрщика. Первый, Платон Замятин, коренной кемчанин сорока пяти лет, с черной окладистой бородой. Второй, Шурка Истомин, молодой поморский парень двадцати трех лет, родом из селения Раст-Наволок, что в 9 верстах от Сороки, из рыбацкой семьи. Зажав между ног сабли, оба дремали на теплом солнце, накрывшись одним овчинным тулупом.
По гужевой повинности с прогоном эти сани заставе предоставила Кемская управа, на которую и возложил все свои обиды хитрый помор Кирсанов. Он не поехал бы в такой далекий путь, что-нибудь придумал бы для отговорки. Да Кемский уездный исправник, его высокоблагородие господин Успенский, как только услышал сетования на плохую лошадь, дорогу, весну, и т.п., сразу показал кулак. И прибавил, что если еще услышит от него хоть одно слово, то сегодня же запишет его двадцатилетнего сына бездельника Сёмку в ратники первого срока. А это означало, что летом его забреют в армию. Или на флот, что еще хуже, так как мужики на лесозаводах недавно говорили, что царь-батюшка готовит новый флот для войны с Японией. Кирсанов сразу изобразил полное подчинение перед его высоко-благородием господином уездным исправником и побежал готовить в дорогу лошадь и сани.
Заканчивался длинный трехдневный путь из Кеми до Вокнаволока, через большие карельские села Ухту и Войницу, где они оставались на ночлег. К ворчанию возницы Совицкий за все дни пути уже привык, и не обращал внимания. Мысли возвращались к обстоятельствам дела, по которому он с досмотрщиками были направлены в деревню Вокнаволок. А дело обстояло так: 7 марта в Кеми, то есть в 270 верстах от финляндской границы, таможенными досмотрщиками и стражниками пограничной охраны был задержан карельский коробейник, или как записано в протоколе «провозитель контрабанды», житель деревни Уснаволок Вокнаволокской волости Петр Егоров Мякеляев. С его слов, товары он провозил по подряду. В таможенном протоколе секретарь записал следующие показания Петра Мякеляева «2-го марта подрядил меня житель деревни Вокнаволок, местный лавочник Григорий Трофимов Ремшуев». При обыске у Мякеляева было обнаружено письмо с кемским адресом следующего содержания «Его Высокоблагородию Господину чиновнику по крестьянским делам Вассилию Дмитриевичу Ульяновскому. Милостливый государь Вассилий Дмитриевич При сем присылаю вам, вами заказанныя часы с кукушкою и вашей прислуги, овчин и солотое кольцо, а что ношики и вилки и другия товары тех не мог тостать, я теперь поету в Каян и мною было заказан ножей и вилок и такую масленицу как у вас для вашей матушки, так если тостану так подом пошлю. часы с кукушкою – 36 руб. 50 коп. 7 шт. овчин 16 руб. 10 коп. кольцо сол. 9 руб. гвосттей 30 коп. Итого 61 руб.90 коп. и гвосттей таких не было но я всетаки купил этих. Деньги можете дать сему писмо потателю. Остаюсь с подчением к вам. Гр. Ремшуев. 1-го марта 1906 года».
Кроме указанных в письме товаров у Петра Мякеляева были обнаружены еще и другие товары – ткань бумажная десять аршин, две плитки шоколада, 2 фунта гвоздей. По оценке Кемской таможни всего товаров было задержано у Мякеляева на сумму 45 руб. 60 коп.
По самым скромным подсчетам Совицкого уважаемый вокнаволокский лавочник Григорий Ремшуев обдурил своего кемского «заказчика» Ульяновского на пятнадцать рублей. А с учетом оптовых цен на такой товар в Каяни, лавочник хотел заработать на чиновнике не меньше 35 рублей. А ведь чиновник-то каков! Получается, что Ульяновский, занимая в Кемском уезде немалую казенную должность чиновника по крестьянским делам, заказал Ремшуеву привезти из Финляндии контрабанду.
Дело приняло серьезный оборот, и губернский секретарь Ульяновский был допрошен уездным исправником Успенским. По делу Ульяновский показал, что действительно заказал лавочнику из деревни Вокнаволок Григорию Ремшуеву привезти из Финляндии часы с кукушкой с подзаводом медными гирьками. Денег заранее не давал, просил часы купить подешевле. Кроме того, заказал ему маслосбойку для матери, а также кое-какие мелочи для дома и прислуги. Ульяновский испугавшись и желая, видимо, выгородиться, показал еще на нескольких важных кемских чиновников и мелких купцов, которые пользовались финляндскими товарами, заказывая их Ремшуеву и другим карельским торговцам.
Допрошенная девица Матрена Сигоева, живущая в прислугах в доме у Ульяновских, усердствуя и млея со страха, подтвердила все показания чиновника. Из показаний Сигоевой выходило, что Ульяновский – великий плут. Брал подношения у крестьян при рассмотрении их законных прошений без стыда и совести. Тянул с просителей все, что мог из них вытянуть – деньги, разные финляндские товары, продукты, домашнюю живность, птицу, рыбу, ткани, обувь. По его наказам Матрена частенько сама ходила по адресам в Кеми и приносила в дом Ульяновских разные свертки и корзины. И адреса указала, подробно описывая, где, что, и у кого брала для хозяина. В последнее время Ульяновский совсем обнаглел, брал только деньгами, а кто не платил – тем вообще отказывал. Испуганные крестьяне собирали требуемые суммы и боялись обращаться к мировому судье.
Вот как получается на самом деле - один плут Григорий Ремшуев обманул другого плута чиновника Василия Ульяновского. Все лавочники в карельских деревнях обманывают коробейников, задешево скупая у них товары из Финляндии.
Мелькнули отдельные хутора и карельские хозяйства. Открылась заснеженная и уже изрядно посеревшая гладь Куйттоярви. Наконец, сани въехали в деревню. Показалась высокая деревенская церковь. Спросив у крестьян, где живет деревенский староста, возница свернул к нужному дому. Скоро сани остановились у дома. У двери не было палки, как это принято у карел, когда их нет дома. Значит хозяин дома. Совицкий вошел через низенькую дверь в крестьянскую избу, которая внутри показалась черной. Лампа еще не зажигалась и через полупрозрачные небольшие оконца плохо проникал дневной свет. В избе пахло ржаным хлебом, ухой, смолотым душистым кофе, какими-то травами. Слева под образами - сундук с кованными углами. В углу прислонен старый кессель из бересты, на столе - видавший виды самовар. У печи колдовала хозяйка. У окна стояла прялка. Приглядевшись, увидел пожилого хозяина, сидевшего на лавке в овчинном жилете. Хозяин чинил прохудившиеся старые желтые пьексы.
-Хлеб-соль. Поздоровался Совицкий, неплохо знавший обычаи в карельских деревнях.
-Милости просим. Ответил хозяин. Не торопясь отложил шитье, воткнул шило и толстую шведскую иголку в стол. Поднялся, вышел навстречу гостю, с достоинством представился.
-Деревенский староста, Ваше высокоблагородие. Пааво Лежеев. А вы кто будете, позвольте полюбопытствовать?
-Я помощник Управляющего Кемской таможенной заставы Совицкий, Яков Ильич. Дело важное, государственное. Будем проводить конфискацию контрабандных товаров. Со мной два таможенных досмотрщика. Первым делом покажи дом, где живет лавочник Григорий Ремшуев, пригласи двух свидетелей, и сам там останься, понадобишься. Всё, а теперь быстро собирайся.
-А может сначала чайку с дороги, Ваше высокоблагородие? Вот поставлю самовар, мигом закипит. Хозяйка свежих калиток напекла, еще горячие. Кланяясь, стал приглашать староста.
Но Совицкий уже повернулся, и, пригнувшись, вышел из избы. Следом за ним староста Лежеев выбежал из избы в накинутом тулупе с шапкой в руках. Яков Совицкий решил действовать немедленно. Полагая, что раз они въехали в деревню еще засветло, то их видела половина жителей. А значит, об их приезде уже, видимо, извещен и местный лавочник Ремшуев. Вышел к саням, приказал:
- Замятин, Истомин! Быстро в сани. Староста, ты тоже садись. Показывай где тут лавка Ремшуевых. Да не медли, дело срочное. Кирсанов, гони.
Приехали быстро. Оказалось, что лавка Ремшуева находится рядом с церковью и магазином купца Мелентьева. По дороге деревенские жители приветливо встречали, и полагая, что приехало самое высокое начальство, останавливались, снимали шапки и кланялись, при этом вежливо произнося по-карельски «Терве». Совицкий тоже отвечал на приветствие, махая рукой, мол «Терве, терве».
Вот и лавка. Еще из далека Совицкий увидел на дверях огромный амбарный замок. Совицкий сразу все понял. Решил оставить на охране у лавки Истомина, а сам с Замятиным провести обыск в доме Ремшуевх. Снова развернулись сани и староста Лежеев по дороге указал на высокий дом лавочника под железной крышей. Лавочник Ремшуев оказался дома, вернее стоял на высоком крыльце и покрикивал на работников. В амбаре в это время двое других, как оказалось впоследствии, его сыновей, грузили на сани какие-то ящики и бочки. Сани были запряжены и наполовину нагружены. Увидев таможенников, сыновья куда-то скрылись, а высокий старик Григорий Ремшуев, изображая приветливость и гостеприимство, спустился с крыльца и стал приглашать гостей к дом. Но Совицкий прямо здесь, во дворе, объявил Ремшуеву об обыске в доме и в лавке. Метнулась к столу хозяйка, предлагая гостям выпить с дороги. Гости отказались, что было плохим, по мнению хозяина, признаком.
В доме искать долго не пришлось. Большинство товаров, которые интересовали таможенников, были уже погружены в сани, а оставшиеся были сложены в амбаре. Староста прислал свидетелей, которые сами и выгружали мешки и бочки из саней. Это были бедные карельские крестьяне. Наверняка они и сами ходили в Финляндию за товарами. По-русски они почти не говорили, но кажется, понимали почти все. Внешне они выражали сочувствие попавшему в беду богатому земляку. Наиболее остро и открыто переживала жена лавочника, Марппа Ремшуева. Еще достаточно крепкая, старуха сидела в углу у печки и громко причитала по-карельски «А-вой-вой» каждый раз, как доставали очередной мешок, ящик или штуку товара.
Соседняя комната оказалась спальней дочери лавочника, Насто. Встретила Насто непрошенных гостей холодно, но, как показалось Якову Совицкому, не враждебно. Лучистые глаза и ямочки на нежном лице говорили о добром характере. Её взгляд встретился с веселыми блестящими глазами молодого таможенника Шурки Истомина. Насто заметно покраснела, отвела взгляд. Суровый вид отца моментально изменил настроение девушки. Скулы заострились, губки поджала, глаза стали холодными, движения порывистыми. Качнув юбками, Насто, быстрая в движениях, в мгновение ока исчезла из спальни. Медленно и степенно из спальни вышел хозяин. Из горницы донесся впол-голоса семейный разговор на карельском, из которого все услышали знакомое причитание «А-вой-вой» старой хозяйки.
Совицкий решил не осматривать спальню девушки. В дверях топтался Платон Замятин, который подкрутив усы, сказал, обращаясь к одному из свидетелей.
-Ну, молодица, хороша! Кровь с молоком, невеста хоть куда. А сапожки, Ваше благородие, не нашенские, явно контрабанда имеет место.
-В девках все хороши, а вот откуда берутся плохие бабы …
Подумав, рассудительно ответил карел, одновременно уводя внимание досмотрщика от понравившихся сапожек.
Совицкий увидел, что из под девичьей кровати виднелись аккуратные сапожки из белой кожи со шнуровочкой на каблучке. Ни сказав ни слова, повернулся к выходу.
Замятин, по всей видимости, хотел еще что-то сказать о достоинствах девушки и предназначении сапог, но Совицкий так посмотрел на него, что досмотрщику стало не по себе. Совицкий вышел из спальни в горницу. За ним вышли остальные таможенники и свидетели. Даже если и было что-то запрещенное в комнате Насто, Яков не допускал произвола, полагая неэтичным разрешать, чтобы досмотрщики копались в личных вещах этого юного создания.
По распоряжению Совицкого все зашли в дом, осмотрели его и подвал, сложили в горнице обнаруженный товар – ящики со спичками, рулоны с бумажной и шерстяной тканью. В подполе обнаружили еще несколько ящиков с различным инструментом - топорами, вилами, лопатами. Последним из подвала был вытащен на свет предмет, обернутый в мешковину. Когда развернули, оказалось, что это новенькая маслосбойка. Под крыльцом были уложены два туго набитых берестяных кесселя, в которых оказалось много различной мануфактуры из Финляндии.
На вопрос, знаком ли он с кемским чиновником Василием Дмитриевичем Ульяновским и какие дела их связывают, лавочник сначала стал делать вид, что не понимает, о ком идет речь. Когда показали письмо, обнаруженное при обыске у Мякеляева, коротко признал: - Моя подпись. Признание Ремшуева было официально подтверждено крестиками, которые поставили молчаливые крестьяне – свидетели.
Приступили к описи найденных товаров, которую вел Платон Замятин, имеющий образование 4 класса начальной школы. На все вопросы Замятина Григорий Ремшуев отвечал односложно, находясь в задумчивости, ничего не объясняя. Когда стал спрашивать Совицкий и вопросы стали звучать все более требовательно, Ремшуев стал по-немногу отвечать. Все товары признал чужими, мол попросил один приезжий карел временно разместить его товары. Кто и откуда, он, Ремшуев, не знает. Сам он торгует честно, товары в лавке всякие, но вполне законные. Можете и в лавке проверить. Спросил, что ему будет за обнаруженный товар. Совицкий назвал сумму штрафа после конфискации – тысяча двести двадцать рублей. У Ремшуева отвисла челюсть, и он впал в длительную задумчивость. Позже спросил, у кого еще в Вокнаволоке таможенники будут делать обыски. А когда узнал, что обысков больше ни у кого не планируется, заволновался, стал суетиться и пристально, по-долгу и выразительно смотреть на Совицкого.
В момент, когда понятые вышли из дома грузить ящики в сани, лавочник обратился к его высокоблагородию, стал медленно подбирать слова.
-Ваше Высокоблагородие, я крестьянский сын, Григорий Ремшуев, бедный лавочник. Товар не совсем мой. Но, если дозволит его Высокоблагородие, я заплачу сполна пошлину за товар по финляндскому тарифу. И Вас, Ваше Высокоблагородие лично не обижу, довольны будете, уж поверьте мне.
Совицкий никак не отреагировал.
-Ваше Высокоблагородие, не губите, разорюсь, дети малые по миру пойдут. Начал просить Ремшуев.
О каких детях просил он в этот момент, Ремшуев и сам уточнить не смог бы. Сыновья выросли, были давно женаты, жили своими хозяйствами. Видя, твердость таможенника, жадный старик поменял тактику. Сверкнули глаза, затряс бородой. Перешел почти на шепот.
-Ну, тогда я заявляю, что товар не мой, а соседа, Оннто Маттинена. И те часы с кукушкой его. Этот, Маттинен, старый коробейник, постоянно ходит в Финляндию, да еще без паспорта. Из Финляндии доставляет контрабанду на продажу. Вот и в этот раз, привез из Финляндии товар на продажу, да попросил взять на хранение, благо амбар позволяет. И сейчас дома у него есть товары. Те часы, что я послал в Кемь Василию Дмитриевичу, принадлежали Маттинену. С него и спрос. Я бумагу Вашу подпишу, только и у него обыск учините.
-Ну, предположим. А какой резон платить за товар по финляндскому тарифу, если товар не твой?
-Что же добру пропадать зря. Найдем денег для такого дела. Проявите милость, Ваше Высокоблагородие. Век не забуду.
У Ремшуева снова появился лучик надежды, что в этот раз, дай бог, может и удастся спасти товар. Надо только по-лучше «подмазать» этого важного таможенника. Лишь бы он уехал скорее, а потом можно и дальше торговать контрабандой, которую ему доставляли коробейники со всей округи. У него в округе была налажена своя система приобретения товара в Финляндии знакомого купца. Купец, выходец из карельского рода, охотно поставлял товары коробейникам, которые приходили с записками от Ремшуева. Здесь, в Карелии, платил Ремшуев за товар немного, но все равно, у крестьян оставалось чуток денег, чтобы как-то выжить.
Однако, сдавали товар Ремшуеву не все. Некоторые упрямцы, вроде этого старого Онтто Маттинена, отказывались от услуг лавочника. Они резонно считали, что выгоднее было не сдавать товар за бесценок Ремшуеву, а продать его по соседним деревням. Но здесь не было никакой гарантии, что продашь сразу весь товар. Да и риск во сто крат увеличивался. В последние годы появилась конкуренция в лице финских коробейников, которые все чаще стали наведываться в Карелию с товаром несколько лучшего качества, чем у карельских торговцев.
Ремшуев вспомнил о последней партии товара. Те два кесселя, набитые мануфактурой, которые нашли таможенники под крыльцом, как раз и были доставлены из очередной ходки проходящими мимо деревни крестьянами из Паноярви. Товар-то доставили, но все еще долг свой не отработали. Ночевали в амбаре на копне сена, а рано утром ушли в Ухту. А ведь они должны были встретиться по дороге с санями, в которых ехали в деревню таможенники. Эти малоизвестные паноярвские крестьяне могли донести на него таможенникам в отместку за то, что не прощал ни копейки долга, да и ночлег предоставлял не бесплатно. Мысль о возможных доносителях ввергла Ремшуева в ступор, застыл камнем посреди горницы. Мысли–предательницы тугими молоточками застучали в седые виски. Лавочник вспомнил, что одному из коробейников проклятый Оннто Маттинен приходился дальним родственником. «В этом деле без Онтто не обошлось. А если и не виноват, то все равно, пусть поволнуется, когда таможенники наведаются к нему», мстительно подумал Ремшуев. Вспомнилась обнаруженная таможенниками шведская маслосбойка. Еще одна потеря! Ведь в прошлый раз не отправил в Кемь по заказу Василия Дмитриевича только с одной целью, усилить интерес Ульяновского в желании обладать шведской маслосбойкой. Думал попридержать чуть-чуть, а потом взять с Ульяновского высокую цену. И вот, пошло все крахом из-за этих проклятых таможенников. Жаль было упущенных барышей. От жалости к уплывшим деньгам и к самому к себе, у лавочника защемило сердце. По мнению Ремшуева, в его бедах были виноваты все вокруг – таможенники, паноярвские коробейники, упрямый сосед Онтто Маттинен, не желающий попасть в зависимость.
Слова Совицкого прервали его мысленное расследование.
-Видать товар все-таки твой, раз так волнуешься. Наверное привык взятки давать уездным начальникам? Ведь снабжаешь кое-кого в Кеми финляндским товаром по низким расценкам?
-Низкие расценки! Да ведь Ульяновский, Василий Дмитриевич, вообще никогда не давал мне хорошую цену. Наговор на меня. Я задёшево отдавал. За доброту и милость его, помогал землякам по крестьянским делам. Ведь я не за себя, а за людей. Кто ни попросит, мол «Ты, земляк, на короткой ноге с начальством в Кеми, помоги, Григорий». А сейчас страдаю за свою доброту.
В углу раздалось очередное причитание старухи, которая, видимо, поняла, что сказал хозяин на русском языке.
«Ну, ладно, пусть ищут у этого гордеца Онтто Маттинена, может чего-то найдут». Хитрый лавочник не признался таможеннику, что за положительное решение дела того или иного крестьянина, он установил непомерные цены, деря три шкуры с земляков. И только часть денег или товаров попадала чиновникам в Кемь, большая же часть оседала в карманах хитреца, которые вкладывал прибыль в новый контрабандный оборот. Денежный ручеёк в последнее время превратился в бурный весенний ручей. Злополучные часы с кукушкой как раз и были тем подношением за пол-цены чиновнику Ульяновскому, за которое он взялся решить дело старого батрака и коробейника Онтто Маттинена. Достались часы Ремшуеву бесплатно, как плата за услуги от Онтто Маттинена. Давно присматривался лавочник к красивым часам у соседа. Давила его жадность и зависть. Какая вещица! Завидные часы! Как блестят на солнце! Как мелодично тикают! А какой плавный ход у ажурных стрелок, почти незаметно глазу передвигаются от цифры к цифре. Но главным украшением этих часов, по мнению Ремшуева, была кукушка. Совсем как ребенок, ждал он момента, когда открывались створки окошка, и чуть помедлив, на свет являлась чудесная птичка с одновременным мелодичным звуком «Ку-ку. Ку-ку». Лавочник ночами не спал, все думал, как ему заполучить часы.
А дело было вот в чем. Возникла нужда у старого Онтто прирезать дополнительно надел земли для сына Вейкко, который давно уже лелеет мечту о новом наделе. Как коробейник, Онтто не зависел от Ремшуева. Весь товар, который приносил из Финляндии, Онтто продавал по умеренным ценам соседям и родственникам из Вокнаволока и близлежащих хуторов. Семья у Вейкко - четверо душ детей, без дополнительного надела лесного участка под пахотную землю не обойтись. Не решишь проблему – с голоду помрут дети Вейкко. Как ни старался Оннто не попасть в кабалу к живодеру Григорию Ремшуеву, вынужден был ради сына сломить гордыню. Вот и обратился Онтто к Григорию Ремшуеву, хотя недолюбливал его. А тот заладил свое «Только в обмен на часы с кукушкой», которые он отвезет в подарок кемскому чиновнику за решение его дела. Онтто в отказ, мол часы – это подарок, дороги сердцу моему и хозяйки. Но лавочник стоял на своем. Что делать, весна на носу, пришлось, скрепя сердце соглашаться.
Так часы с кукушкой перекочевали в дом Ремшуева. Но когда они оказались в его руках, сработала та главная черта в характере Григория, которая вела его по всей жизни – если была возможность хоть немного заработать на чем угодно, он не упускал этой возможности. Кемский уездный чиновник по крестьянским делам Ульяновский давно просил привезти из Финляндии часы с кукушкой. Подобные часы Ульяновский видел как-то на званном обеде у Кемского уездного воинского начальника. С тех пор и загорелся владеть подобными часами. За красивые часы, с которыми пришлось расстаться Ремшуев планировал содрать с Ульяновского в три дорога. А решится ли дело доверчивого Маттииена или нет – не имеет никакого значения.
-Не будет прощения тебе. Запрещено по закону контрабандой торговать. По Уставу таможенному все, что нашли, конфисковано будет, штраф будет назначен. А если противиться будешь, да мешать законным действиям – удвоим штраф. Не угомонишься – под Уголовное Уложение подведу - отселение или каторга. Больше не проси, не прощу. Закончим в доме, будем искать в лавке.
Ремшуев ничего не ответил, повернулся и вышел из избы, бормоча «Ну, пер--ле, я вам всем покажу …».
О достатке в большинстве карельских семей говорить не приходилось. Ржи у бедняков хватало до начала весны, как ни растягивай. А потом наступали голодные месяцы. Немного выручала рыбалка. Денег не было, чтобы купить муку до нового урожая. Все тот же Ремшуев, да еще купец Мелентьев, хозяин магазина под железной крышей, охотно давали крестьянам в долг, но с условием сделать одну-две ходки в Финляндию за товаром. Получалось, взял в долг муки на 5 рублей, а отдавать нужно было деньгами или контрабандными товарами на все десять.
И вынуждены были карельские парни, чтобы выжить, как и в прежние века, с кесселем за плечами коробейниками уходить в Финляндию.
Помощник Управляющего Кемской таможенной заставой Яков Совицкий давно изучал такое интересное историческое явление как карельское коробейничество. Являясь на самом деле историческим отходническим промыслом в виде разносной торговли, в глазах Правительства карельские коробейники именовались не иначе как контрабандистами. В большинстве случаев, многие коробейники даже и не подозревали, что являются нарушителями законов Империи. А на финской стороне за ними закрепилось прозвище «laukkurussä» - «коробейник русский». Общая ситуация состояла в том, что заработки коробейников в Финляндии стали постепенно снижаться. В самой Финляндии появилось множество лавочек и магазинов, некоторые из которых держали выходцы из карельских деревень, сами бывшие коробейниками. В связи с этим в последние годы карельские торговцы не выдерживали конкуренцию с лавочниками, стало совершенно невыгодно осуществлять в Финляндии разносную торговлю.
В связи с товарным дефицитом в России и высокими тарифами на ввоз товаров, коробейники стали просто закупать товары в Финляндии и тайно доставлять их сначала в карельские деревни, а затем более мелкими партиями на побережье Белого моря, где находили им гарантированный сбыт. Возглавляли эту торговлю наиболее богатые купцы и лавочники. Используя бедственное положение крестьянства, они вовлекали в незаконный промысел все новые и новые массы бедняков. Совицкий считал, что это явление было наиболее выгодным для самих богатеев, а не для коробейников, которые довольствовались незначительными средствами для выживания в суровых условиях.
При этом карельские коробейники, не имея паспортов и разрешений на разносную торговлю, постоянно рисковали. Финские ленсманы и фискалы конфисковывали товары у «laukkurit» - коробейников, как во время ярмарок, так и на пути назад, в Карелию. Под угрозой конфискации приходилось отдавать товар за бесценок тем же финнам, которые порой сами и доносили властям о коробейниках. Да и в финской прессе постоянно появлялись заметки и суждения, свидетельствующие об отрицательном отношении финской общественности к торговцам из России, как, впрочем, и к самой России
Имея многолетние данные о фактах задержаний контрабанды всеми таможенными учреждениями на обширной территории Кемского уезда Архангельской губернии, таможенник Совицкий даже вычертил многие традиционные пути коробейной торговли. Старинная карельская деревня Вокнаволок лежала как раз на одном из самых интенсивных путей, по которому веками ходили карелы в Финляндию.
Трасса вокнаволокских и ухтинских торговцев, направлявшихся на ярмарки в Оулу, выглядела на местности следующим образом: Ухта – Войница - через погост в Вокнаволоке – через Ценозеро в Аконлахти, далее – тяжелый пеший переход в деревню Кивиярви, оттуда на финскую территорию в Хюрю или на Виангиярви. Из Хюрю вел водный путь через Вуоккиярви – Вуоккийокки – Хюрюнярви – Ристиярви – Ииярви – Киехимайоки – Оулуярви – Ваала – Оулу. Из Кеми начинался петляющий водный путь на запад: из Кемийоки плыли на Панаярви, оттуда – в Юшкозеро, Куйтто, Пистийоки и Пистоярви, а уже дальше шли путем ухтинских коробейников в Куусамо, и далее двигались на Оулу.
Веками сложилось и определенное разделение мест торговли. Старые коробейники, доверяя молодому и честному таможеннику, иногда рассказывали Совицкому о путях-дорожках, традициях и вековых обычаях разносной торговли. Так, издревле жители Кестеньги и Товозера традиционно торговали в местностях возле Хельсинки, Турку и Ахвенмаа; группы коробейников из Вокнаволока и его окрестностей торговали в средней Финляндии, Хяме и Похьянмаа. Ухтинские торговцы, кроме мест, где они торговали на паях с вокнаволокскими коробейниками, беспрепятственно проникали в Северную Финляндию. Торговцы из Пистоярви обычно направлялись на север, а из Бабьей Губы, Лувозеро и Контокки торговали в Саво, из Паанаярви, Лусальми и Юшкозеро – в губерниях Сатакунта и Турку.
По традиции, после Покрова и окончания всех сельскохозяйственных работ, в деревнях начинали собираться в группы мужчины и молодые парни с мешками и чемоданами на ремнях за плечами. Их провожали традиционными песнями и танцами матери, жены, невесты, дети.
Совицкий знал некоторых коробейников – контрабандистов, которые брали с собой на отхожий промысел своих детей. Нередко на погостах можно было видеть такие семейные пары коробейников, в которых детей сызмальства приучали к вековым путям-дорожкам в Финляндию. В среде карельских коробейников считалось, что у детей, участвующих в разносной торговле в Финляндии, больше шансов продать товар. Финны охотнее брали товары у детей, видимо, срабатывала какая-то жалость к детям. Этим и пользовались предприимчивые отцы-коробейники. Совицкий лично знал одного недалекого коробейника, который, задолжав в Лиексе большие деньги, за долги отдал сына батрачить у финского купца - кредитора, занимающегося скупкой беличьих шкурок. Финским властям до этого не было дела, и все было тихо до тех пор, пока парнишка сам не сбежал из кабалы. Но после этого его отцу был «заказан» путь в Финляндию.
Таможенный досмотрщик Александр Истомин совсем замерз, охраняя лавку Григория Ремшуева. Увидев подъезжающие сани, очень обрадовался. Ремшуев открыл навесной замок ключом, который висел у него на шее. В лавку зашел первым, зажег керосиновую лампу и вынес ее ко входу. Все приехавшие вошли в лавку. Через некоторое время подошли пешком свидетели, вызванные деревенским старостой Пааво Лежеевым по распоряжению Совицкого.
В лавке запрещенных товаров оказалось совсем мало, видимо успел таки Ремшуев вывезти большую часть домой на санях. Эти сани в момент их погрузки контрабандными товарами и обнаружили таможенники во дворе дома Ремшуева. Совицкий, оценив увиденную в лавке обстановку, решил не тратить время попусту.
Прямо здесь, в лавке, Совицкий вслух зачитал Ремшуеву протокол и опись товаров, которые изымались таможенной заставой. Изъятию подвергались, кстати, не все обнаруженные товары, а только те, которые происходили только из Финляндии и в России не изготавливались. Штраф нужно было внести в течении десяти дней в Кемское уездное казначейство на счет Кемской таможенной заставы. Лошадь и сани временно изымались таможенной заставой для доставки в Кемь задержанного товара. «Вот заплатишь штраф в Кеми, предъявишь ассигновку, и лошадь с санями обратно получишь», заключил Совицкий. Приговор Ремшуев выслушал молча, поставил подпись в протоколе. Только колючий взгляд выдал его чувства, в избытке бушевавшие в сознании лавочника, в одно мгновение потерпевшего убытки.
Совицкий вышел из лавки, за ним потянулись досмотрщики Замятин и Истомин, староста Лежеев. Совицкий обратился к старосте:
-Ну, что хозяин, принимай гостей на ночлег. Ставь самовар. Расчет будет по казенному тарифу. Да, и вторые сани с задержанным товаром тоже надо пристроить.
-Милости просим. Милости просим, Ваше Высокоблагородие. Все сделаем как надо.
-Староста, а где живет такой дед Онтто Маттинен?
-Недалеко, соседом мне будет. А что и у него учините обыск?
-Там посмотрим. Пока надо чайку попить. Так что, самовар за тобой, хозяин, повеселев, напомнил Совицкий. Подошли к саням. Вспомнил что, спросил:
-Ну-ка скажи, староста, вчера проходили ли через деревню чужие люди с товарами?
-Лично я не видел, Ваше Высокоблагородие. Но один мне говорил, что вчера вечером двое неместных проходили через деревню со стороны Ладвоярви. Поклажа была на санках. Больше ничего не знаю, Ваше Высокоблагородие.
-А куда заходили, где останавливались?
-Не могу знать, ей богу, Ваше Высокоблагородие. Много всяких людей идет мимо деревни, за всеми не уследишь.
-Ну ладно, а девица у лавочника Ремшуева, чего до сих пор в девках? Ведь невеста уже, да и не из бедной семьи.
-Богатство есть, никто не отрицает, а вот счастья бог отмерил самую малость. Григорий лютует, не дает продыху. Разлучил с любимым парнем из соседней деревни Ладвоярви, запрещает ходить с девками на посиделки, деревенские праздники, к подругам. Вот только в церковь ходит, да и то отец тут как тут, приглядывает. На прошлый Ильин День из дома на праздник не пустил. Все мечтает выдать Насто за богатого.
-Да, беда. Ну, что же, поехали чай пить, раз приглашаешь.
Через час деревенский староста Пааво Лежеев пригласил гостей к столу, на котором был установлен большой горшок с ухой, чугунок с варенной картошкой, берестяной поднос с горячими ржаными калитками. На столе пыхтел самовар. Горкой лежала связка баранок, тоже из Кеми. Нарезанный крупными кусками полупрозрачный лещ источал непривычные запахи, которые вместо отвращения, наоборот, обостряли чувство голода у очень проголодавшихся и замерзших людей. Все таможенники, возница и хозяин уже сидели за широким столом. В центр стола с разрешения Совицкого досмотрщик Платон Замятин водрузил кемский гостинец - бутылку казенной водки с залитой сургучом головкой. Горели две оплавившихся свечи, которые освещали сидящих за столом людей.
Совицкий первым перевернул чашку верх донышком, показывая, что он завершил трапезу. Лица сидящих за столом были разогреты водкой, жаром натопленной избы, духотой спертого воздуха. Совицкий встал и попросил хозяина проводить его в дом Онтто Маттинена.
Совицкий вошел в избу старого коробейника Онтто Маттинена. Поприветствовал хозяев.
-Хлеб-соль.
-Милости просим. Ответил хозяин дома.
Это был невысокий плотный старик. Жидкие волосы на голове и борода были совершенно седыми. Морщинистые кисти рук с набухшими венами спокойно лежали на столешнице. Открытый взгляд почти выцветших глаз был обращен на вошедшего.
Совицкий медленно обвел взглядом старую избу, в которой находилась большая семья Маттиненов: старый Онтто со старухой Муарие, сын Вейкко с худенькой женой Малание, да четверо детишек – погодков. В углу - чистенький образец. Избу освещала одна лучина, да из печи вырывались отблески огня. Справа в углу стояли колодки для починки обуви, деревянная ступа в которой толкли табак, расщепленная дранка для корзин.
Семья сидела за столом. Только старая Муарие сидела за прялкой, из кудели которой тонкой струйкой тянулась нить. Онтто не встал к гостю, а подвинулся на лавке и пригласил Совицкого к столу.
-Милости просим. Вот, отведай господин хороший, нашего угощения.
-Спасибо, не голоден, но присяду. Совицкий снял теплое форменное пальто с меховой подстежкой. Сел на лавку у стены, туда же положил сложенную шинель. Все молчали. Семья ужинала, не обращая внимание на гостя. Совицкий обратил внимание на то, что в избе очень бедно. Слева на стене на финских гвоздях висят сети для починки. Самовара на столе нет. Чай кипятят, видимо, в закопченном чайнике, что стоит на плите. На столе закопченный горшок с варевом из соленых окушков да тюря из сушенной репы. Перед каждым едоком лежит по ржаной калитке, наверное с примесью сосновой коры, что было обычным явлением в бедных карельских семьях к концу зимы.
Вот старый Онтто положил ложку, перекрестился на образ, сказал «Слава господи», встал и только тогда подошел к гостю. Совицкий тоже поднялся, первым подал руку.
-Здравствуйте, уважаемый хозяин. Извините, что потревожил Вас. Не волнуйтесь, я только поговорить пришел.
-Ну, что же. Говорить, так говорить.
-А Вы меня не помните? Ведь я тот таможенник, который в 1900 году Вас из кемской тюрьмы выпускал.
-Почему же. Хорошо помню и сразу узнал. Что выпускал, за то спасибо, что заступился за старого коробейника. Не виноват я был, и товар был чужой. Просто я ехал на их телеге попутчиком, а стражники сразу скрутили и в каталажку. Пять дней держали, пока ты, господин, на допрос не вызвал. В тот же день я ушел пешком домой. Так какое дело ко мне, господин.
-В деревне по государственному делу. Произвели по всей форме задержание финской контрабанды у лавочника Григория Ремшуева. Целые сани доверху нагрузили.
-Да, слышали. Вся деревня говорит, что дернули кровопийцу.
-Скажи прямо, отец, не твои ли часы с кукушкой Григорий Ремшуев отправил в Кемь для продажи чиновнику по крестьянским делам?
-Как для продажи? Старый Маттинен привстал с лавки, да так и остался стоять, в недоумении.
-Он у меня вытянул эти часы, как говорил, в подарок. Мол, так прошение быстрее рассмотрит большой начальник в Кеми.
-Весь товар Ремшуева задержан в Кеми как контрабандный. Среди вещей, предназначенных для продажи некоему чиновнику Василию Дмитриевичу Ульяновскому, оказались и часы с кукушкой. В найденной записке указано, что часы стоят 36 рублей 50 копеек.
Онтто Маттинен молчал, пораженный ценой вещи, которую у него обманом, бесплатно вытянул мошенник Ремшуев.
-Часы застава вернет. Надо подать прошение на имя господина Управляющего Кемской таможенной заставой. Приходи завтра рано утром в избу деревенского старосты Лежеева, там я и помогу оформить нужную бумагу.
-Пасиппа. Пасиппа, господин. Спаси тебя господь. Бормотал старый коробейник, путая карельские и русские слова. Встал и стал креститься на образ в углу. Услышав о чем идет речь, вскочили сын Вейкко с женой Малание, стали кланяться. Муарие прекратила монотонную работу на прялке и тоже стала креститься на образ.
Не прошло и получаса, а старый Онтто и Яков Совицкий пили чай с баранками, которые Яков предусмотрительно засунул в карман перед уходом из дома старосты. Баранками были одарены внуки Оннто, которые, пожалуй, впервые в короткой своей жизни держали в руках невиданный продукт из белой муки, не решаясь его попробовать. Тускло мерцала догорающая смолистая лучина. Вся семья, кроме старой Муарие, уже устроилась на ночлег. Дети на печи, сын с женой на широкой лежанке. Не спали, слушали рассказ главы семьи.
Разговор зашел о старых временах и порядках, когда можно было без паспортов ходить в Финляндию для разносной торговли. Совицкий засыпал деда вопросами, на которые тот обстоятельно отвечал, держа в руках трубку. Однако трубка не была зажжена, и дед иногда её посасывал. «Видимо, нет табака у деда», отметил про себя Совицкий. Но не уточнял, чтобы не отвлечь рассказчика от старых воспоминаний.
-Ходил и с юшкозерцами. А шли так: с Юшкозера и Чиркакеми, через Нюйоки, Кимасярви, Кивийоки – оттуда попадали в Киитехенярви. Перед границей шли через Аконлахти и Лентиира. Можно идти и через деревню Миноа к финской границе, затем волоком четверть мили в Манселяярви. С Манселяярви плыли на Каллиоярви, выходили на погост Кухмо. Оттуда по дороге Соткамо – Оулуярви – Каяни и по реке Оулу – в Оулу и Киитехенярви. И Костомукша и Контокки шли этим путем. Как-то я сам с земляками ходил из деревни Кивиярви пешком до Важенваары, затем через в Ратасе и дальше прямой путь в Суомусалми.
-А где в Финляндии лодки брали для доставки товара?
-Ну, хорошие лодки продавались только в одном месте. В Кихимя, около Торниосюря, была лодочная ярмарка. Там продалось для карельских коробейников много просмоленных лодок.
-Так ведь одному - двум коробейникам не управиться с большой лодкой.
-Да, правильно. Сбивались в артели с земляками, покупали на всех одну лодку. Затем, после покупки лодки проводилась жеребьевка гребцов. Кроме кормщика, в каждую лодку требовалось 2-3 пары гребцов. Да. Мало? Ну, это смотря сколько в лодке пассажиров. Лодки-то изготавливались раньше длинными. Сколько человек? Да десять, а когда и до двадцати помещалось с грузом. В лодки старались садиться вместе земляки или родственники.
-А ярмарки большие были?
-Большие. Очень большие. Все на них можно было купить или продать. Даже свободные места в лодке артель продавала. Но дороже, чем для членов артели. Покупали, кто побогаче. Обычно купцы или лавочники. Те, кто купил место в лодке, жил в пути как господин. Он не занимался греблей и разными хозяйственными делами.
-Что, вообще ничего не делал в пути такой пассажир?
-Ничего. Только на волоках или порогах купивший место должен был наравне со всеми участвовать в переноске общего груза. Менялись гребцы в условленных местах, обычно через 10 верст пути, но при встречном ветре менялись чаще: через один-два часа. Кроме пассажиров, купивших места, не работали только рунопевцы.
-А что рунопевцы делали в лодках и почему не работали?
-Надо сказать, что не только купившие места в лодке с аукциона пользовались в пути освобождением от повседневных работ. Большим почетом и любовью среди коробейников пользовались сказочники, рассказчики, исполнители рун и народных песен. Их очень ценили, даже старались чем-то заманить в свою лодку. Некоторые умелые рассказчики продолжали рассказ безостановочно, даже не только в пути, но и на привалах. Рассказ сопровождался игрой на кантеле, которое всегда было в кесселе.
-О чем рассказывали?
-Да обо всем. О нашей земле Кореле, о людях, лесах, озерах, реках и ламбушках. О звере и рыбе. Особенно интересно рассказывали сказители о лучшей жизни, о царях, царицах, темницах и светлицах, смелых рыбаках и охотниках, о разных волшебствах и чудесах. И имена их до сих пор в деревнях известны.
-Как же их звали?
-Может слышал - Симо Ниеминен и Иван Ремшуев из нашего Вокнаволока, певец на кантеле Микко из рода Перттуненов из Ладвоярви, дед Прако из Аконлахти, Кирилл Петров из Контокки, были и другие. Спроси у любого старика, подтвердят мои слова. Это только в нашей округе. Есть рунопевцы из старых коробейников и из Юшкоярви, Ухты, Кестеньги. Весело плыли, некогда было о плохом думать.
-А по неизвестным рекам разве не опасно ходить?
-Ведь можно и лодку разбить и товар потерять.
-По этим рекам издавна ходили наши деды-коробейники. Речные пути известны с прежних веков. Обычно, коробейники, путешествующие по воде, старались не пользоваться услугами местных проводников. Помню, в самых опасных местах, на порогах Хюрюнсалми, на всякий случай просили и молились «Боже! Помоги мне в Юнко, посмотри на меня Каллиокоски, а в Лапинкоски я и сам справлюсь!».
Долго еще вполголоса беседовали два совершенно разных в жизни человека: молодой таможенник высокого ранга и старый карельский коробейник, то есть, с точки зрения Правительства - контрабандист. Тепло попрощались уже заполночь.
Вокнаволок. Стоял утренник, небо было чистое, день обещал быть солнечным. Уже готовые в путь стояли запряженными казенные сани таможенников и сани, доверху забитые неклейменными финляндскими товарами, которые таможенники задержали у лавочника Григорий Ремшуева. В портфеле, в котором у кемского таможенника Якова Совицкого хранились служебные документы, лежало и прошение на имя его Высокоблагородия Управляющего Кемской таможенной заставой титулярного советника Шадрина, в котором житель деревни Вокнаволок Оннто Маттинен просил вернуть ему часы с кукушкой, которые у него мошеннически отобрал лавочник той же деревни Григорий Ремшуев.
Совицкий подал сигнал вознице. Зазвенел колокольчик - в путь, на таможенную заставу. В Кемь.
Костомукша, март 2005 года
|
|