Солнце опустилось запёкшимся краем за лесистый горизонт, и теперь светило всаднику в спину. А тот сидел в седле и, неподвижный, смотрел зачарованно вдаль. И конь, казалось, был зачарован не меньше хозяина — животное вытянуло шею, будто принюхивалось, и навострило уши. И так стояли они неподвижные как гора, не веря своим глазам и разучившиеся радоваться, а солнце тонуло где-то сзади, и тени становились узкими и длинными.
Там, куда еле хватало взгляда, взгромоздившись на высокую скалу, стоял Замок.
Позже, когда стреноженный конь пасся неподалёку, а на костре пеклись ржаные лепёшки, скиталец смотрел на огонь, вспоминал.
Много лет назад, когда он был молодым трибуном и отважным воином, с грозным именем Гай Непреклонный, побеждавший парфян и прекрасных домин, приносивший Империи славу, а себе состояние и рабов, имевший в Риме великолепный дом и ещё один в Анции, прослышал он однажды про таинственный Замок, исцеляющий любые болезни, дарующий великие знания, хранящий сущность вечности и времени. А прослышав, уже ни о чём другом и думать не мог. И так томился и маялся, пока, в конце концов, не решился. Сенека благословил воина на поиски и он, вскочив на коня, оставил позади высокие стены Рима.
С тех пор сменил он сотню добрых скакунов. Разные города повидал, многие земли прошёл. Где его встречали хлебом, а где гнали палками.
Мало кто знал про Замок, а те, кто знал, сильно расходились во мнениях. Кто говорил, что он огромен и в тридцать дней его не объехать, а вершины ни одна птица не достигала; а кто, что он совсем крохотный, и без волшебства в него не проникнуть. Кто говорил, что Замок этот на белых облаках стоит, и летает, куда ему вздумается; а кто, что он на самом, что ни на есть, дне морском. И звали Замок по-разному. Одни говорили Шамбала, другие: Шем-гашараш, третьи: Клулакау. Кто звал и вообще чудно: Тот, что Есть. А кто и вовсе жутковато: Проходящий Конец.
Но сходились в одном рассказчики, что охраняют Замок сильно, и что если и можно его найти, то только в далёких восточных землях.
Годы скитаний порастрясли юношеский пыл и горячность воина, вылепив из него зрелого мужа. И если раньше желание найти Замок горело в нём диким пламенем, то сейчас оно походило на раскалённые угли, жар которых хоть и не светит, но почти не угасает. А потому скиталец соорудил из травы подстилку, лёг и уснул, твёрдо зная, что бессонница не приблизит рассвет, а стало быть и Замок, ни на йоту.
Весь следующий день путник скакал, высматривая в густой траве еле заметную тропу. Местность была холмистая, и Замок то пропадал из поля зрения, то вдруг показывался, и тогда всадник не мог оторвать от него глаз.
Замок был прекрасен и страшен одновременно. Стройные, стремительные формы, он вырывался из скалы могучим порывом, и с высоты своей взирал на мир, словно могучий гладиатор на поверженного соперника. И было в этом взгляде нескрываемое безразличие.
Страж был среднего роста. Длинные волосы падали на плечи, а густая борода на половину закрывала широкую грудь, изрезанную длинными шрамами. Полоса тигриной шкуры покрывала бёдра, а крепкие руки покоились на воткнутый в землю меч. За его спиной возвышались высокие ворота.
Страж смотрел на приближающегося путника. Смотрел спокойно и печально.
—Приветствую тебя, благородный воин, — обратился к нему Гай.
—И тебе слава, путник, — ответил тот. — Солнце садилось за горизонт, и я понял, что путь твой не пройдет мимо.
—Странно говоришь ты, ну да меня не то волнует. Слышал я, что Замок, тобой охраняемый, чудеса всякие в себе хранит. Так ли это?
—Правду люди тебе говорили, путник.
—Что же не проложена к Замку дорога, что бы паломники могли приходить и восхвалять богов своих?
—Видать не про то дело стоит он.
—А что же с теми, кто всё же войти хочет?
—По разному. Кто умнее — ни с чем уходит, кто храбрее — раненым уползает, а кто уж вовсе безрассудный — тот костями ложится.
—Стало быть, добром ты меня не пустишь?
—Не пущу, путник, не могу.
—Так то значит... Ну да не ради развлечений я столько лет коням копыта стаптывал! — Гай выхватил меч и бросился на стража.
Недолгий поединок оставил на земле много крови и неподвижное тело.
Закалённый в жестоких войнах, Гай привык к ранениям, а потому, не обращая внимания на боль, порвал на полосы свою тунику и кое-как перевязал раны. Потом встал и, опираясь на меч, поковылял к воротам.
Ворота не были заперты, но петли заржавели, и всё никак не хотели поддаваться.
Наконец отодвинув немного, протиснулся.
У Замка не было двора — путник оказался сразу в огромной комнате, с полом, вымощенным узорной плиткой, и колоннами, уносящимися куда-то в высь. В помещении было необычайно пусто. Пусто и сумрачно, и лишь семь узких окон пропускали внутрь косые лучи. И лучи эти двигались, ползли по стенам, будто впотьмах искали что-то, и воин подумал, — неужели солнце так быстро движется над горизонтом? А лучи тем временем сужали круг своих поисков, и путник вдруг понял, что движутся они по спирали к единому центру. И в следующее мгновение лучи соединились, всего на долю секунды, чтобы вспыхнуть, взорваться ослепительным светом, настолько ярким, что воин зажмурил глаза, а когда открыл, никаких лучей уже не было. Посреди комнаты, вровень с плечами воина, парил стеклянный шар. Гай пошевелился и шар ожил — дрогнул, потянулся. И увидел в нём воин себя, стоящего у дубовых ворот, и себя, сражающегося с парфянами, и дом свой в Риме, и Рим весь, от первого кирпича до последнего нищего на грязной улочке, и обозы, везущие дань Империи, и могучий спокойный Тибр, и молодых рабынь, полоскающих бельё в его тёмных водах, и монету, потерянную центурионом под мостом Агриппы, и самого центуриона, уже забывшего о потере, и многочисленные дороги: Фламинивую, Номентанскую, Лабиканскую, Пренестинскую, Аппиеву, Остийскую и ещё много других дорог и тропок, похожих на густую паутину, а на тех дорогах, застывшие в неумолимом движении, всё те же обозы. А шар рос, увеличивался, и путник видел уже далёкие страны и дивные города, и людей в тех городах, и бескрайние пустыни, и каждую песчинку в отдельности, и все моря и океаны, и каждую рыбку в них, каждый коралл или камушек на дне глубоком, и многочисленные галеры и лодки, а в них снова людей, и все мысли тех людей и чувства. А шар уже заполнил собой пол комнаты, и теперь в нём были звёзды, а вокруг тех звёзд миллионы миров, похожих на этот, но всё больше жутких и страшных, и на одном из них такой точно Замок, и себя, стоящего в Замке, и шар, а в шаре снова Замок, а в нём опять себя и шар, и так без конца. А шар уже поглотил колонны и большую часть пола, и теперь сверкал своей глянцевой поверхностью в каком-то метре от глаз воина. И почувствовал воин, что ещё мгновение и Знание проникнет в него, подчинит. И, затаив дыхание, во все глаза... ждал. И вот прозрачная плёнка коснулась его лица, и груди, и пальцев, но было в это прикосновении что-то от скользкого и холодного гада — неприятное, брезгливое. Со всё нарастающей тревогой наблюдал воин, как растворяется его индивидуальность, а сам он становится кем-то другим, и это нечто всё крепнет в нём, убивает его человеческое. И заметался воин — как же так? — и вопросил в надежде Истину, но та посмотрела с таким равнодушием и безысходностью, что воин затрясся от ужаса и рванулся, кинулся назад, назад!
Гай вылетел наружу и захлопнул скрипнувшие ворота. Потом долго сидел, опёршись спиной и затылком о холодную стену. Лёгкие норовили выпрыгнуть наружу, а там, за стеной, что-то двигалось — жило или умирало, но позже затихло.
И понял воин, что Истина ужасна, непереносима и убийственна для человека. И прячут её от мира не из алчности или тупого своеволия, а ради самого мира, ибо несёт она в себе гибель человечеству, рядом с которой Конец Света — детские шалости.
Время текло или нет — страж его не воспринимал. Сто лет как одно мгновенное, и миг, как сто лет. Но однажды он очнулся и увидел, что солнце катится к горизонту, и что тени растут, и что ветер качает деревья, и что сумрак уже крадётся по оврагам. Время появилось опять, и страж знал, что это значит.
На следующий вечер с запада донёсся звук копыт, и вот уже выросла фигура всадника, закованного с головы до ног в железные латы.
—Да прославится в веках имя твое, — обратился он к стражу.
—И тебе слава, скиталец. Солнце садилось за горизонт, и понял я, что путь твой не пройдёт мимо...
|
|