1.
Безлунное ночное небо над Эмесом внезапно было разбужено резкой вспышкой яркого света: одна из вечно неподвижных звезд вдруг тронулась со своего места и стала быстро расти в размерах. Казалось, будто мироздание содрогнулось.
За тысячи километров от Эмеса, в центре государства, Вечном городе, поднялась паника. Миллионный город никогда не спал ночью и уж тем более сейчас, когда небо преподносит такие явные знамения. Жрецы спорили между собой, плебеи в истерике и страхе бросались в разные стороны, знатные горожане вознесли руки к небу, в мольбах выспрашивая у богов о грядущем. Ближе к концу ночи почти все жители собрались у большого цирка, где понтифик объявил о знамениях и провозгласил девятидневные молебствия. Сенаторы поручили народу принести в жертву крупных животных и посвятить их всем богам; Юпитеру же Всеблагому и Величайшему следовало даровать только белых быков.
Граждане немного успокоились и стали расходиться, толкуя услышанные знамения кто как может. Одни говорили о скоро грядущей смерти Цезаря Августа, другие – что городу не иначе как близится конец, третьи были уверены, что знаменье не обещает ничего плохого, но только хорошее, четвертые утверждали, что грядут большие перемены и так далее, ибо мнений было почти столько же, сколько и горожан. Не успел народ разойтись по домам, как тревожившая их звезда преподнесла новый сюрприз – вновь вспыхнув, она разлетелась на сотни кусочков. Это произошло так резко, что, говорят, некоторые горожане от страху так и умерли на месте.
Звезды не стало. Видимо, она взорвалась. Зато сотни маленьких ее частиц ринулись в разные стороны, медленно исчезая из виду. Одна из них достигла земли, рухнув в самом центре акрополя Эмеса, полностью уничтожив под собой храм Артемиды. Город проснулся от сильной тряски, люди быстро вывалили на улицу и, увидев страшное зрелище, прослезились, сожалея по утраченному храму, ведь только вчера они отмечали в нем главный праздник. Знамение было однозначным – совсем не как у жителей вечного города – храмы редко разрушаются богами с такой высокой точностью.
Жрец храма случайно остался в живых лишь потому, что за миг до падения осколка вышел по нужде. Вернувшись, жрец, не найдя своего пристанища, стал в панике бегать по развалинам, взывая к небесам и изрекая пророчества. Вот уже совсем рассвело, а жрец все никак не успокаивался и продолжал метаться из стороны в сторону. Вокруг этого места собиралось все больше и больше народу, и вот уже почти все горожане могли наблюдать удивительное зрелище: в центре развалившегося храма торчал огромный камень конусообразной формы и черного цвета, вокруг же камня все продолжал бегать помешавшийся жрец в спальном одеянии из златотканого хитона и широкого пурпурного пояса. Зрелище это было отчасти комичное, однако смеяться никто и не вздумал.
Спустя несколько дней по всему государству пронеслась молва о печальном событии – скончался Цезарь Август Марк Аврелий Антонин. Не было никого из подвластных Риму людей, кто бы без слез услышал эту весть; все как бы в один голос громко называли его: одни – превосходным отцом, другие добрым государем, третьи – замечательным полководцем, иные – воздержанным и скромным властителем, и никто не ошибался.
Власть принял сын умершего Цезаря, Коммод Антонин.
2.
Спустя несколько лет после своего воцарения Август Коммод лично отправился в Эмес, где посетил знаменательное место и воочию увидел огромный черный камень, падение которого предрекло смерть отца. Кто-то из сопровождавших Цезаря предложил уничтожить камень, эту идею подхватили и другие, но все же победили религиозные умонастроения, ввиду чего Коммод приказал возвести вокруг камня храм, по красоте и размерам превосходящий все доселе построенные.
Работа началась в тот же день, однако не решенным оставался один важный вопрос: кому посвятить храм? Дабы разрешить эту проблему, Цезарь собрал лучших людей Эмеса и непосредственных свидетелей памятного события с тем, чтобы вызнать все подробности произошедшего. Горожане рассказали все, начиная с того момента, как от удара камня (или "осколка солнца", как назвали его местные жители) сотряслась вся земля и заканчивая тем, что они в итоге увидели: разрушенный храм и помешавшегося жреца. Но даже такие подробности не позволили Коммоду принять решение, почему он приказал произвести гадания. Но и это не помогло: ни одно имя бога принято не было, все гадания дали отрицательный результат, ибо печень каждого животного имела недостаток.
Тогда Коммод решил отправить письмо сенату. Наказав писцу составить подробное описание, Цезарь в тот же день отправил гонцов в Рим.
Ждать ответа пришлось довольно долго, поскольку большую часть времени сенат потратил не на то, чтобы принять решение, а на то, чтобы понять смысл написанного. Действительно, ситуация была очень необычная и правильно описать ее для человека непосвященного было довольно сложно. Тем не менее, сенаторы отправили ответное письмо, в котором настаивали, что Коммод правильно поступил, начав строительство храма Аполлону в Эмесе; они также хвалили Коммода за то, что тот очень изобретательно и разумно подошел к ритуальным жреческим танцам, ведь именно так, как он описал, и должен вести себя жрец храма Аполлона.
Коммод, несмотря на посетившее его разочарование посланием сенаторов, отдал распоряжения и удалился из Эмеса.
Строительство храма затянулось надолго, так как Коммод перестал интересоваться ходом его возведения. Спустя некоторое время Цезарь и вовсе забыл о храме и других государственных делах, поскольку стал заниматься тем, что, видимо, более всего его интересовало и соответствовало его рабской природе.
Несмотря на незавершенное строительство, не только местные жители, но и многие другие люди посещали храм и свято чтили достопамятное место.
Храм удалось возвести лишь при Песценнии Нигере. Этот последний, получив власть на востоке, отличался такой строгостью, что, узнав о столь длительной задержке строительства, велел отрубить головы всем правителям города и должностным лицам, ответственным за возведение храма. Он же и установил наконец культ в храме, освятил его и назначил жреца в соответствии с обрядом. Спустя несколько дней Нигер был убит солдатами Септимия Севера. Говорят, что в этот день черный камень источал слезы.
3.
Золотой купол роскошного храма Аполлона в Эмесе осветили утренние лучи восходящего солнца, отчего огромное строение засияло во всей своей невиданной красе. Горожане просыпались и выглядывали в окна: ни один человек не мог остаться в стороне от этого великолепного зрелища. Тому, кто в этот ранний час оказался рядом с самим храмом, довелось наблюдать не только это, но и насладиться музыкой и священнодействиями, устраиваемыми по традиции в этот час верховным жрецом храма и его служительницами.
Так получилось, что жрец был еще совсем юным и красивейшим из всех молодых людей своего времени. Вследствие того, что в нем соединялись телесная красота, цветущий возраст, пышные одежды, можно было сравнить юношу с прекрасными изображениями самого Аполлона.
Когда юноша священнодействовал и плясал у алтарей под очаровывающие звуки флейт и свирелей и аккомпанемент разнообразных инструментов, на него более с чем обычным любопытством взирали люди. Жрец выступал, препоясав златотканые хитоны, пурпурные, с рукавами и спускавшимися до пят, покрыв обе ноги от ногтей до бедер одеждами, также разукрашенными золотом и пурпуром; голову украшал венок, расцвеченный блеском роскошных драгоценных камней. Красота храма, ослепительное одеяние жреца и служительниц, их умопомрачительные танцы в такт великолепным мелодиям, - все это заставляло любого случайного прохожего остановиться и замереть, наблюдая с открытым ртом час, два, а то и больше, это невиданное зрелище.
По соседству с городом находился громаднейший лагерь, который ограждал Финикию. Поэтому воины, часто бывая в Эмесе, заходили в храм и с удовольствием взирали за священнодействиями. Благодаря этому юный жрец получил большую власть в городе, став фактическим его правителем, поскольку на его стороне находилось все войско, стоявшее неподалеку. Более того, шел слух, распространенный, видимо, бабкой юноши – Юлией Месой, что он по рождению сын Антонина. Однако какого именно Антонина, Коммода, Каракаллы или кого еще, она не уточняла, отчего все считали, то она имеет в виду последнего (то есть Каракаллу), хотя повадками и даже внешностью внук ее больше походил на Коммода.
В общем, так или иначе, но людская молва закрепила за юным жрецом имя Бассиана, в честь его предполагаемого отца. В связи с этим красавец приобрел еще большую популярность, которая сумела распространиться теперь уже не только по всему востоку, но и дошла даже до самого вечного города. В Эмес стали приезжать ораторы и писатели, восхваляя храм и великого жреца Бассиана, называя последнего будущим правителем Рима. Так оно вскоре и случилось.
4.
- Перс! Перс! Варвар! – Выкрикивая эти слова, мчалась группка людей от большого цирка к южным кварталам. В такое состояние их повергло гигантское полотно, вывешенное на площади, на котором красовался молодой улыбающийся человек в странных одеждах.
Группа, не добежав до южных кварталов, заскочила в трактир у новых терм. Эти люди были далеко не первыми, кто увидел дивный портрет, ведь его привезли еще под утро. Город погрузился в сомнения.
- Точно тебе говорю: проиграли мы парфянам, оттого и чучело это сюда привезли! – Один из членов группы явно волновался, он залпом выпил кружку пива, рыгнул и пошел за следующей. – Все! Конец городу! Давно к этому шло!
- Тит, успокойся, тебе говорю! Все не так, как ты думаешь. Парфяне тут ни при чем. Это всего-навсего греки. Да, они самые, трусливые и болтливые греки. – Тита успокаивал старший товарищ, более опытный и спокойный. – И это полотно, оно, эээ, как же его…
- Что? – резко выбросил Тит.
- Да я забыл, как это называется…
- Я тебе скажу, как это называется. Мы проиграли – это называется, нас победили – это называется, мы все будем проданы в рабство – это называется, кому повезет, того убьют – это называется. Да, да, именно так: "кому повезет, того убьют – это называется". Видишь? Стихами заговорил, Марк, видишь, а? Значит, я прав!
- Реклама! – заорал Марк на весь трактир. – Вспомнил! Это реклама! Греческая реклама! Понимаешь, Тит? Им ведь скоро выступать у нас, и они хотят, чтобы о них знали заранее! Ха-ха-ха! Ну ты и дурачок, Тит!
- Как по мне, так это просто трофей, – своим мнением решил поделиться до сих пор молчавший Анней, - видимо, кто-то из наших военачальников одержал победу на востоке, вот и готовится к триумфу. Но картина все равно странная. Очень странная.
- А юноша-то каков! – Присоединился к разговору Квинт. – Хоть и размалеван донельзя, но все равно – красив и статен. Я бы его назвал своим "братцем"!
- Зря губы облизываешь, чернь старая! Этот даже и не посмотрит в твою сторону! - Отреагировал Тит.
- Он тебя ревнует, - засмеялся Марк и поглядел на Квинта. – Смотри, Квинт, уйдет от тебя юноша, если будешь заглядываться на всех подряд. – Марк сделал паузу, задумался, поморщив лицо и, наконец, сказал: Ладно, давайте поговорим серьезно…
- Пожалуйста! - Перебил его Квинт. – Я тебе скажу, к чему все идет. Вспомни-ка, когда в последний раз государи наши гадали, приносили жертвы, заходили в храм? Не помнишь? Вот и я не помню. Наша жизнь меняется, она уже давно не та, что раньше. Я не говорю о тех временах, когда "римлянин" звучало гордо, когда предки наши покоряли мир, нет, ведь совсем недавно, при Марке мы жили иначе, а после…. Эх. Как мы проводим свое время? Мало того, что мы перестали чтить богов, мы еще и постоянно пьем, блудим, гуляем, посещаем бабские зрелища…. Все, разве не видно, что нам пришел конец? Зачем наши предки побеждали галлов, Пирра, Карфаген? К чему все эти победы в Африке и Азии? Республиканцы – вот те были воины, потому что они чтили богов, вели себя достойно, слушались своих полководцев и были сдержанны….
- Замолчи, пьяница! – Марк не на шутку рассердился. - Ты еще вспомни Нуму, или, еще хуже того, Энея. Вспомни, как они там жили, чего ели и как воевали. То были другие времена и другие люди, понял? Мы – совсем не те, так что не надо сравнивать. Как живем, так и живем, а если хочешь все исправить – получи власть и делай, что считаешь нужным.
Тут к столику подошел хозяин трактира.
- Что это с вами? Чего вы так разорались? Хотите знать, что происходит? Так об этом объявили еще утром на площади. Этот юноша – сын Каракаллы, новый Цезарь Август, Гелиогабал.
- О, Боги! – прошептал Тит.
Хозяин ушел. За столиком стало тихо.
5.
Макрин, завершив парфянскую кампанию миром, отправился в Антиохию, где до него дошла молва о найденном сыне Антонина и о том, какой властью тот располагает в некоторых очень крупных военных лагерях. Он тут же отдал приказ военачальнику Юлиану собрать лучшие силы и пойти на Эмес.
Юлиан вскоре прибыл и начал атаку на стены и башни лагеря. Защитники, испугавшись, бросились к Гелиогабалу, который к тому моменту находился уже среди воинов; услышав весть, Антонин решил самостоятельно разобраться с проблемой и предложить денег солдатам Макрина. Но этого не понадобилось, поскольку, не успел Гелиогабал подняться на стену и начать речь, как нападавшие, завидев его, прекратили штурм: Бассиан не только был очень похож на Антонина, но и самый внешний вид его обладал такой силой расположения, что способен был остановить не только войско, но и самого Марса своей красотой. Тогда, улучив удобный момент, один из военачальников Гелиогабала, Макций, взял слово.
- Воины! – Прокричал со стены Макций, указывая на Гелиогабала. – Это – сын Марка Аврелия Антонина, прямой наследник римской власти!
Тишина. Солдаты никак не отреагировали на слова Макция, но не потому, что игнорировали их, а потому, что не знали, какие действия предпринять и сомневались, нужно ли их предпринимать вообще; поэтому Макций продолжил:
- Римляне! Воины! Вы встали на сторону убийцы и предателя, имя которого – Опилий Макрин! Хитростью и чужой кровью он присвоил себе власть, а теперь повлек за собой и вас! Поражение от парфян показало, какой из него военачальник – никогда римские солдаты не добивались более позорного мира!
По войску пронесся гул, кое-где даже застучали щитами.
- Если бы с нами был Гелиогабал, Ктесифон был бы наш! В его жилах течет кровь Каракаллы и Септимия Пертинакса!
Последние слова Макций рассчитывал донести до опытных солдат, которые, как правило, обладали значительным влиянием в отрядах, и он не ошибся в своих расчетах: на этот раз стук щитов был слышен гораздо сильнее.
- Этот предатель спрятался в Антиохии, и чем он там занимался, вы все прекрасно знаете! Пьянство, обжорство и разврат – вот удел того, кто не способен воевать и прячет свой трусливый зад от парфян. Убийце и развратнику не быть римским властителем, чему свидетель сам Юпитер Всеблагой и Величайший! Мы вместе должны пойти на Антиохию и лишить власти этого паразита! – Макций почти добился своего – войско шумно поддержало его слова. Тогда он решил укрепить успех и использовать главный козырь. – Септий, выноси золото!
На стене лагеря показалось еще несколько человек, которые вытащили огромный сундук. Солдаты открыли сундук, он был полон золота. Слова Макция больше не требовались. От шума войска, казалось, затряслась вся Финикия.
Не прошло и нескольких часов, как объединенное войско двинулось в сторону Антиохии. Несмотря на то, что армия двигалась очень быстро, соглядатаи все же успели сообщить о наступлении Макрину прежде чем Гелиогабал застал армию противника врасплох.
На построение войск и подготовку к битве у Макрина было всего несколько часов. Не успел он вывести свою армию на несколько миль от Антиохии, как показался противник. Битва началась без промедления. Сторонники Антонина сражались с готовностью, боясь в случае поражения подвергнуться мщению за содеянное; сторонники же Макрина нерадиво принимались за дело, либо убегая с поля, либо переходя к Антонину. Предвидев позорное поражение, сбежал, покинув свое войско и сам Макрин.
Битва завершилась ближе к вечеру, когда последние оставшиеся в живых преторианцы поняли, что сопротивляться уже бесполезно. Только тогда Антонин заметил, что главный враг исчез: тела Макрина среди погибших не нашли. Тогда Антонин приказал пытать преторианцев. Последние же обладали такой силой воли, что почти всех их пришлось убить, так как говорить никто не собирался, и лишь один, побоявшись гореть в костре, сообщил, куда направился его трусливый повелитель. Гелиогабал тут же послал отряд конников в погоню за Макрином.
Макрин был схвачен в Халкедоне, в Вифинии, тяжело больной и изнуренный непрерывной ездой. Там, найдя его, скрывающегося в каком-то предместье, преследующие отрубили ему голову.
Таков был конец тирана. Вместе с ним был убит по личному наказу Гелиогабала и его сын, десятилетний Диадумениан, которого Макрин успел сделать Цезарем.
6.
Христиане выползли наружу.
В катакомбах стало тесно, а вольное поведение государя содействовало раскрепощению духа: прозелитам теперь ничто не угрожало. Тут и там в открытую выступали христианские риторы и грамматики; уже не единицы, а сотни людей переписывали священные писания, тысячи же их внимательно и педантично читали и перечитывали; везде был слышен глас христианских споров и дискуссий – словом, у христиан было все прекрасно, и число их с каждым днем все возрастало. Однако остальным, нормальным гражданам от этого было не легче: не очень приятно наблюдать, как на твоих глазах униженный и оскорбленный люд, объединенный одной сумасшедшей идеей, пытается изменить вековые традиции римской жизни.
Все самое худое приходит к нам с Востока, судили римляне, и были отчасти правы. Благодаря влиянию македонцев, греков, персов, сирийцев и многих других, праздная жизнь вечного города становилась все более безудержной и извращенной. Трактиры были полны пьяной черни, бани полны проститутками, развратниками и чадолюбцами, театры и арены – одурманенной и ожиревшей от безделья элитой, окраины города – бандитами и мошенниками.
Трактир у терм Каракаллы, как обычно, был переполнен завсегдатаями и случайными прохожими. За одним из столиков, как всегда, решалась судьба страны.
- Сейчас бы твердую руку Септимия Пертинакса, но нет, судьба ко всему прочему сделала очередной лакомый подарок в виде Гелиогабала. – Квинт хорошо помнил этого правителя, ведь ему довелось воевать под его началом в Германии. – Спасибо, о боги, спасибо за все подарки! Только вот чем мы, римляне, заслужили такую нелюбовь? Или, быть может, время нашего везения уже кончилось и вы покидаете нас? Но к кому вы пойдете? Кто в мире более римлян достоин вашей любви и доверия? Болтливые греки? Хитрые африканцы? Трусливые азиаты? Сумасшедшие галлы? Кто?
- Что тебе не нравится? – парировал ему Тит. – Ты богат, у тебя нет никаких проблем и лишних забот. В конце концов, ты не политик, и да пусть тебя не беспокоит судьба государства, ведь об этом есть кому позаботиться.
- Вот так вы все и думаете, - вздохнул Квинт. – Вы, молодые, всегда рады тому, что имеете.
- Я встану на сторону Тита, - улыбнувшись, сказал Марк, - и не только потому, что он мне нравится, но еще и потому, что ты слишком много болтаешь, Квинт. Я бы простил тебе эту болтовню, если бы в ней было что-то дельное.… Помнишь слова поэта:
…Подвиги юных, советы мужей,
извержения ветров у старцев….
- Последние слова – про тебя, Квинт, - сказал Марк и рассмеялся.
- Да, да, знаю я эти стихи. Не меньше твоего читал. Но я тебе на это вот что скажу: на один подвиг юноши приходится тысячи юных смертей, а то и больше. Вот возьми, к примеру, этих умалишенных, как же их, ээээ….
- Крестисты? – неуверенно спросил Анней. – Ты их имел в виду? Я их видел! Они….
- Да, именно этих собак я и имел в виду! – Перебил его возбужденный от злости Квинт. – Эх, как мы их с Септимием усмиряли, да не усмирили до конца. Похоже, что их еще больше стало. Кто-нибудь вообще знает, что это за твари такие? И почему они плодятся как крысы и воняют как вспоротое брюхо убиенной жертвенной коровы?
- Я знаю. Я могу рассказать. – Анней обрадовался, что у него появилась возможность высказаться. – Я все про них знаю. Откуда они взялись и всякое такое.
- Ну так говори, не медли!
- Ну так я и говорю. Был один раб по имени Крест во времена Тиберия….
- Крест? Что за имя такое?
- Это имя весьма распространено среди рабов и сейчас, - продолжал Анней. – Он был египетского происхождения, а там, вы же знаете – каждый второй – маг и волшебник.
- Маг? – поинтересовался Квинт. – Как Зардар?
- Нет, то был древний перс, а этот маг – не жрец, а колдун и чудотворец. Он умел всякие разные вещи вытворять на потеху публике – птицей полетать, рыбой поплавать….
- Так он актером был?
- Крест? Нет. Рабом он был, говорят, корабли строил где-то то ли в Финикии, то ли в Мидии.
- Ну хорошо. Только при чем здесь вообще этот Крест?
- Ты не перебивай, а слушай, Квинт, тогда и узнаешь. От этого Креста все крестисты и пошли. У него было очень много детей, что-то около ста, а у каждого из них своих детей тоже не меньше сотни и так далее. Вот они и расплодились так быстро.
- Ты посмотри, что творится. – Удивился Марк. – Как же он кормил столько ртов?
- Так говорил я уже, - волшебник он был и чудотворец: рукой махнет, и откуда ни возьмись еда появляется.
- А что ж он тогда рабом-то был? Почему властителем не стал?
- А вот этого я точно не могу сказать. Но я думаю, что для прикрытия – чтобы никто не догадался. И детей он своих по разным концам света рассылал – тоже чтобы никто не заподозрил неладное. Но в конце концов этого плодовитого Креста поймали и отрубили голову.
- Да. История так история.
- Но это еще не все, ведь у Креста были товарищи, те еще волшебники, они-то пришили ему голову и он снова ожил.
- Ты за кого нас держишь, Анней?! – спросил Марк. – За идиотов? Ты откуда набрал этих сказок? Или ты пьян? Посмотрите на эту бабу, Тит, Квинт! Он напился с шести кружек! Ха-ха-ха!
- Я свидетелем не был, - Анней развел руки в стороны, демонстрируя свои ладони, - что мне рассказали, то я вам и сообщаю. Если вы не хотите слушать, я прекращу говорить на эту тему….
- Пусть продолжает, - сказал Квинт. – Мало ли что было в древние времена, может он и правду говорит.
- После этого он стал злым и мстительным. Его еще несколько раз пытались убить разными способами, но ничего не получалось – каждый раз он вновь возрождался без единой царапины. Его и сжигали, и расталкивали в ступе, и разрезали на сотни частей, отдавая последние хищникам, и втыкали в него тысячи стрел и копей, но на следующий день он приходил снова. Вот такой был человек этот Крест. Но говорят, что даром все эти убийства не прошли – с головой Креста каждый раз становилось все хуже и хуже, и в итоге он настолько помешался, что решил стать Цезарем Августом. Но это было уже слишком. Сам Юпитер Всеблагой и Величайший разгневался за это на Креста и не дал ему ожить после очередного убийства.
- Послушай-ка, Анней, - почти шепотом проговорил Марк. – А откуда тебе все это известно?
- Так об этом сейчас чуть ни на каждом шагу говорят. Крестистов нынче развелось донельзя.
- И что, все они такие же волшебники, как и тот Крест?
- Вполне возможно. Точно не знаю.
- Тит, Квинт, это дело надо проверить, как вы думаете? – Марк лукаво взглянул на товарищей. – А? – Этот звук Марка явно призывал к действию. – Анней, а ты случаем не знаешь, где ошиваются эти крестисты?
- Знаю.
- Так веди же нас! Чего расселся!?
Группа вышла из трактира и направилась к Аппиевым воротам.
7.
На небольшой площади близ Аппиевых ворот располагался портик, недавно построенный здесь по греческому образцу. Несмотря на отсутствие физических препятствий, сюда мог зайти далеко не каждый. Здесь никто не вел бесконечные беседы подобно Сократу, никто не учил как Платон, Аристотель или Зенон, никто не блистал красивыми речами как Демосфен или Цицерон, никто не читал стихи как Гесиод, Вергилий или даже рапсоды. Многие сторонились этого места как чрезвычайно опасного не столько для жизни, сколько для ума и душевного здоровья.
Вот уже пару лет как этот портик служил уютным пристанищем для христиан. Последние часто собирались здесь с целью послушать своих учителей, тех самых, кому повезло общаться с самими Василидом, Валентином и даже Титом Флавием.
День и ночь не гасли здесь огни, почти круглые сутки потные пальчики длиннобородых и сутулых учителей нервно бегали по страницам наисвященнейших писаний; пальчики часто останавливались, и тогда из бороды возникал рот, громко и настойчиво произнося важную фразу. Это был своего рода новый метод учения, изобретенный христианами: здесь учил не человек, а книга.
Ученики же, напротив, сидели, не двигаясь, наблюдая за телодвижениями отцов. Весь этот процесс представлял собой несколько преображенную греческую мистерию – ту самую, которая когда-то чуть не заразила великих республиканцев, которые, однако, сумели в свое время побороть эту болезнь.
Но то, что болезнь была уничтожена, это, разумеется, горькая неправда. Уничтожены были больные, а болезнь ждала своего часа. И этот час настал. Правда, если болезнь хотела отомстить, то, наверное, она была несколько разочарована, поскольку противник ее, несмотря на то же имя, стал совсем другим – Рим изменился.
Кто знает, что в действительности скрывается за этими, казалось бы, безобидными чтениями? Возможно, это своего рода экстатическая подготовка. Того и гляди, вот-вот начнется развратная оргия, прямо как в былые времена. Или, быть может, христиане так готовят себя к "подвигам", которые они вытворяют посреди бела дня?
Нынешним вечером, портик, как и подобает, спать не собирался. Обычная картина. В центре портика восседает престарелый учитель с сумасшедшим взглядом, вкруг него – несколько существ аналогичного типа, только моложе. Тишина. Близится ночь.
Четыре фигуры возникли на горизонте и стали быстро приближаться к портику по Аппиевой дороге. Не успел учитель произнести несколько слов, как незнакомцы оказались рядом.
Христиане прекрасно знали, что их в обществе недолюбливают, поэтому предпочитали ходить с оружием; однако среди них было очень мало людей, которые могли бы позволить себе меч, поэтому чаще обходились обычными ножами, а то и дубинками.
Никто из собравшихся в портике и не догадывался, каковы намерения и насколько решительно были настроены окружившие их четыре подвыпивших человека – Квинт, Тит, Марк и Анней. И действительно, заседатели были очень удивлены, когда незнакомцы достали мечи и, без каких-либо лишних представлений или угроз, стали ими орудовать. Все произошло слишком быстро: два (три – у Тита) движения руки, и полы портика покрылись кровью, после чего трупы христиан подверглись четвертованию. Убийцы успокоились лишь когда увидели перед собой кровавое месиво из мелких кусков человеческих тел, после чего решили все это предать огню вместе с портиком.
Эксперимент прошел удачно.
8.
Юный властелин вечного города продолжал заниматься тем, к чему привык с самого детства: окружив себя красивейшими девицами и облачив их в пестрые одеяния, он, в выстроенном гигантском храме Солнца по его же, императорскому, наказу, выплясывал жреческие танцы во время восхода и захода сияющего божества. Ближайшим окружающим же, а иногда и просто прохожим и обывателям казалось, что музыка и танцы продолжаются здесь чуть ли не круглые сутки, а то и вовсе бесконечно.
В перерывах между мистическими оргиями Гелиогабал справлял умопомрачительные по своему разнообразию и роскоши пиры: так, в течение одной трапезы сменялось до двадцати шести блюд. Такому обжорству позавидовал бы и огромный желудок тучного галла, но ведь Антонин, в отличие от варваров (к коим он себя не причислял), обладал совершенным и великолепным по красоте телом без каких-либо изъянов и лишнего веса.
Многие римляне недоумевали, какого бога почитал их господин, кому были посвящены танцы и многочисленные жертвоприношения, которые так же, как и все остальное, что свершал Антонин, значительно отличались от того, к чему привыкли римляне.
Одних (правда, очень немногих) любопытство сделало приверженцами культа, яростным сторонником которого был император, другие – сожалели, что римский властитель так небрежно относится к римским же богам, которые в течение многих столетий сопровождали великий и доблестный народ и всячески ему содействовали, третьи же – искренне радовались пока еще не объявленной, но уже существующей фактически свободе вероисповеданий.
Более всего свободы ощущали христиане, хотя недавнее происшествие несколько охладило их пыл.
Христиан никто и не думал жалеть – за свои греховные дела они всегда получали по заслугам. Ни одна общность не могла сравняться с этой по количеству нанесенного вреда государству: по неизвестно каким таким бытовавшим у христиан идеологическим причинам они умудрились уничтожить десятки древних библиотек по всей стране, предать огню тысячи ценнейших рукописей эпикурейцев, стоиков, других философов и ученых, а также писателей и поэтов; они уничтожали изваяния, избивали простых граждан, совершали акты самосожжения в людных местах и свершали еще много такого, что никогда не придет на ум разумному человеку.
За это их ненавидели. Но, как уже говорилось, пришел юный и, прямо скажем, несколько легкомысленный Гелиогабал, которому до христиан не было никакого дела. Более того, он даже не знал о существовании таковых, хотя уже чуть ли не вся страна хором твердила: "сделайте хоть что-нибудь!". Но Гелиогабал не слышал просьб, он принципиально не желал заниматься государственными делами вовсе.
Другие секты не особенно возрадовались объявленной свободе не столько потому, что их это не касалось, сколько потому, что они либо не стремились распространить свое учение любыми доступными или даже недоступными способами и довольствовались тем, что имели на данный момент. А имели они немало.
На востоке государства, а именно, в Малой Азии, Сирии и на севере Счастливой Аравии господствовал митраизм, запад и Африка были поглощены христианами и разнообразными галльскими культами, счету которым не было, в Элладе же шла скрытая борьба между пифагорейцами и орфиками.
Последние два учения стали особенно популярны, и связано это вот с чем. Во времена, начиная с правления Тиберия и заканчивая Домициановым, жил некий чудотворец и волшебник по имени Аполлоний родом из Тианы. Прославился он замечательными добродетелями: мудростью, справедливостью и умеренностью. Знаменит он был и своим пифагорейским образом жизни: не потратив ни одного мига своего существования зазря, Аполлоний постоянно скитался, обходив пешком чуть не весь мир в поисках мудрости. Побывал он и в Индии, и в Британии, и в дальних Скифии и Африке, то есть нога его ступала там, где не бывал ни один другой человек родом из его мест, да и, пожалуй, из всего римского государства. К счастью, деяния этого замечательного мудреца не забыли и сумели записать все до точности. Говорят, некий ритор по имени Флавий, собрав нынче все сведения об этом пифагорейце, написал книгу и стал распространять на востоке и в Элладе.
Орфодоксы же, весьма опечалившись этим фактом, так и не сумели решить, что противопоставить пифагорейцам взамен, поскольку, помимо самого Орфея, они мало кого знали из своих мудрецов. Однако мысль все же родилась, и стала она такой: пифагорейскому числу надобно противопоставить орфодоксальное слово.
Так продолжалась борьба, сопровождаемая музыкой и танцами Гелиогабала.
9.
По случаю приближающихся празднеств януарий все горожане находились в особенно воодушевленном, если не сказать – торжественном, настроении. Все кабаки и трактиры были заполнены до отказа, пиво и вино распивалось повсюду, на каждой улочке города, и отовсюду же разносились ароматы мясных блюд и других вкусностей.
В трактире у Каракалловых терм народу собралось вдвое больше обычного, да и рядом с трактиром толпилось не меньше людей. "Веселая четверка", казалось, не покидала этих мест и, как всегда, вела разговоры о судьбе страны и не только.
- Подумать только! Какому-то мальчугану, да еще и со странностями, доверить римскую власть! – Квинт, как обычно, после нескольких кружек пива становился неудержим и критиковал все, что двигалось. – Мало того, что он еще юнец и загрязняет Рим чуждой, восточной, какой-то по-бабски суеверной культурой, ведь он еще и развратен подобно этому, как же его…
- Ты про последнего худого говоришь или кого-то из древних разумеешь? – поинтересовался Марк.
- Да кто его знает, древний или не древний? Чье бренное тело покинула душа – тот уже для нас древний. – Квинт призадумался. - В общем, я про того самого говорю, который был редким обжорой и любил еще одеваться в женские одежды и даже вышел замуж за кого-то там. Да, он еще по этому поводу устроил игры, зрелища и бои гладиаторов, посещал их лично с супругом в свадебном платье.
- Это Калигула? – спросил Анней.
- Нет, это не тот, - ответил Квинт, - хотя Калигула ни в чем не уступает моему.
- Коммод? – предложил Анней еще одну версию.
- Нет, этого я еще лично помню. Он, хоть и был большой развратник, но прославился совсем не этим.
- Значит Германик?
- Анней, откуда ты это все знаешь? Читаешь, что ли, много? Впрочем, верно, по-моему, ты угадал, это того самого Германика я и имел в виду. Но к чему это я? Ах, да! Наш-то, нынешний, он-то уже успел отличиться. Слыхали, что люди говорят?
- Я не только слышал, но и своими, вот этими двумя глазами, клянусь Юпитером, видел, - Титу наконец удалось найти повод высказаться, - как Антонин со своими жрицами….
- Совокупляется? Ха-ха-ха! – громко рассмеялся Марк. – И что же здесь странного? Кто этим не занимается?
- Да, ты прав, многие или даже все этим занимаются, но ведь не так же, как он, со всеми сразу….
- Неужто со всеми сразу? Их же у него не менее двадцати, разве не так? Вот это да! – Марк был крайне удивлен, но тут же усомнился. – И где же ты это наблюдал? Может, ты и сам принимал участие, переодевшись жрицей? Ха-ха-ха! Он, небось, разницы-то и не заметил! Ха-ха-ха!
- Что, не верится? В храме я все это наблюдал! В том самом, где этот Гелиогабал танцы свои танцует! Да, да, там и наблюдал! Я видел всего единожды, а другие твердят, что мистерии всякий раз такими оргиями и заканчиваются. Я и сам в это не поверил, когда мне братец такое рассказал. Он, говорит, ходил на эти мистерии поглазеть, а однажды, когда танцы прекратились и народ разошелся, услышал странные звуки, раздающиеся из храма – то ли, женский плач, то ли еще что. Двери были уже закрыты, а он, решив, что кто-то нуждается в помощи, взобрался наверх, к окну и вот тогда увидел такое, отчего свалился с высоты и поранил себе обе ноги. Вот так. А потом он и мне это показал.
- Это еще что, - несколько смущенно произнес Квинт. – Говорят, будто Цезарь наш зачастую принимает ванны, наполняя их какой-то особенной жидкостью….
- Ослиной мочой никак? – отреагировал Тит.
- Нет, - еще больше смутился Квинт, даже слегка покраснев, - мне сложно об этом говорить, да и слухи ведь это всего-навсего!?
- Ну так говори, не молчи, - сказал Марк. – Чего ведешь себя, как девка?
- В общем, говорят, будто наполняет он свои ванны мужскими выделениями, - еле проговорил Квинт.
- Ха-ха-ха! Я теперь знаю, почему Квинт так смущается, - еле сдерживаясь от смеха, сказал Марк. – Он принимал участие в этом процессе – ха-ха-ха – по собиранию выделений!
- Да ладно, ладно, успокойся, Марк, что это с тобой? – успокаивал Анней возбужденного друга. – Пусть Квинт продолжит, он, видно, что-то еще хочет рассказать.
- Да, это еще не все, - подтвердил Квинт. – Ходят слухи, что Гелиогабал этот – большой любитель посещать общественные термы. Ходит он туда чуть не каждый вечер, принимая гражданский вид и смывая краски с лица, но не тут-то было – его все равно узнали. Так вот, заглядывает он в термы не просто так: зайдет, посидит чуток, прогуляется, понаблюдает за посетителями, найдет мужчину с самым большим достоинством и забирает его с собой. Порой, забирает даже нескольких. Ну, а что происходит после этого, вы и сами прекрасно понимаете.
- Это с каких таких пор римские нравы настолько изменились, что стали воспрещать подобные связи? Даже у самого мудреца Аврелия Антонина были любовные связи с братцами! – Возмутился Марк. – Может, ты мне и с Титом запретишь разделять постель?
- Эй, эй! Я никому ничего не запрещаю! Делайте что угодно, но во всем знайте меру!
- А ты-то сам знаешь меру? – Ухмыльнулся Марк. – Вчера ты был с одним братцем, позавчера – с другим, сегодня – с рабыней, завтра, возможно, вступишь в связь с ослицей или, может быть, даже с ослом? Ха-ха-ха!
Товарищи еще немного поболтали и, исчерпав все темы для разговоров, покинули трактир, освободив место за столиком для других посетителей.
Вечерело. Внезапно грянул сильный ливень, и улицы города тут же обезлюдели, но царящий в воздухе аромат предстоящих празднеств не иссякал. Да, грядут януарии.
10.
Гелиогабал однажды обратился к Юлии Месе с такими словами:
- Римский правитель, как самый могущественный властелин на свете, должен иметь у себя под рукой мудрого советчика, каким был Аристотель у Александра, Луций Анней – у Германика. Должно меня обучить и наставить в искусстве, науках и мудрости. Кто более всего нынче достоин пребывать рядом со мной? Кто лучше других наставит меня? Кого считают самым мудрым?
Хитрая бабка, боясь потерять свое влияние над юным и легкомысленным внуком, решила не отвечать откровенно на поставленный вопрос.
- Бассиан, зачем тебе учитель, ведь ты вполне мудр сам по себе. Ты привел не лучшие примеры: вспомни Августа, Марка или древнего Солона – у них ведь не было никаких наставников кроме самих себя. Да и времена нынче совсем другие настали – нет больше ни Платона, ни Аристотеля, народ оглупел многократно и, хоть называет себя сегодня каждый второй философом, но даже, собери их всех вместе и помножь знания на сто, все равно не получишь и малой доли мудрости древних.
Хоть и понравились эти слова Антонину, он все же продолжил поиски, и стал вопрошать других о мудрейших учителях. Вначале ему удалось выяснить, что мудрость следует искать либо в самом Риме, либо же в Александрии, поскольку именно в эти два города стремились попасть любители наук и мудрости, да и школы были там наилучшие. Чуть позже Гелиогабал узнал, что в Риме наимудрейшим является некий выходец из Сирии по имени Нумений, в Александрии же – Аммоний.
Гелиогабал одним слугам отдал приказ послать за Нумением, другим же – накрыть столы и подготовить торжественный прием. Но все приготовленные яства со стола пришлось съесть без гостей, поскольку Нумений отказался прибыть к императору, сославшись на слабость, которая мучила его после длительных празднований януарий. Когда же Нумению пригрозили, он отвечал, что, мол, "мы, пифагорейцы, жизнь за благо не считаем, а смерть – за худое", поэтому бояться ни императора, ни самого Юпитера он не собирается и будет стоять на своем вплоть по последнего вздоха.
Когда все это передали Гелиогабалу, он сначала разозлился, но вскоре успокоился и понял, что Нумений – тот, который действительно ему нужен, ибо зачем властелину советчик, который во всем потакает? Гелиогабалу показались весьма мудрыми слова Нумения, ибо о подобном он никогда ни от кого не слышал, да и, чего уж там, даже не думал о таком. Действительно, почему же они, пифагорейцы, не считают жизнь благом, смерть же – худшим из всего для человека. Этот вопрос заставил Гелиогабала призадуматься и, дабы получить на него ответ, он решил отправиться к Нумению лично.
Собрав свиту, Антонин торжественным шествием добрался до северной окраины города, где располагалась исхудалая лачуга философа. Открыв двери, Антонин увидал седовласого старика с длинной и неухоженной бородой, одетого в жалкие лохмотья. Старик сидел за небольшим столом, который был завален разными бумагами и свитками. Один из них Нумений внимательно изучал.
Нумений не обращал на гостей никакого внимания, и тогда Гелиогабал решил завязать разговор.
- Чем ты занят, Нумений?
- Я борюсь со сном, властитель, - ответил Нумений.
- Отчего борешься со сном в полуденный час? – поинтересовался Гелиогабал. – Ночью не спалось, или трудился утром?
- Нет, господин, ни то, ни другое. Я и ночью спал, да и поутру не трудился и не устал. Просто нынче в возрасте я таком, что днем, после приема пищи спать охота.
- Что ж не спишь?
- Господин, устает не душа, но бренное тело. А оно еще успеет отоспаться в Аиде. Душа же бодрствует даже ночью, чему доказательство – наши сны, стало быть – в таком отдыхе она не нуждается. Следовательно, тот, кто спит днем, уподобляет свое тело бездыханному трупу.
- Мудрые слова твердишь, - удивился Гелиогабал. – У кого ты выучился такой премудрости?
- Цезарь, не было на свете человека более мудрого, нежели Пифагор и, хотя и жил он очень давно, я все же говорю, что именно он является моим учителем. Ведь воистину, Антонин, есть люди, есть боги, а есть еще Пифагор.
- Хорошо, Нумений, ты все это пока попридержи – расскажешь, когда вступишь в должность и будешь наставлять меня в науках. А сейчас ответь, отчего же ты не явился по моему приказу? Как смел отказать самому императору?
- Разум мой господствует надо мной, и никто более кроме него, даже бессмертные боги.
- Но ведь это была просьба, приглашение во двор императора на пир? Почему отказался?
- Цезарь, в тот день я уже успел пообедать, вот если бы гонцы пришли раньше, я бы, возможно, явился к тебе в гости и отобедал.
- Так прими же мою просьбу, научи меня мудрости и наукам, и не будешь более нуждаться – всего у тебя будет предостаточно.
- Цезарь, ты меня неправильно понял, я ведь не жалуюсь на свое состояние, поскольку я принимаю пищу единожды в день не от бедности. Так учил Пифагор, сказывая, что трижды и более раз в день едят лишь глупцы, коим по скудости ума кажется, что день длится больно долго.
- Пусть будет по-твоему, но примешь ли ты мое главное предложение?
Тут Нумений впервые поднял глаза на императора, внимательно оглядел его с головы до ног и, о чем-то поразмыслив, произнес:
- Наш учитель, Пифагор, был настолько мудрым и ученым мужем, что умел определять не только прошлое, но и будущее. Я, в отличие от него, не силен в этом, но даже сейчас мне не сложно назвать причину моего отказа: власть твоя, Цезарь Август, долго не продлится, ибо ты уже, несмотря на свой юный возраст, опорочен донельзя. Твоей вины, Цезарь, в этом нет – наказания заслуживают те люди, кои воспитывали и окружали тебя с момента твоего рождения и по сей день. Отказ даю я не потому, что не желаю связываться с тобой, но потому, что повлиять ни на что не успею.
Гелиогабала оскорбили такие слова, и он, быстро покинув лачугу философа, возвратился к себе. В течение нескольких дней после этого визита Гелиогабал пребывал в смятении. Он страстно желал отомстить Нумению, но не знал, как это сделать, ведь тот и смерти не боится, и страданий телесных не пугается, и лишений не тревожится. Решил тогда Антонин посоветоваться с бабкой. Та, недолго думая, отвечала, что Нумения следует отправить в ссылку. Гелиогабал подхватил эту идею, хотя и не совсем понял, чем же таким плохим может обернуться ссылка для Нумения. В общем, решение было принято, и философа отправили к персам.
11.
Согласно приказу Цезаря, Нумения схватили и, с тем, чтобы обменять его на римских военнопленных, обмыли, постригли и нарядили в роскошные одежды, в общем, привели в достойный, по представлениям Гелиогабала, вид.
По прибытии в Ктесифон, Нумений, показавши себя парфянам, премного удивил последних своим необычным видом и знанием местного языка. Прослышав о таком знатном госте, Вологес приказал пригласить Нумения в царские хоромы. Принципиальный философ решил на этот раз не отказываться и явился на прием. Царь первым делом спросил его:
- Как твое имя, чужестранец, и откуда ты родом?
- Царь, зовут меня Нумений, - без запинки ответил на парфянском диалекте философ. – Родом я из Апамеи, что не так далеко от здешних мест, в Сирии. Но покинул я свои родные места столь давно, что уже и не помню отеческих мест. Скиталец я по натуре своей пифагорейской, нигде не задерживаюсь дольше четырех лет. Моя нога ступала по Италиям и Галлиям, Испаниям и Британиям, в Греции, Скифии, Ливии и Египте я тоже удосужился быть. Как видишь, мой нынешний путь лежит на восток.
- Интересная у тебя жизнь, - улыбнулся Вологес, - делаешь то, что твоей душе угодно. А нам, государям, совсем иная судьба уготовлена. Кстати, ты там упомянул одно имя…. Мне показалось оно известным.
- Pythagoras?
- Именно, - подтвердил Вологес. – Если это тот самый, о котором я думаю, то он – лучший ученик нашего великого наставника Зардара.
- Зардара?
- Да, Зардара. Он жил в далекие времена, задолго до Кира Великого, от которого я веду свой род. Зардар научил нас, персов, мудрости. Благодаря ему мы познали, что есть добро, а что – зло, и до сих пор поклоняемся согласно его учению Ахурамазде.
- Зардар, Зардар, - Нумений пытался что-то припомнить. – Мне известен лишь один перс, которого почитали многие древние мудрецы Великой Эллады. Имя его – Зороастр. Не его ли ты имеешь в виду?
- Похоже, что все так и обстоит. Только вы, греки, склонны все имена коверкать на свой лад.
Нумений пребывал в восторге от услышанных слов. Он преклонил колени и стал что-то нашептывать. Казалось, будто он плачет.
- Что с тобой, Нумений? – поинтересовался царь.
- Прости, владыка, - ответил Нумений. – Я растроган тем, что ты мне сообщил. Я всегда считал Пифагора величайшим и умнейшим из всех людей, когда-либо живших на земле, но я заблуждался, поскольку недооценивал его, ведь он гораздо более мудрый и могущественный. Оттого я и плачу. – Философ вознес руки к небу и, обращаясь к небу, стал молить. - О, Великий Пифагор! Прости меня за мое неверие, ведь ты действительно был способен находиться во многих местах одновременно. Прости, я сомневался в этом!
Нумений продолжал лить слезы. Царь сжалился над ним и обратился с такими словами:
- Да, Нумений, сколько живет человек, столько он и учится. Каковы твои планы, мудрец?
- Какие у меня могут планы? Мне осталось находиться в этом бренном теле совсем немного, я уже стар, посему и планов никаких не строю.
- Я желаю предложить тебе остаться здесь, у нас. Такой ум, как у тебя, принесет нашей величайшей в мире державе много пользы. А подходящее место для тебя я найду лично.
- Царь, твое предложение я отвергнуть не могу, поскольку то место, где ступала нога Пифагора для меня является священным. Спасибо тебе, владыка, я согласен.
И Нумений действительно остался в Парфии. Его назначили управителем царской библиотеки в Ктесифоне, благодаря чему философ приобрел множество знатных друзей и учеников. Но спустя несколько лет случилось непредвиденное: царя Вологеса свергли, на смену ему пришла другая правящая династия, которая посчитала необходимым казнить всех тех, кто был дружествен Вологесу. Нумению с несколькими товарищами пришлось тайно совершить побег.
На западе – вражеский Рим, на юге – злобные арабы-троглодиты, на севере – воинствующие сарматы и аланы. Отправиться ко вполне дружественным серам было можно, но сложно – слишком уж высокие и непроходимые горы отделяли их страну от остального мира. Оставался один путь – в Индию.
12.
Шел второй год правления Цезаря. Хотя и казалось, что Гелиогабал посвящает все свое время пляскам и священнодействиям, он все же казнил большое число знатных и богатых людей, на которых ему донесли как на неодобряющих и высмеивающих его образ жизни. Предварительно Гелиогабал принуждал этих людей писать завещание на все состояние на его имя. Среди жертв оказалось много сенаторов, купцов, а также ряд представителей преторианских родов, к которым Гелиогабал питал особую ненависть как к людям чванным и тщеславным.
Вскоре Гелиогабал решил обзавестись супругой и объявил состязание, которое состояло в следующем: женщина, превзошедшая других в искусстве удовлетворения, становилась его супругой. Но состязание не удалось, поскольку сам Гелиогабал отменил его, оставшись без сил уже на второй день его проведения.
Тогда Гелиогабал обратился к Юлие Месе, попросив ее отыскать ему красивейшую из римлянок знатного рода и юного возраста. Бабка, начав активные поиски по всей Италии, скоро нашла девушку, наиболее соответствующую запросам ее внука.
Звали эту девушку Юлией Корнелией Павлой, была она из патрицианского рода, того самого, который восходил к Луцию Эмилию, павшему в знаменитой битве с Пунийцем при Каннах. Девушка была очень юная, красивая лицом и телом изящных форм обладающая. Граждане, которым довелось наблюдать Гелиогабала и Юлию вместе, не могли налюбоваться на пару без восхищения и искреннего восторга; все будто в один голос твердили, что молодым суждено долго и счастливо быть вместе. Но предсказания были ошибочными, поскольку не прошло и года, как Гелиогабал отослал супругу, приказав жить частным человеком и лишив почестей. Этому предшествовали безуспешные попытки Цезаря приобщить Юлию к культу и священнодействиям, и отказ супруги был для Гелиогабала настоящим оскорблением. Но он решил обставить все иначе: однажды, напоив ее за ужином, Цезарь отвел ее в спальню, пообещав прийти чуть позже после принятия ванны, а сам пошел к рабу Стеху и приказал под угрозой смертной казни исполнить обязанности вместо него. Стех так и сделал, а пьяная же и потерявшая рассудок Юлия ничего не заметила. Гелиогабал явился в спальню только под утро, отдав, таким образом, свою супругу на целую ночь в полное распоряжение раба, который таким подарком не преминул воспользоваться и забавлялся с Юлией разными извращенными способами.
Гелиогабал сделал вид, что удивился и устроил скандал. Раба он тут же приказал казнить, а Юлие посоветовал убраться от него подальше, не то он сделает то же самое и с ней.
Расставшись с Юлией, Гелиогабал тут же решил найти новую супругу. Он похитил у Гестии из священного обиталища весталку Юлию Аквилу Северу и сделал своей женой, несмотря на то, что она была жрицей храма Гестии и что ей было велено согласно священным законам пребывать непорочной и до конца жизни оставаться девственницей. После этого Гелиогабал впервые подвергся критике сената, а толпа впервые открыто показала ему свою нелюбовь. На это Цезарь отвечал, что его нечестивый поступок и столь великое прегрешение оправдывается человеческой страстью, которую он испытал; он будто бы был охвачен любовью к деве, а брак жреца и жрицы является пристойным и благочестивым.
Но и с этой Юлией Цезарь спустя непродолжительное время расстался и взял в жены третью, Аннию Аврелию Фаустину, возводившую свой род к Коммоду. Но, опять же, не успела Луна сделать один свой оборот, как Гелиогабал расстался с Аннией и нашел новую супругу, и так несколько раз подряд, после чего решил вновь жениться не Юлие Аквиле Севере, той самой весталке. Это был последний брак Гелиогабала.
13.
После этого Гелиогабал решил обогатить время своего правления замечательными военными делами, ибо, как он считал, не должно Риму быть таким спокойным, поскольку это расслабляет граждан, но главное, что подвигло Цезаря на это – страстное желание отпраздновать триумф согласно древним традициям. Отдав соответствующие приказания, Гелиогабал порешил самолично командовать снаряженным войском. В качестве объекта нападения была избрана Германия, причем на этом настоял сам принцепс, несмотря на долгие уговоры стратегов, пытающихся втолковать властителю о подписанных соглашениях и мире с этими варварами еще со времен Антонина. Но Гелиогабал не внял ни одной просьбе и приказал выходить в поход, как только наступят мартовские календы, до которых оставалось меньше месяца.
К указанному сроку огромное войско, в считанные дни собранное из галльских, италийских и иллирийских легионов, к которым в последний момент присоединились два восточных легиона из Азии, состоявшие большей частью из конницы, ожидало дерзких поручений Цезаря под Виенной. Неизвестно, какими силами Гелиогабалу удалось собрать столь многочисленное войско, что, когда оно медленно, ввиду своей неповоротливости, продвигалось на север, земля содрогалась так, что, под Альпами оно попало в лавинную ловушку, от которой пострадали восточные легионы, которые шли впереди всех, ввиду чего и приняли основной удар.
Большинству удалось спастись, выкарабкавшись из снежных завалов или же вообще увернувшись от них, но многие – порядка тысячи воинов – так и остались навечно лежать в этой ледяной могиле. Но то была не последняя демонстрация жестокости судьбы, преследовавшая в эти дни два восточных легиона: действительно, изнеженные долгим бездействием в Азии и развращенные тамошним образом жизни, проделавшие затем умопомрачительный путь на запад с тем, чтобы присоединиться к основному войску, потерявшие во время этого перехода силы, запасы, и, самое главное – боевой дух, попавшие под удар снежной лавины, солдаты эти, лишившись каких-либо надежд и всячески истощенные, решились на мятеж против Цезаря, посчитав его главным виновником всех выпавших за этот короткий срок на их долю бед. Одни присоединились к зачинщикам, чтобы отомстить за своих павших товарищей, другие – из ненависти к принцепсу, третьи – приняв жестокость судьбы за злокозненный план Цезаря, другие же – просто увлеченные опытными заговорщиками, которым удалось вовлечь в свой план многих воинов из других легионов.
Но все шло так, что казалось, будто Гелиогабал действительно выстроил хитрый план, либо же, ему в это время вспомоществовали бессмертные боги, поскольку заговор раскрылся благодаря предательству и мятеж был предотвращен. После того, как Цезарь разузнал все намерения мятежников, и молва об этом распространилась по всему лагерю, восточные легионы бежали и засели в лесу, близ небольшой маркоманнской деревушки, что располагалась в нескольких милях к северу от Могонциака. Основное войско шло по пятам, не отставая, ведь теперь у военной кампании впервые появилась не заоблачная, а совершенно ясная цель. Наконец, истратив и без того свои скудные запасы и полностью обессилев, мятежные легионы, заняв деревню, решили было, скорее от отчаяния, чем от глупости, при таком своем плачевном состоянии, предпринять защитные меры.
Неизвестно, за какие такие злодеяния против богов или людей были наказаны эти несчастные легионы, но боги оставили их, отдав на растерзание рассвирепевшему и желавшему отведать вкус крови основному войску во главе с самим Цезарем. Избиение было таким жестоким и беспощадным, что от деревушки, занятой заговорщиками, не осталось и следа, - перебиты были все без исключения местные жители, коих когда-то насчитывалось не менее полутора тысяч. Не было пощады и воинам.
Это было одно-единственное, первое и последнее военное действие не только в этой кампании, но и в жизни Цезаря вообще, который спустя несколько недель, тщательно подготовившись, отпраздновал пышный триумф, пронеся в праздничном шествии в Риме доспехи убитых воинов восточных легионов, выданных, благодаря их необычному виду, за одеяние поверженных варваров.
14.
Таким был Гелиогабал – не обладая добродетелями вовсе (и даже не имея малейшего представления о них), ему были присущи все известные людям пороки, причем не какие-нибудь, а худшие из них, из которых похоть более всего завладела им и не отпускала до конца его жизни. В стремлении удовлетворить свою ни на миг не оставлявшую его страсть к любовным утехам он не пренебрегал никакими способами и использовал буквально всех и каждого, пусть даже случайно попадавшегося у него на пути, не делая различия между полами и даже невзирая на то, живой это предмет или нет. Говорят, что все служители императорского дворца и его окрестностей побывали у него в постели – от раба и наложницы до квестора и весталки – причем редко когда бывало, что в спальне принцепса находилось одновременно менее пяти человек. Выше уже сказано было о том, что Цезарь начал свои развратные приключения с общественных бань – ведь именно там он, принимая вид простолюдина, выбирал партнеров с самыми большими мужскими достоинствами и отдавался им сначала в заранее заготовленных местах для встреч, а впоследствии, совсем разнуздавшись, занимался этим прямо в термах, без разбору и со всеми подряд, отчего даже выстраивалась очередь из желающих заключить в объятия юного красавца. Вследствие такого частого проникновения крупных половых органов в его тело, таз и бедра принцепса укрупнились в ширину и стали походить на женские.
За количеством последовало качество – в данном случае это означает, что Гелиогабал стал пробовать разного рода изощрения в своих постельных приключениях; некоторые из них были такими отвратительными и жестокими, что сложно о них не то чтобы говорить, но даже думать. Но людям должно быть известно зло и его проявления с тем, чтобы как можно дальше оттолкнуть все худое от себя и идти по пути добродетели.
Одним из самых вопиющих преступлений Цезаря было его издевательство над молодой весталкой, которую он пригласил, желая якобы поднести дары храму. Та, чистейшая особа, не ведавшая доселе ни хитрости, ни обманов, попалась на эту удочку и, как только зашла в хоромы императора, тут же по его приказу была схвачена, раздета и связана, после чего Цезарь жестко надругался над ней, лишив ее девственности – но на этом беды несчастной не кончились, поскольку тиран решил то же самое проделать с ее нежной задней частью. Невзирая на боль, крики и кровотечение страдалицы, Цезарь продолжал удовлетворять свою похоть, а как только весталка, обессилевшая, перестала реагировать на какие-либо его действия, Гелиогабал совершил, наверное, худшее, что может сделать один человек с другим – он сел ей на лицо и испражнился ей прямо в рот. Но и на этом Цезарь не успокоился – ему не достаточно было от природы существующих у женщин "отверстий", поэтому он кинжалом проделал узкую дырку в животе уже издыхавшей весталки и почти целый час извергал туда свое неиссякаемое семя, после чего юная дева, потеряв много крови, испустила дух. Но даже после этого император продолжал издеваться уже над мертвым телом девушки, приказав и рабам своим проделать то же самое. Те, не гнушаясь, с удовольствием выполнили распоряжение, после чего Гелиогабал, втайне удалившись, позвал охрану и схватил участников оргии, свалив всю вину на рабов и тут же казнив их всех, отрубив им головы. Что было сделано с телом девушки, неизвестно, однако прошел слух, что император передал его своему повару с тем, чтобы были приготовлены яства специально к приезду важных послов с востока.
Уже к тому моменту Гелиогабал сложил для себя традицию не отпускать просто так ни одно посольство: каждый участник оного должен был быть испробован в разных качествах в спальне императора. Интересно, что нынешних восточных послов насчитывалось не менее ста человек, и пробыли они в Риме всего-навсего один день, все свое время проведя в указанной спальне. Говорят, что незадолго до этого Цезарь обращался к одной известной гетере за советами и наставлениями в оральном мастерстве, и это самое посольство прибыло в самый удачный момент – при присутствии гетеры и под ее контролем (а также по ее примеру) император упражнялся и развивал эту технику.
После этого, наладив тесный контакт с указанной гетерой, которая содержала на окраине города увеселительное заведение, Гелиогабал регулярно стал захаживать к ней, где его наряжали в традиционные для гетер одежды – простые, но позволяющие демонстрировать все женские прелести, красили соответствующим образом и выставляли напоказ клиентам посреди других работниц дома. На него обращали не меньше внимания, чем на других и предлагали деньги, выказывая желание провести с ним ночь. Те, кто реагировал отрицательно, уже в уединении завидев его мужское отличие, заканчивали плохо, ибо все они были тайно казнены, а те же, кого сие открытие не оттолкнуло, напротив, были тайно вознаграждены или продвинуты по службе. Но иногда Гелиогабал (хотя, наверное, здесь было бы более уместно писать какое-либо женское имя) так изощрялся, что некоторые и вовсе ничего не замечали – дело в том, что его видавшее виды заднее отверстие было в любой момент готово к бою, то есть отличалось изрядной шириной и влажностью – совсем как женское влагалище, поэтому особо возбужденные клиенты (к коим относились, например, солдаты, возвращавшиеся из длительных походов), желающие получить все и сразу, просто задирали его юбку и быстро удовлетворялись.
Научившись всему и не пресытившись, Гелиогабал приказал по всему Риму искать самых разных людей, отличавшихся чем-либо необычным, в особенности же в телесном строении – его интересовали гермафродиты, мужчины с огромными достоинствами и даже с двумя таковыми, женщины с тремя грудями, просто очень толстые люди, а также представители далеких, варварских народов, отличавшихся особым строением, цветом кожи и многие другие. Вот за одного из перечисленных персонажей Гелиогабал даже решил выйти замуж и действительно сделал это, отпраздновав пышную свадьбу, нарядившись на ней как образцовая невеста. В качестве мужа выступал варвар невероятных размеров – необыкновенно высокий и толстый, превосходящий среднего римлянина по весу как минимум, в три раза, а Гелиогабала – не менее чем в четыре. А решился Цезарь на этот поступок, как говорят люди, после того как испытал самое большое сексуальное удовлетворение, оказавшись в постели под этим гигантом – в ту ночь его стоны разносились чуть ли не по всему Риму.
Но спустя некоторое время от этого варвара осталось лишь одно воспоминание, поскольку Гелиогабал приказал отрезать и забальзамировать половой орган этого гиганта, а из него самого сварить похлебку и раздать беднякам от имени Августа. Чернь, узнав о раздаче, невероятно обрадовалась и с большим удовольствием сожрала сваренное, не заметив подвоха – ведь Цезарь в этот суп неоднократно испражнился.
…
Говорят, что и будущего Цезаря – младшего брата своего, Александра – Бассиан успел совратить. Но это все слухи, и только, ибо в Риме их рождается больше, чем где-либо еще, ведь ни один человек своими глазами не видел, какие проступки совершил Гелиогабал – и был ли он хуже или лучше любого другого принцепса – не нам судить, но несомненно одно: если все сказанное о нем – правда, значит он был просто серым представителем своей эпохи, и делал то, что делали и все остальные.
|
|