КЛИНОПИСЬ
(Яуза)
Медная сеть,
должная нас ограждать от воды, неотличима
От узелков
собственной тени, что делит собою пространство
На кислород
и nevermore, на который имеем мы зуб, не имея причины
Оный иметь...
И застревает в руке черная шишка, как голова африканца.
12.03.96
(Кремль)
Обожженное яростью глины, так тело монаха–афонца,
Вечной святости место не дремлет и не бывает пусто.
И Васильевский храм – угловатым ожогом на фоне Солнца,
Словно четвертая, смертная степень шестого чувства.
13.03.96
1 МАЯ 1996. ЛУБОК
Звуки марша, соскользнувшего на чарльстон.
Красный день календаря. Среда. Погода.
Тем сильнее ощущаешь государство,
Чем ничтожней о тебе его забота.
Дети. Голуби. Отцы семейств. Их жены.
Тенью дома – на асфальте дремлет стая.
Населенье, глядя невооруженным,
Большей частию лишь там, куда пускают.
А пускают – лишь туда, где населенье:
К парадоксам вообще пространство склонно,
Ибо столь необъяснимо от рожденья,
Как валун, впитавший бдительность Горгоны.
1.05.96
ОСЕНЬ
Я не думал дожить до тебя – так и стало, не дожил.
Если что–то выводит рука, в том вины ни ее, ни моей
Ни на грош: только долг. Я мучительно помню и должен
Все – своей же душе. Все, что сказано было при ней.
Поворот, поворот. Пахнет свет? Или улица тоже –
И слегка молода, и настолько в обрез коротка,
Что при первой возможности рвется на запахи, точно
Пес – во тьму с поводка.
Мостовая и ночь – как набор существительных в речи,
Скачут: младшая бросит – другая, спеша, подберет,
Устремляясь обратно все больше на ощупь, все реже,
Чем трамваи вперед.
Пятница, 13.09.96
* * *
Я уеду из дома,
Не услышав от стен
Ни добра, ни худого:
Насовсем, насовсем.
Будет ветер и пусто.
Мне идти одному:
Я последние чувства
Все оставил ему.
Через арку направо,
И вперед до огней.
Вот мой Реквием – браво! –
В перелетном окне.
Десять тактов навстречу
Голубям на карниз, –
И вприпрыжку на плечи
Переулка. И вниз.
Брось печалиться, ужас
Пережди. Не дрожи
О консервах на ужин,
И не бойся за жизнь:
Там, за парой балконов,
Различимых к утру,
Тело станет законным.
Значит, я не умру.
18.11.96
* * *
Примитивный пейзаж
В половину листа,
За который не дашь
Ни окна, ни холста;
Безопасная даль
В половину руки,
Но рука и печаль –
Как они далеки!
Если выйти за дверь
И направо взглянуть,
То напрасно теперь
Открывается путь:
Половина зимы,
И дороги бледны,
И оттудова мы
На ладони видны.
Потому что и там
И, как правило, здесь –
Мы не в тягость богам.
Ибо мы–то и есть
(Глядя издалека –
Чтоб достал карандаш)
Фонари и река,
Примитивный пейзаж,
От неблизких картин
Отстраняющий плоть:
Чем он дольше один,
Тем он больше Господь.
13.12.96
ИЗ ПОЭМЫ
«ЧЕТЫРЕ СЮЖЕТА ДЛЯ ПРОЗЫ»
4
Зима в Москве – скандал и Боже мой.
Чуть полдень бил – а загорятся плошки,
И номер семь увозит на подножке
Комедию Мольерову домой.
Да явится суббота за средой,
От вечной ночи позабывши время,
И слабый день прощается со всеми,
Как в оспу. И не узнаешь с утра
Своих стихов, написанных вчера.
Стоят сюжеты и покойны души.
Смирив глаза, пурга стремится в уши –
Мы прячемся в дома и видим сны
Про яркий шум – и этим отмщены.
Зима, конец дорог. Не время помнить.
Толкаешь дверь, готов себя восполнить,
Готов войти – и опрометью вон
Бросаешься. И снегом занесен.
Конец окна – не время торопиться,
В приемной у грядущего толпиться.
Зима в Москве – пора простых вещей:
Ты видишь снег? Он и везде. По всей
Твоей земле, и на любой горбатой
От горя крыше, и в подслеповатой
Реке, и на мосту, у фонаря.
А реки замахнулись на моря,
Моря теснятся и находят тропы,
И в путь идут (а по краям сугробы).
Быть может, там, куда они ушли, –
Не нужно нас, нет места для земли.
Они идут, и голубеют версты
На небесах, и снег, зажатый в горсти
Последнего из долгой череды,
Едва успеет замести следы –
Как самому лететь в слепые дали,
Чтоб нам другие зимы передали
Свой вечный цвет – как письма от Него,
Где только подпись: только и всего.
19–23.12.96
ОСТАНОВКА
Как кружатся кварталы на Солянке,
Играя с небом в ножики церквей,
Так я пройду по видной миру планке –
Не двигаясь, не расставаясь с ней.
Дома летят, не делая ни шагу,
Попутчиком на согнутой спине.
И бег земли, куда я после лягу,
Не в силах гибель приближать ко мне.
Танцует глаз, перемещая камни,
Но голос Бога в том, что юркий глаз –
Не собственное тела колебанье,
А знак слеженья тех, кто видит нас.
Среди толпы Бог в самой тусклой маске,
Чтоб фору дать усилиям чужим:
Чей взор богаче на святые пляски?
Кто больше всех для взора недвижим?
30.04.97
ДОЖДЬ В МОСКВЕ
Немногие увидят свой конец
Таким, каким я вижу этот ливень,
Где медленно из облачных овец
Вдруг молния высвобождает бивень.
На улицах спокойно. Полных вод
Хватило для того, чтоб все колеса,
Все фары, каждый каменный завод,
Все небеса – удвоились без спроса.
И время ненаказанным бежит,
Но розга не впустую просвистела.
Во всем, к чему он сам принадлежит,
Глаз не находит собственного тела.
А значит, все на месте, все с тобой.
Жизнь и разлука с ней неразличимы,
Но первая отходит от второй
На полшага: мы делаемся зримы
Самим себе и миру самому.
Таков последний миг, но не расплаты.
Мы вытесняем, погрузясь во тьму,
Свет в последождевую кутерьму –
На плиты стен и кровельные латы.
1.05.97
ЧЕРНАЯ ЛЕСТНИЦА
Конец весны в предместии больниц.
Людей как не было, две–три машины,
И голоса таких незримых птиц,
Что словно купы бесом одержимы.
Нельзя запоминать вас наизусть,
Кварталы детства. Дом для пешехода
Уже постольку означает грусть,
Поскольку в нем тот знает оба входа:
Парадный первый, видный исподволь,
Как будто жизнь его внутриутробна –
Но вещь сама перерастает в боль,
Когда второй предвидеть мы способны.
Исчерпывая кладку стен собой,
И завершая дверцею жилище –
Он боком входит в память, как слепой,
Который трость потерянную ищет.
28.05.97
ГРОМ
В ложных сумерках всякое горло в Москве
Говорит о грозе в полный голос.
Есть, где ужаса взять помутненной листве;
В буйстве форток читается гордость.
И плывут по короткому небу пловцы,
Как в купальные дни на запруде –
Тяжелы и упруги, как все жеребцы,
Все машины, все купы, все люди.
Меркнет дом – будто бы за спиной беглеца
Уменьшаются образы вышек,
И соседского в раме не видно лица,
Хоть и знаешь, что к ливню он вышел.
И клубящийся гром в близорукой траве,
Как ладонью, находит початок:
В мыслях неба, в курчавой его голове
Остается родной отпечаток.
Но с глазницы спадает виденье дождя,
И встаешь у долины при входе –
Как слепые певцы себе жаждут вождя,
А на грех только зренье находят.
Глаз увидит, как начатый в ливень стишок
Обратится посланием с Понта –
И сознание опустится вниз на вершок,
Словно те, кто достиг горизонта.
4.06.97
|
|