Закопал. Помню еще. Колко живет мороз, очень тихо, морозно, хруст моих шагов… потом тишина, пар от моего дыхания, вокруг во взвешенном состоянии снежные пылинки: кружатся, кружатся, серебрятся под лунным светом. Луна полная, поэтому тени густые, длинные. Заходить в них страшно, словно во что-то материальное, твердое. Боишься, что стукнешься. Снег пушистый, легкий, ровный, и я дырявлю его своими валенками - коротышками…
Закопал под двухметровой квадратной елкой, даже не закопал, а просто положил: оно ушло вниз, оставив наверху аккуратный кругляшок отверстия в снегу. Оставалось только припорошить снегом, очень сухим и легким, как пух, – и ничего не видно.
Попробовал на язык. Тут же снег начал таять во рту, на ресницах, на носу, образуя влажность, совершенно безвкусную, холодную, неприятную. Захотелось оказаться в тепле. Вспомнил свой камин с потрескивающими полешками и, захлестнувшая волна нетерпеливого ожидания и где-то прятавшаяся радость, потянули меня в дом.
В охотничьей все еще пел Утесов, но пластинка уже заканчивалась. Звук, как всегда, накатывал откуда-то сверху, шелестя шкурами и струясь между экзотически торчащими рогами парнокопытных зверей. Пламя в темной комнате вело волшебную игру с глазами мертвых животных: то исчезало, то появлялось, уходило, разгоралось…
И здесь жили тени, но совершенно другие, не похожие на лунные. Они давились, прыгали, корчились в какой-то обреченной пляске между жизнью и смертью.
Открывая дверь, я надеялся, что в комнате кто-то окажется, и воплотятся мои недавние мечтания о встрече Нового года вдвоем…
Пластинка кончилась, как что-то оборвалось. Тени стали гуще, и почему-то движения их замедлилось, успокоилось. Чем тише я стоял, тем громче дышал камин, тем ярче горел огонь, тем спокойнее вели себя тени…
Боже, как я хотел, чтобы Она была сейчас здесь! Ждал, ворошил память, надеялся… Она. Все просто. Она существовала. И все меня окружавшее, мою голову, мои движения, мои мечты, все наполнялось Ее присутствием. Ее тень накрывала все сразу: и меня, и лунную тень, и тень от каминного огня…
Тишина… Не люблю у себя в домике тишину. Она живая. Лезет внутрь, в душу, в тело, в глаза, заставляет бредить, видеть несуществующее, нереальное. Кто-то стоит за ней, за тишиной… и этот кто-то несоизмеримо огромен, могущественен, страшен. Я чувствую грань, за которой, если не нарушить тишину, встанет тот «кто-то», встанет уверенно, во весь свой огромный, исполинский, нечеловеческий рост и скажет…
Воздух начал струиться. Как вода. И становился все гуще, все жирнее, все материальнее. Дышать стало трудно. Скоро его можно будет пить… А потом есть?! Представилось: воздух, как масло, и ты его режешь и намазываешь на язык острошипящим ножом. Бред!
Оцепенение. Пошевелиться – совершить подвиг. Ломаешь себя, как мороз хрустящую сталь. Главное, сосредоточиться и выполнить команду, не задумываясь… Ш-ш-шаг! И судорога по всему телу!
Но пошел. К проигрывателю. Что поставить? «Хор пилигримов» Вагнера? «К радости» Бетховена? «Утром» Грига? Нет… нет… нет…
В голове что-то зазвучало: предвестие? Предначертание? Жду…
Музыка все громче, все сильнее. Отчетливо слышны отдельные звуки, музыка… но мелодии нет, музыка без мелодии… как это? Наплывает волна звуков – какофония, сумятица, и грусть. Физически ощущаю все это в себе, глубоко внутри, там, где… грусть. Стою, держу в руках пластинку: какую? Медленно опускаю взгляд вниз: Дебюсси… «Лунный свет»… И сразу лавина! Прыжок вниз с Ниагарского водопада… с пробиванием земной тверди. О, господи! Я СЛЫШУ НЕ ПОСТАВЛЕННУЮ НА ПРОИГРЫВАТЕЛЬ ПЛАСТИНКУ! Теперь музыка не внутри, она снаружи, она везде: в воздухе, в огне, в доме, столбом уходит в черное звездное небо… летит, неудержимая!
А звук! Чистейшее воспроизведение… на чем? Чем? Пластинка жжет мне руки, становится все больнее и больнее. «Брось!»… «Разожми пальцы, расслабь кисти!» - кричит голос, мой голос. – «Брось!»…
Я не помню, как пластинка оказалась на диске проигрывателя, как я ставил тонарм на край звуковой дорожки черного ребристого диска. Я стоял и смотрел на свои руки, на пальцы, покрытые маленькими белыми полосками саднящих ожогов … обморожений? И думал… о Ней, грезил Ею…
Она приходила ко мне во сне и стояла у окна моей уютной спальни на втором этаже. Стояла и смотрела в окно, потом уходила… а на ее месте оставались ее контуры, горящие в черноте ночи до самого рассвета. Я мог уже, не открывая глаз, сказать, когда стоит она, а когда только ее контуры.
Снежное царство моего сада хранило теперь промерзшую бутылку шампанского, которую я отогрею и открою только с Ней.
Иногда я приближался к пониманию…
…И меня бросало в водоворот событий и теней, исторгавшихся моим ужаленным взбесившимся мозгом, пущенным в разнос. Его деятельность поражала меня: голова разбухала до размеров комнаты и дальше, вбирала в себя все существующее в округе, скрупулезно изучала каждый предмет или существо, подчиняла своему влиянию и росла дальше. Внутри нее существовал я, маленький я, тоже изучаемый, тоже поглощаемый и беспомощный перед происходящим. Жуткое жило во мне, вживлялось и росло. Алые пятна крови на потолке, желтые лица нечеловеческих масок, перекошенных ужасом, горящие глаза потустороннего существа в ночном окне, шевелящиеся в углах черно-бурые вздыхающие клубки…
Мне не было страшно. Я жил этим. Я сам становился всем этим, становился «своим» и меня не трогали, не рвали мое сердце на части, не отрывали конечностей, не жгли огнем. Не совсем приятно видеть близко покойника в черном узком лакированном гробу, украшенным белым шелком. Сине-бледный, с ввалившимися глазами, первыми признаками разложения в местах соприкосновения с одеждой: черной фрачной тройкой. Один раз «лакированный» покойник мне надоел… он был похож на…
Его внезапные появления отвлекали, выворачивал распространяющийся трупный запах; тем более, что он вдруг захотел ожить. Я это почувствовал по мельчайшим движениям его конечностей и лавинообразным перемещениям воздуха в сторону гроба. И я приказал ему исчезнуть…
Открылись все окна…
Потух свет…
Огонь в камине прижался к земле и стал плоским…
Бумага, пыль, цветы, одежда закружились по комнате…
Прозрачность воздуха стала минимальной, как-то резко потемнело, потом вспыхнуло…
Все замерло на миг и рухнуло вниз…
Гигантская сила вдавила меня в кресло, огонь же, наоборот, кинулся за убегающим гигантским явлением и опалил мне брови…
Но покойник исчез!
Это была моя ночная жизнь.
Но я ждал Ее. Она должна прийти. Несмотря на… этот яркий… яркий … ярчайший встречный свет… на этот грохот… напоминающий… напоминающий … грохот лавины, когда ты внутри… да, внутри… на боль… на Боль… на Боль! Которая заполняет все тело и забирается внутрь… и не хочет уходить…
Когда грохот закончился, я увидел Ее. Очень отчетливо, ярко. Каждую складку Ее платья, невесомого и почти прозрачного, багровый рубец на шее, струйку крови из точеного ушка, красивую челку и открытые глаза… чистые открытые глаза. Взгляд этих чистых глаз леденил меня, он поглощал меня… вместе с моим взбесившимся мозгом…
|
|