Капли дождя барабанили с завидным усердием по поверхности мрачного черного зонта, который держал в руках человек с угрюмым и озабоченным лицом в длинном плаще и дорогих ботинках.
И долго он там так будет стоять? – спрашивал себя, сидя на скамейке и наблюдая за действиями молодого человека в серой майке и потертых джинсах, стоявшего на краю утеса и вдумчиво вглядывался вдаль, Кин.
Кин хоть и сидел под зонтом, но тем не менее его одежда была довольно влажной, а довольно прохладный ветер заставлял то и дело поеживаться. Он не обращал на это никакого внимания, так как то, что происходило на его глазах не поддавалось никакому описанию…
Клод смотрел вдаль и пытался понять, зачем ему это все надо? Зачем он все еще пытается зацепиться за эту никчемную жизнь, в которой нет ничего кроме боли и страданий? Почему он вот уже четыре с половиной часа стоит на этом утесе и не может совершить, то, что является для него наилучшим выходом и наиболее светлым будущим? Почему он до сих пор еще здесь? Почему он еще сомневается в том, что уже давно для себя решил и правильность чего не вызывала у него никаких сомнений? Почему это так сложно? Почему?
Смешной он однако, -- продолжал размышлять Кин, -- пришел сюда ранним утром, а теперь стоит и никак не может решиться, что? Передумал? В намерениях этого молодого человека со спутавшимися волосами и хорошей фигурой (за то время, что но наблюдал за ним, он успел довольно хорошо все поразглядывать) Кин ни на минуту не сомневался – это было очевидно с самого начала…
Клод пришел на утес еще на рассвете, чтобы никто не мог ему помешать совершить задуманное. Он шел, полностью погрузившись в мысли о том, куда же он все таки попадет? В какой из мириад миров его забросит? Хотя это не имело никакого значения. Ему было абсолютно все равно – все лучше, чем вопиющая несправедливость этого мира, где возможности к нормальному существованию имеют лишь те, кто не краснея врет и откровенно лицемерит. Мира, в котором имеющиеся возможности никто не использует с пользой и во благо, а лишь для удовлетворения сиюминутных потребностей, да и то лишь своих. Даже не ближних…
Ему всегда было это чуждо. Он никогда не понимал, как такие бездари, как те, с которым ему довелось повстречаться за те немного большим, чем два с половиной десятка лет, что он провел в этом мире, имеют так много и так ужасно этим распоряжаются? Как должны вести себя нормальные и честные люди в обществе лицемеров и материалистов?
А ведь я его, кажется, знаю, -- подумал Кин, продолжая вглядываться в спину Клода.
Он действительно знал его…
…Учительница недоуменно смотрела на Клода.
-- Я же четко дала понять, что от тебя требуется, Клод. Разве нет?
-- Да, мэм, -- отвечал Клод, опустив голову и из-под лба взирая на руки мадам Госи, держащие его рисунок.
-- Тогда почему ты нарисовал вот это, а не то, что я просила? – не унималась преподавательница живописи.
-- Вы просили нарисовать рассвет… -- ответил Клод и добавил: -- …который передавал бы позитивные эмоции и вызывал бы приятные ощущения…
-- Верно, Клод. Так почему же, если ты все прекрасно помнишь и понимаешь, ты приносишь мне рисунок с изображением неспокойного моря? Или ты снова будешь мне доказывать, что это именно то, с чем у тебя ассоциируется радостный и приятный рассвет?
-- Да, мэм, -- кратко произнес Клод.
-- Ты издеваешься, да? – На лице мадам Госи появились недвусмысленные намеки на раздражение и негодование. – Вот это – это радостный рассвет, -- сказала она, тыча пальцем в разноцветную мазню его одноклассника, -- а это, -- она указала на лист в ее руках, -- это депрессивное волнение на море, в котором не может быть ничего радостного!
-- У каждого разное восприятие и понимания радостного и приятно… -- Клод не смог договорить, так как мадам Госи так хлопнула ладошкой по столу, что весь класс, до этого момента вовсю использовавший возникший спор для выяснение личных проблем посредству речевого аппарата, разом затих.
-- Ты смеешься надо мной, да? – холодно, дабы сдержать порыв эмоций, спросила мадам Госи. – Ты думаешь, принеся мне что-то, что совершенно не имеет никакого отношения заданию сегодняшнего урока, сможешь наговорить мне с три короба, и я поставлю тебе то, что тебе хочется, да? Нет! Ты получишь то, что полагается за невыполнение задания, ты меня понял?
-- Но я выполнил, мэм, -- попытался опротестовать ее речь Клод.
-- Я тебя больше вообще к занятиям не допущу, если ты сейчас же не прекратишь пререкаться, Клод. Здесь я преподаватель и мне лучше знать, что радостно и приятно, а что мрачно и угнетающе, запомни это и тебе потом легче будет в жизни. Перерисуй, -- предложила она, -- и мы забудем о сегодняшнем разговоре, хорошо?
-- А тема эта же? – переспросил Клод.
-- Да, тема остается прежней, -- тоном победительницы заявила мадам Госи.
-- Тогда я снова нарисую море, мэм…
-- Но почему? ты же сам сказал, что понимаешь. Что нужно радостный и приятный рассвет.
-- Да, -- подтвердил он. – Мне приятно смотреть на пасмурное утро, когда солнца не видно за тучами, но я точно знаю, что но есть и что это именно оно меня греет; мне радостно смотреть на волны, которые двигаются абсолютно непредсказуемо лишь по самой выгодной для них траектории; я представляю себе, что у них есть душа, и что они полностью свободны от каких-либо предрассудков и предубеждений – они просто перекатываются и живут своей собственной, ни от кого не зависящей жизнью…
-- Все. Хватит, Клод, -- прервала его мадам Госи. – Мне не интересно, что ты там себе напридумывал и что тебе приятно. Я просила нарисовать рассвет. Радостный и приятный рассвет…
-- Но это и есть для меня самый радостный и приятный рассвет, мэм, -- не выдержал и перебил ее Клод.
-- Во-первых, не перебивай старших -- это некультурно, а во-вторых, рассвет это рассвет, радостный – значит с солнышком, птичками; приятный – в теплых тонах, понял?
-- Для кого?
-- Что за глупые вопросы, Клод? – возмутилась в очередной раз мадам Госи. – Для всех! Всем приятно смотреть на солнце, всем нравятся теплые тона и тому подобное, что ты такое спрашиваешь?
-- А кому не нравиться? Если кому-то приятнее дождь, нежели солнце?
-- Солнце – радость и веселье; дождь – скука, ностальгия, горечь… Кто этого не понимает, тот вообще ничего не понимает. Значит, ему пора навестить заведения, где принято говорить шепотом и носить белые халаты, -- заключила она ему в ответ.
-- Я не буду… Я не стану перерисовывать то, что для меня является правильным, моим восприятием этого мира, -- твердо сказал Клод.
-- Это твое последнее слово? – Это мадам Госи уже спрашивала скорее для вида.
-- Да.
-- Хорошо. Раз ты так хочешь – это твое право, но запомни хорошенько – твое мнение и твоя правда никого не интересует; у всех есть одна общепринятая правда, в которую все должны верить, а если тебя она не утраивает, то ищи ругой мир, Клод – это мой тебе совет на будущее…
Она протянула ему его рисунок с отметкой «2» и росписью.
-- Только за то, что хорошо нарисовано, -- добавила она, -- у тебя есть талант, но нету желания его использовать так, как это надо. Мне очень жаль, Клод, очень… -- Судя по ее лицу, так и было. Она посмотрела ему в глаза и спустя несколько мгновений бросила в класс: -- Можешь забрать свой рисунок, Кин , -- пять…
Клод развел руки в сторону и опустил голову… Вода внизу радостно играла солнечными бликами, отражая их во все стороны, радуя глаз – будто пытаясь продемонстрировать всю красоту этого мира тому, кто решил его покинуть…
Ну наконец-то, -- произнес сам себе Кин, -- Я уж думал, что зря просидел под этим проклятым ливнем… -- он взглянул на часы, -- пять часов! Кошмар! Ну не могу же я все бросить и пойти домой? Хотя так я пропущу начало полуфинального матча… -- продолжал он размышлять.
Позади него ветер сбросил скворечник с дерева и тот с глухим хлопком приземлился на мокрую землю – Кин инстинктивно обернулся, но, убедившись в том, что ничего интересного не происходит, вернулся к наблюдению за разведшим в стороны и приготовившимся еще секунд двадцать назад к прыжку молодым человеком.
Оставляю вам и всему этому миру ваше солнце и вашу радость – наслаждайтесь на здоровья, а я поищу иные миры, где люди (или еще кто-нибудь) умеют слушать и понимать окружающих, и где их за это не преследуют, -- говорил летящим ему навстречу валунам, на вершины которых то и дело взбирались волны пытаясь первыми до него дотянуться…
Лицо и Кина было слегка озадаченным. Глаза постепенно расширялись, а нижняя челюсть ползла вниз…
На его глазах капли дождя перестали отбиваться от тела Клода и начали падать на земля как ни в чем ни бывало… Тело Клода стало просвечиваться и довольно быстро становилось все более и более прозрачным…
-- Этого не может быть, -- прошептал себе Кин и вскочил на ноги.
…В воздухе, над обрывом, остались висеть лишь практически полностью прозрачные руки…
Ноги сами понесли Кина прочь от этого утеса… прочь… домой… туда, где все просто и понятно… домой… туда, где никто его не достанет…
Солнце начало пробиваться сквозь тучи и теперь его лучи отражались в мириадах дождевых капель, что продолжали падать с небес…
|
|