Давным-давно, примерно в годы семидесятые, в центральной газете "Правда" появилась небольшая информация. (Проверил сам себя! "Правда", 8 мая 1976 года!) В коротких строчках сообщалось: личный фронтовой шофёр Брежнева Алексей Репенько лечил в Москве простреленные ноги и в данный момент выехал на свою родину - в Балаклаву. Балаклава - это район Севастополя.
"Правда" в это время была главной газетой ЦК КПСС. И эта заметулька-крохотулька наделала шороху: была немедленно прочитана в обкоме, горкоме, и... завертелось колесо.
Но особенную прыть проявил редактор городской газеты "Слава Севастополя" Григорий Староверов. Он тотчас вызвал меня и сказал твёрдо:
- Воткнём фитиль "Крымской правде"! Напечатаем о Репенько очерк. И ты его напишешь!..
Дело в том, что в газете я тогда не работал, а трудился дежурным электриком в одном из ЖЭКов - жилищно-эксплуатационных контор, - но являлся внештатным корреспондентом сразу двух газет - "Славы Севастополя" и "Крымской правды". И никакого желания вставлять фитиль конкурирующей газете у меня не было. Да и из "Крымской правды" мне позвонили раньше, 7 мая, хотя публикация-информация появилась в "Правде" 8-го. Здесь нет никаких хитростей: часть тиража "Правды" - крымская часть - печаталась с матриц в издательстве "Таврида", там же, где и "Крымская правда".
Я попытался было отказаться, но тут Григорий Староверов проявил твёрдость:
- Или ты завтра же сдаёшь свои двести пятьдесят строк, или... Ты меня знаешь!
Кого-кого, а Гришку Староверова я действительно знал: редкостная скотина! Помню, я легонько покритиковал его за что-то на летучке - он иногда и внештатных приглашал на редакционное обсуждение. Так он тут же, не сходя с места, позвонил в типографию и приказал, чтобы ему немедленно принесли "материал Лезинского, который идёт в очередной номер" - он его, дескать, посмотрит ещё раз. А это были "Автографы Короленко" - редкостная находка! Так они и не увидали свет в городской газете, а были напечатаны в "Крымской правде". И уже оттуда были перепечатаны толстыми столичными журналами "Вопросы литературы" и "Литературная учёба".
Нет, нет, сами автографы я не привёз в Израиль, а подарил их Одесскому литературному музею - городу, где я родился.
Так вот, о Гришке Староверове. Не боюсь повториться: редкостной скотиной он был. Почему был? Он и сейчас есть: работает в "Крымской правде" специальным корреспондентом по Севастополю. И правят его безбожно - Староверов так и не научился писать для газеты.
Да, я знал, что Староверов слов на ветер не бросает!
Я принёс ему требуемые "двести пятьдесят строк". Они тотчас пошли в газету. С ходу, с лёту! Редактор спешил "вогнать фитиль" "Крымской правде". И "вогнал" - в "Крымской" материал за моей же подписью появился двумя днями позже. Владимир Бобашинский - редактор "Крымской правды", - всё понимая - замечательный редактор был Бобашинский, редкостной души человек, мне и сейчас стыдно, когда я вспоминаю этот эпизод, - сказал мне тогда:
- Бог вам судья, Михаил Леонидович. Но если вы думаете, что я не буду вас печатать, то глубоко ошибаетесь...
И - печатал! Много печатал! А Староверов после этого моего очерка - я в "Крымской правде" назвал его "По дорогам трудным, фронтовым" - вставил фитиль мне: не печатал с год. А то, что друзья мои пропихивали тайно, шло или под псевдонимом, или вообще за чужими подписями.
Но вернёмся к очерку, который, сильно отлакированный мной и литправщиками, появился в печати. И сейчас я применю особый приём: приведу курсивом то, что было напечатано тогда. А нормальным шрифтом - свои сегодняшние комментарии.
Старшина мягко тронул Репенько за плечо:
- Проснись, сержант!
Репенько открыл один глаз, вторым он пытался досмотреть сон. Старшина виновато развёл руками:
- Знаю, устал... Но надо!
Мы сидим за "пьяным" столом. Алексей Репенько в малом подпитии. Любит он это дело! Даже без закуски. Занюхает стопку мануфактурою, то есть рукавом, и дымит цыгаркой, как твой паровоз.
- Паньмаешь, Леонидыч, взяли мы ящик с ромом... У кого, у кого! У немчуры! Ну, и поддали, как следует. Улавливаешь, Леонидыч, да ты пей, пей... Нет, ты выпей сначала, а потом и разговаривать будем! Вот и хорошо, это по-нашему... Шире шаг, шагай вперёд! Значит, надулись мы ромом... Я те доложу, Леонидыч, против нашей водяры ром не устоит. Значит, под утро дело было, старшина, запамятовал его фамилию, тычет мне сапёрной лопаткой под ребро:
- Вставай, пьянь несчастная!
Так мне обидно стало за эту "пьянь", так обидно, что я чуть не заплакал, - и верно, слезы появились у Алексея Репенько, когда он вспоминал этот эпизод из своей фронтовой жизни, - однако сдерживаюсь: против начальства идти, что против ветра ссать. Ладно, говорю, надо - так надо...
Алексей Репенько знал, что такое на войне "надо"! "Надо" - и забудь, что ты не спал трое суток подряд, "надо" - и "шире шаг, шагай вперёд!"
"Шире шаг, шагай вперёд" - любимая поговорка сержанта Репенько. Иногда его и по фамилии не называли. Скажут "Шире шаг, шагай вперёд", и все знают: речь идёт о водителе машины ЗИС-5, которая возит документы политотдела 18-й армии.
Репенько вскочил, сна ни в одном глазу. Старшина невольно им залюбовался:
- Хороший ты, Алёшка, мужик!
- Точно! - не стал спорить с ним Репенько. - Я хоть и худой, но сильный...
- Пьянь она пьянь и есть! Глаза б мои на тебя не смотрели! Уйди с глаз долой!.. Э-э, нет, постой! На сегодня тебе особое задание будет, так что не вздумай опохмеляться, я тебя насквозь вижу и мысли знаю твои...
- Понимаешь, Леонидыч, у меня бутылка рому со вчерашнего заныкана. Правда, ночью я вставал по нужде и ополовинил её... Да ты, я гляжу, не пьёшь?! Пей! Иначе замолчу и... По долинам и по взгорьям шла дивизия вперёд... Леонидыч! Туды тебя растуды в тридцать три дивизии, а ну, держи стакан!
А ведь когда я ехал на встречу с Алексеем Репенько, меня предупреждали: не пей с ним.
Хорошо говорить: "Не пей", если трезвый он молчит, как партизан на допросе.
- Вот это по-нашему! Ты закусывай, закусывай, не гляди на меня. Я после первой не закусываю... Ах, это уже не первая? А я и после первой не закусываю! Значит... На чём мы остановились? Ага, значитца, так, старшина мне и говорит...
- Повезёшь генерала. Куда - скажет лично. "Виллис" ждёт...
У машины стояли генерал с адъютантом, и Репенько услышал слова:
- Еду один!
Адъютант пытался возражать, но генерал повторил:
- Поеду один! - и улыбнулся, заметив Репенько. - Он временно тебя и заменит!
Адъютант повернулся и ушёл. Репенько представился. Генерал протянул руку:
- Звать-то как?
- Алексеем.
- А меня Леонидом Ильичом.
- Это нам известно.
Генерал рассмеялся:
- Вам всё известно.
- Так точно! - вытянулся Репенько.
- Так уж всё было вам известно? - недоверчиво спросил я.
Алексей Репенько внимательно посмотрел на меня, на минуту мне показалось, что он даже протрезвел, но это только показалось. Икнув, он сказал твёрдо:
- Всё! От шоферни утаить ничего нельзя. Мы ж его ещё с Малой земли пасли... Охоч был генерал до баб. Молодой же был, гривастый и бровастый. И бабы фронтовые до него больно охочи были. Одним словом, был мужик не промах на переднем крае...
Это я знал и без Репенько. В Музее Краснознамённого Черноморского флота хранится докладная записка, написанная... кем, сейчас никак не упомню, о любовных приключениях Леонида Ильича на Малой земле. Но зато я помню резолюцию, вынесенную Героем Советского Союза Николаем Кузнецовым, бывшим наркомом и бывшим главнокомандующим Военно-морскими Силами СССР: "Гнать эту кудлатую б..дь из флота!"
Отомстил, отомстил наш Ильич боевому адмиралу, но уже в мирное время, когда стал генсеком. Только это тема для особого рассказа...
- Каков намечается маршрут, товарищ генерал?
- Маршрут у нас, Алексей, сейчас один, - тихо ответил Л.И.Брежнев, - на КП 17-го гвардейского корпуса. Дорогу знаешь?
- Изучил.
Заурчал мотор, и машина тронулась с места. Она мчалась по узкой просёлочной дороге. Если бы взять правее, то намного бы сократился путь, но проехать севернее Чопа тяжело - болотистая равнина...
- Дома кто остался, Алексей? - нарушил молчание генерал.
- Мать, жена, дочка Жанночка. Скучаю.
- До войны-то кем был?
- Шофёром. А как началось, я сразу в военкомат и - шире шаг, шагай вперёд!
Репенько неожиданно снизил голос до шёпота, будто их кто-то мог услышать:
- Товарищ генерал-майор, солдаты поговаривают, не сегодня-завтра прорыв начнётся, - Репенько кивнул в сторону границы Чехословакии. - Что вы об этом думаете?
Брежнев рассмеялся:
- Сегодня-завтра...
Начаться должно было через полчаса, затем и ехал на командный пункт 17-го гвардейского Леонид Ильич. И начаться должно было именно отсюда, с этого болота, где нет сплошных вражеских траншей, как будто сама местность препятствовала прорыву и откуда противник не ждал наступления. 17-й гвардейский должен начать, а затем 18-я армия перейдёт в наступление.
"Виллис" въехал в посёлок и остановился около двухэтажного дома. Генерала ждали. И он, поздоровавшись со всеми, тотчас отправился на КП.
- Жди меня здесь, - обратился он к водителю. - Минут через пятнадцать-двадцать буду...
- Никифорович, - обратился я к пьяненькому Репенько, - а как солдаты Брежнева воспринимали? Генерал всё-таки!
- Никак, - простодушно признался Алексей Никифорович, - там же боевая шоферня собралась. Кто кого возил: Мерецкова, Чуйкова... Серёга - так самого Рокоссовского. Эти, конечно, гордились... Но я хитрый Митрий!
- Это который Митрий? - не понял я.
Репенько рассыпался дребезжащим смехом:
- Который корову зарезал, а сердце в жопе искал! Леонидыч, кто из нас больше пьян? Давай, цеди ещё по одной! И никаких "но"! Понял?
- Понял!
- А хитрый Митрий я потому, что подфартило мне будущего Самого возить. Уразумел? Обогнал я кой-кого на повороте, Леонидыч!
- Ну-у?
- Баранки гну! Выпили мы с тобой?
- Выпили.
- Задавай свои дурацкие вопросы. Ты там Брежневым интересовался? Так я тебе отвечу: ни при какой погоде военный люд не слышал ни о каком Брежневе. Только мы, шоферня, про него знали, да окружение его. Хотя Брежнев мужиком классным оказался!
- Это каким же образом?
- А-а таким! Слушай сюда...
Ровно через пятнадцать минут - в девять ноль-ноль! - ракета, рассекая мрачное осеннее небо, тускло засветилась в вышине, и тотчас содрогнулась земля, принимая на себя смертоносный груз, выпущенный тысячами орудий. Заработал дремавший до поры гигантский вулкан войны...
Через какое-то время генерал вернулся к "виллису" и коротко бросил:
- В штаб восемнадцатой!
Машина тотчас рванулась с места.
- Вот и началось, - сказал Л.ИБрежнев. - Сейчас отвечать будут.
А фашисты как будто только и ждали этих слов. Проехали всего несколько километров, как автомобиль попал под обстрел: уцелевшие гитлеровские батареи начали вести ответный огонь. Вражеская мина, описав кривую, шлёпнулась впереди "виллиса", сделав огромную воронку. Репенько инстинктивно крутанул руль и объехал её. Но тут же два снаряда легли по бокам. Водитель стиснул зубы:
- В вилку взяли, сволочи!
Гитлеровцы, по-видимому, засекли машину и вели прицельный огонь. Вот где проявил чудеса мастерства водитель высшего класса Алексей Репенько: он делал петли, останавливался внезапно на полном ходу, сдавал назад, стараясь обмануть невидимого наводчика, перехитрить смерть...
- Ничего, товарищ генерал, выкрутимся!
И вдруг "виллис" стал заваливаться набок. "Неужели баллон пробило?!" - промелькнуло в сознании водителя. Нога привычно выжала педаль сцепления, нажала тормоз - машина остановилась.
Репенько выскочил из машины, пнул баллон ногой - вроде цел!
Но тут раздался взрыв и стало необыкновенно тихо. "Оглох?" - подумал сержант, заскакивая в машину. Выжимая до предела акселератор, он не осознал ещё до конца, что ноги его прошиты минными осколками.
- Что с тобой, Алёша? - услышал он тревожный голос генерала.
- Кажется... задело, - прошептал он побледневшими губами.
Л.И.Брежнев и сам уже видел, что "задело". Да ещё как! Репенько стал заваливаться набок.
Генерал осторожно положил Репенько на сиденье и сам сел за руль.
- Потерпи ещё немного, - как сквозь дрёму, услышал сержант Репенько слова генерала.
Машина хоть и медленно, по-утиному переваливаясь на перебитых скатах, но двинулась вперёд и выехала из зоны обстрела... До штаба было уже недалеко...
- Леонидыч, в рот тебе дышло, - совсем пьяненьким стал Алексей Никифорович, - вот ты мне скажи, кто из нас больше везучий: Серёга, который возил Мерецкова?.. Не-е, Серёга, кажись, Рокоссовского возил! Или - Чуйкова!.. Ладно, не в этом дело, одна хрен! Или я?.. Вот в чём вопрос, Леонидыч. Так кто?
- Ты, Алексей Никифорович.
- А-а па-ачему?
Пожал плечами: действительно не знал ответа. Репенько и не ждал его от меня:
- А-а па-атаму, что меня Сам возил. Меня, простого шоферюгу, возил сам Генеральный Секретарь Советского Союза нашей дорогой Коммунистической партии. Улавливаешь момент, Леонидыч?..
До штаба было уже недалеко, когда разорвался шальной снаряд и его осколки попали в машину. Последние сотни метров генерал Брежнев нёс Алексея Репенько на руках...
- Леонидыч! Понимаешь? Сам и на руках!.. Я когда в Питер приехал... Там у меня друзья. Приехал я их повидать, да и подлечиться: ноги же у меня того, шибко простреленные, и ноют - того и гляди, в отключку пойдут. А как мне без ног обходиться? Ну, прихожу я в поликлинику, захожу в регистратуру и говорю: подлечиться мне надо у вас. Много наслышан про ваши ручки волшебные... Это я, конечно, чернуху запускаю, ластюсь, значит, чтобы жалаемого результату добиться. А эта девица-регистраторша, сучка крашеная, повертела в руках мой паспорт и говорит: "Отправляйтесь, мил человек, по месту своей прописки в Севастополь, а у нас только ленинградцы лечатся, да и те только, кто из нашего района..."
Если б ты только знал, как я унижался, как просил - ноженьки-то ноют, а она, курва, и слышать не хочет. Сглотнул я скупую мужскую слезу... Помнишь песню, Леонидыч, где мужчина плачет, а по щеке его течёт скупая мужская слеза? Не помнишь? Вот и я не помню!.. И пошёл я с друзьями в пивную - заливать свою тоску по справедливости. Я же ей, сучке крашеной, говорил, что на фронте воевал, что сегодняшнего генсека возил... А она одно заладила: "Иди, алкаш, отсюда, а то милицию позову!" Тьфу! Сплюнул и пошёл с друзьями в пивную. Друзья-питерцы знали, куда повести - там не только пиво подавали.
Ну, каюсь, растравил я свою душу водкой до слёз горючих. И друзья мои под эшафот набрались...
- Подшофе?
- Ну да, под эшафот... Да ты слушай, Леонидыч, и не перебивай, и грамотность свою мне под нос не суй. А то не посмотрю, что ты из газеты, и вмажу по роже... Давай по стакашке, иначе молчу, как штык. Ты меня знаешь, Леонидыч, конвой трепаться не любит: шаг влево, шаг вправо - попытка к побегу! Стреляю без всякого человеческого предупреждения!
Пришлось выпить. Каким я явился домой, об этом только жена знала и соседи догадывались!
- Ну, слушай сюда, Леонидыч, подняли мы в пивной небольшой хипиш с привлечением милиции. Я не помню, что я там кричал, когда в кутузку тащили... Друзья потом рассказали, так я с их слов с тобой сейчас гутарить буду. Когда меня повязать хотели, я сильно разбушевался. Вроде как и по мордам кой-кому врезал. И кричал, как резаный: Брежнева, говорят, поминал и всё его окружение, и что он возил меня на "виллисе", а потом и на руках волок... Я уж всего не упомню. Только протокол был составлен с уклоном в политику.
- Ну и как? В "Правде" же о тебе заметка появилась. И в ней было, что в Москве вам оказали полное лечение? - я, выпив на брудершафт, ещё путался, переходя с "вы" на "ты".
- Так в той пивнушке, это я после узнал, бухали корреспонденты. Вот один из них утром пораньше и заявился в милицейский пункт - любопытный парень оказался. Он-то меня и выручил. Уж не знаю, что он там трёкал ментам, но только протокол порвали и меня с почётом отпустили. Даже извинились чорт знает за что!
Вот этот корреспондент и привёз меня в Москву, положил в Кремлёвку... Чего не знаю, того не знаю - то ли он Брежневу обо мне доложил, то ли ещё кому, но лечили меня на славу, хорошо лечили. И, понимаешь, без московской прописки.
- Так ты с Брежневым больше не встречался? Принёс он, значит, тебя на руках и... Дальше что?
Сержанта Репенько направили в тыловой госпиталь. Но пробыл он там недолго. Научившись передвигаться на костылях, он сбежал на фронт. Догнал свою армию уже в Чехословакии - кто не подвезёт солдата на костылях! И вот она, снова неожиданная встреча. Генерал обрадовался сержанту:
- Жив, Алёша! Молодец! А костыли?..
- Костыли - не помеха, Леонид Ильич, я их в машине пристрою.
- Вот что,- сказал Брежнев, - поедешь домой.
- Товарищ генерал...
Брежнев нахмурился:
- Товарищ сержант! Это приказ! - и, повернувшись к адъютанту, приказал. - Выписать отпускные документы сержанту Репенько, я подпишу.
- Товарищ генерал...
- Надо, Алексей, надо... Подлечишься - и снова к нам. Спасибо тебе за всё, Алёша.
- Это вам спасибо, товарищ генерал, если б не вы... Да что там!
Алексей Репенько, опершись на костыли, зашагал в политотдел. Впереди, стараясь идти медленнее, шёл генерал Брежнев...
- Алёша! - после брудершафта мы перешли на "Алёша-Миша". - Говорят, у тебя пистолет был. Личный подарок Леонида Ильича.
- Был, - вздохнул Репенько, и на глаза его наплыла пьяная слеза. - Был, но отобрали, гады.
Он полез в шифоньер, достал оттуда бумажку: действительно, пистолет был! Об этом свидетельствовала печать политотдела 18-й армии и подпись Брежнева.
- Па-а-анимаешь, Леонидыч, па-а-пугать захотел кой-кого. Раз попугал... Миша, ты бы видел, как он портки все обдристал... Второй раз попугал... Этого, ну как его? Третий раз... У меня и цап-царапнули пистолет. А бумажку... Прочитал, Леонидыч? Бумажку оставили.
- Кого ж ты попугал? А, Лёша?
- Так я по пьянке хоть кого напугаю. Соседа целил - обошлось. Бутылку мы с ним раздавили, и всё тут. В жилищной конторе помахал ружжом - простили. А вот когда... когда я таким же макаром в ба-альшого человека пульнул...
- Выстрелил?
- За кого ты меня держишь? Што я, на убивца похож? Курок нажал, щелчок... А он... Партейный шибко попался. Из первых лиц... Да не хочу я об этом говорить.
- Секретарь Балаклавского парткома? - выдвинул я версию, краем уха прослышав о художествах своего героя.
- Держи выше, Леонидыч!
Я перечислил кого только мог из партийной элиты, но не догадался, что это был Высший Обкомовский Чин. Сам! По тому времени имя Этого Самодура произносилось только втихаря. Намёками.
- Неужели?
- Его самого, кого ты имеешь в виду!
- И... что?
- Отобрали. Вчистую. Кагэбэшники и отобрали по наводке Самого. Усёк, кого я имею в виду?
Алексей Никифорович Репенько давно не сержант - штатский человек. Почти полвека крутил он баранку, а сейчас на пенсии.
Этого худощавого стройного человека можно встретить сейчас на улицах Балаклавы, где он поселился после войны. Из шести осколков, что получил он в день прорыва, четыре извлечены врачами, пятый вышел сам, а шестой и поныне сидит в голени, заставляя ногу ныть перед непогодой. Да и в хорошую погоду израненные ноги дают о себе знать.
Балаклавцы лишь недавно из статьи в Правде" узнали, как два воина - сержант и генерал - спасали друг другу жизнь. И теперь, как увидят его, просят:
- Расскажите, как дело было, Алексей Никифорович...
- Не умею я рассказывать!.. Да и о чём, не знаю.
- А вы о генерале.
- О генерале? Теперь он уже маршал!
Да, не умеет рассказывать о себе старый солдат...
- Без бутылки и не приближайся! А с бутылкой... Шире шаг, шагай вперёд!
...не умеет рассказывать о себе старый солдат. За него говорят боевые награды. А в удостоверениях к орденам и медалям стоит знакомая подпись: "Л.Брежнев".
Перед самым отъездом в Израиль я узнал: скончался Алексей Репенько. И не от старых ран скончался, а от цирроза печени - следствие прогрессирующего алкоголизма.
|
|