Ночью тоже снился сон. Странный.
Знал, что собирают не только меня. Получил билет от Проводника.
Проводник был серым. Не белым, не цветным, не черным. Безликим. Как будто на нем постоянно был капюшон. Он встретил меня на улице, молча передал билет на двоих. Потом сопровождал к дому, старому дому в центре города. Я шел впереди, словно знал дорогу.
Зашли в подъезд, потом в тускло освещенную комнату. Серые стены, сырость. Стоят какие-то парты, табуретки. Я остановился в центре комнаты, впервые неуверенно оглянулся на Проводника. Он отошел от меня шага на три-четыре, словно отстраняясь. Справа в темном углу была дверь. За ней возник шаркающий звук, потом он стих. Дверь распахнулась.
За ней свет и темный силуэт... женщины, грузной, пожилой. Свет слепил, не давал рассмотреть лицо. Да и было ли оно? Протянутая ко мне рука была длиннее обычной руки, и удлинялась дальше. Ладони у нее не было. Казалось, это были только пальцы, держащие медальон в вице луковицы из... янтаря. Понимание того, что медальон был ключом для перехода, возникло не из чего. Я только протянул руку и... пальцы, фигура, шарканье, - все исчезло.
Я стоял возле стены. Парт уже не было. Проводник стоял сзади, близко. Теперь уже близко. Он положил правую руку мне на плечо, а левую вытянул вперед. Медальон сам выкрутился цепочкой к его руке, напрягся, вырываясь. И я его отпустил. Проводник сделал два шага вперед, опустился на колено, приложил медальон к стене у самого пола и под медальоном сразу возник свет. Потом он разошелся прямоугольником форточки, а через секунду это был уже небольшой проем, в который можно было пройти пригнувшись. Я видел, что стена никуда не исчезла, была на месте, такая же серая, окрашенная дешевой темно-серой масляной краской. Смотря в проем, я видел ярко освещенные стены коридора, гладкие, бежевые, нереально гладкие, матовые. Как только проход открылся, вокруг расползлась ватная тишина. И воздух повис.
Проводник ждал и я понял, что снова должен был идти первым. С шагом внутрь появилась дискретность движений, как будто нас освещала стробоскопическая лампа-вспышка. Только она влияла не на глаза, а на сознание. Три движения и все: начало коридора, его центр (хотелось потрогать стены!), и уже другое помещение, оказавшееся другим коридором, только намного больше, светлее и шумнее. По нему двигались пары: мужчины и женщины, одетые по моде конца 19-го века: мундиры, фраки у мужчин, широкие, почти бальные платья у женщин. Откровенные декольте, драгоценности, веера. Движения у всех медленные, несколько заторможенные, приторно учтивые.
Делая шаг в продольный коридор, ощутил сам переход: показалось, что врезался в растопленное масло. Даже стало тяжелее дышать. Может быть оттого, что я был уже в тугой фрачной тройке с ненужной тростью в руке и медальоном из янтаря в набалдашнике трости. Проводник пропал, растворился. Оглянувшись, не увидел ни двери, ни окна, ни форточки, через которые бы мог пройти. Не уверен, делал ли проводник этот последний шаг вместе со мной.
И постоянно сопровождало ощущение, что я должен здесь сделать что-то важное, что у меня есть предназначение, цель, которую я должен достичь в строго определенном месте и в строго определенное время.
Дикость оттого, что я ни разу не засомневался в необходимости идти, в необходимости выполнять что-то мне навязываемое, не казалась такой уж дикостью. Скорее, было какое-то удивление и желание узнать, что будет дальше...
Когда мне на правое плечо опять легла рука, не удивился. Ждал этого, знал, что так будет. Женский голос - "а я вас ищу..." - и появившаяся она сама, улыбаясь, и как бы заглядывая в меня, были просто шагами к цели, были возможностью продолжать движение. Она была женственной, легкой, даже немного хрупкой. Тонкая талия, безупречная кожа, тонкий свежий запах, плавность и полная расслабленность и естественность в движениях. Колкость, ироничность во взгляде сглаживались желанием дарить себя. Все это читалось, узнавалось, словно я ее не только знал, но и хотел узнавать именно ее. Она взяла меня под руку, и мы двинулись, сразу попав в поток движущихся куда-то пар.
Еще осматривая окружающее из коридора перехода, мне показалось, что я попал в театр. В большой старинный театр с лепниной, золотом, большими хрустальными люстрами и статуями в углах и посредине овальных пространств. Сейчас, когда мы шли в потоке, раскланиваясь и приветствуя рядом идущих и встречных, я понял, что угадал. Это был театр, а мы двигались по круговому фойе. Через открытые двери в зал, я видел ряды кресел, обтянутые темно красным бархатом. Там было еще светлее, чем в фойе, но странно пусто. В дверях, которые мы проходили, стояли лакеи в салатных камзолах, расшитых серебром. Белые парики светились и делали их лица еще каменными, неживыми. Подумал, что в зал можно будет попасть только по билетам, а я их не перекладывал из своей одежды... во фрак? Но карманов нет. И волнения по этому поводу тоже.
Мы шли по кругу, сдержанно вежливо улыбались, кланялись, незнакомым, как знакомым, ждали начала, и, казалось, что этому не будет конца…
Я не знал, как зовут женщину, кто она, но я знал, зачем она. Почему-то именно она должна была определить время и место. И к тому же она достала из своей сумочки билеты. Улыбаясь и зная.
Как мы оказались в ложе бельэтажа, я не понял. Голова закружилась. Монотонность движения передала ощущение полного спокойствия и безмятежности. Не этого ли я хотел? Не этого ли я постоянно добивался и не к этому ли стремился всю свою жизнь? И теперь это есть. Теперь и должна наступить та минута.
Свет начал гаснуть. Медленно. Занавес, темно красный тяжелый бархат под цвет кресел, дрогнул и медленно начал ползти.
Я еще увидел, как одновременно вдруг все женщины в зале встали и замерли. "Интересная гармония, - подумал, - прямо выложенная мозаика..."
Я еще увидел, как все женщины вскинули левую руку вверх. "Странная синхронность, - подумал, - похоже, женщины все-таки чувствуют друг друга лучше нас, мужчин".
Я еще увидел, как в левой руке каждой женщины одновременно прямо из воздуха появился сразу блеснувший в остатках угасающего света нож.
Следующее их движение прекращало время и забирало пространство.
Свет полностью погас.
Мое угасающее сознание мучил только один вопрос: что же скрывалось за раскрывающимся занавесом?
|
|