Здравствуй, мой дорогой!
Прости, что пишу, что не могу быть гордой, но так хочется обманываться, жить старым, чего уж нет.
Сегодня у меня день рождения. Год назад все меня поздравляли, а в этом – никто. Никто не пришел с работы, подруги не пришли, все, все забыли! Когда же я поняла, что забыл и ты, мне показалось, что я перестала существовать. Как же можно забыть о живом человеке? Причем так вот, всем сразу?
Нет, я не могу с этим мириться. Решила: буду отвечать на твои старые письма. Ты писал так красиво, все спрашивал, люблю ли, из письма в письмо; я даже ответила как-то: ну что ты за человечина такой, ведь русским языком сказала: тебя люблю, не дядю Федю.
Эти письма подготавливали «наши дни» – помнишь, ты должен помнить, так мы называли дни предстоящей встречи. И они пришли... Я тогда все ждала, когда же ты скажешь – поженимся, что нам еще надо. Но ты и близко не подходил к этой теме, а когда уезжал, я поняла, что и «наших дней» больше не будет. Не было больше и красивых писем, присылал только бумажки какие-то, полные безразличия. В них даже ревности не было, что так меня раздражала раньше. И это тоже говорило о твоем безразличии.
Решившись, я написала, наконец, что жду ребенка. В ответ лишь сожаление, что не ты станешь его отцом: «такой уж мимолетной была наша встреча». Лицемер! И еще добавил, как бы между прочим, что об отцовстве криминалистика не делает еще точных выводов – так только, одни предположения, не имеющие какой-либо силы.
Иллюзий у меня уже не было, но подлости не ожидала, заплакала. А наплакавшись, подумала: может, тебе так удобнее, пусть будет этот дядя Федя, пусть так, только б ждать хоть писем, хоть что-то еще ждать.
Ждать оказалось нечего, разве что открытку на 8 Марта, вежливую такую, с пожеланиями. Я плакала, и это вредило моей будущей Верочке, пришлось лечь в больницу, на сохранение. А все вокруг отговаривали – к чему тебе сохранять, незамужней. Господи, чего только не пришлось еще вынести...
Под самый срок узнала, что ты в городе; я взволновалась, и меня тут же перевели в родильное отделение. А ты так и не пришел, не позвонил даже, скотина! Мне так это нужно было тогда. Даже не позвонил! Мне дышать, глаз потом открывать не хотелось. Скотина! Не извиняюсь и не прощу! Лишь допытывался, кого отцом буду вписывать. Будь спокоен, она не стала Владимировна, она Павловна, как и я. И фамилия у нее тоже моя.
Хватит об этом, разошлась, больше не буду. Все равно: что ты ни сделай еще, я прощу, найду объяснение, потому что не могу так – ничего не ждать.
Буду писать, как и раньше. Вот, как и раньше, я получила от тебя письмо и пишу ответ (утром мне и точно показалось, что среди газет что-то есть, развернула – ничего, меня и затрясло, как от тока.) Буду писать обычное письмо, как год с лишним назад. О чем? О любви.
...Нет, не получается. Не могу, просто не могу говорить о любви, не получаются у меня эти слова. Лучше промолчать.
Напишу как жила. Зима была теплее обычной, морозы стояли несильные, но я никуда не ходила. Подруги все с мужьями, мне в их компании делать нечего. Тоскливо было. Плакала по ночам, чтобы никто не видел. Потом родилась Верочка, и ты не пришел. Нам дали отдельную комнату. Сейчас легче, вот только забыли все, и я одна.
Не раз, правда, начинали за мной ухаживать, но плохо ли, хорошо, мне этого не нужно. Да и не могу я сейчас ничего различить, все кажется обманом, корыстной выдумкой.
Не подумай, что плачусь в жилетку, но счастливой я все равно уж не буду. Нельзя быть счастливой, когда изнутри точит чувство вины перед дочерью.
Кому-то, может, и по правде нравится тормошить Верку в коляске, пока я развешиваю белье. Кто-то, может, и не лжет. Но трудно, трудно в это поверить.
Бывает, и называют меня по-всякому. На прошлой неделе жилец один был в отгуле и, пока жена на работе, начал вокруг меня вертеться. А как понял, что напрасно, сказал обидно: «Тоже мне, мать-одиночка…» Да, называюсь я так, ну и что же? Его ведь, от жены гуляющего, тоже можно обозвать неласково.
На душе у меня холодно-холодно. Знаю, чувствую, пробралось в нее отчаяние. Прячу его за мыслями о хорошем, заглушаю разговорами с Верой – мне кажется, она уже понимает, что ей говорят. Терпишь, терпишь, но как прорвет порой – выть хочется. И воешь.
Ну вот, нажаловалась, и глаза на мокром месте, нервята слабенькие. А все ж полегчало – выговорилась. Ты не волнуйся, помощи просить не буду, за это будь спокоен.
Прямо к речке тропочка протоптана,
Спит ребенок, он не виноват.
Мне не жаль, что мужем я покинута,
Жаль, что люди плохо говорят.
Под эту песню Верочка сегодня с первого раза уснула. Интересно, а ты заснул бы сейчас под эту песню? Заснул бы, ведь криминалистика твоя ничего еще сказать не может.
Спи спокойно, я не буду тебе мешать.
|
|