Чисто женские убийства
1. Улица Засоленных Мужиков
Если кто подумал, что эта любовно-аналитическая повесть составлена
исключительно из обильно политых горючими слезами женских
откровений – флаг вам в руки при попутном ветре.
Мы с бывшим следаком Витькой Киселёвым, естественно по кличке
Кисель, соседи по дачным участкам. Он и на службе выпить был не дурак,
а уж на пенсии…
Но пенсии хватало ровно на неделю. Потом он поился на стороне.
- Вован, - сказал Витёк на второй минуте нашего знакомства, рассматривая
мою огромную коллекцию коньяков, вин, виски и рома. – Ты жлоб, сноб и
даже где-то – дурак.
- Вить, как у вас, полицаев, говорят, нельзя ли с этого места поподробнее?
- Можно. Вот тебе здоровье не позволяет пить, пральна? Я пью чай
вприкуску, а ты пьёшь водяру вприглядку, пральна? Вывод отсюдова: я
знаю вкус чая, а ты никогда не узнаешь вкуса своей коллекции, пральна?
Витька, как следак со стажем, по определению не мог быть дураком,
особенно учитывая, что полученных грамот хватило на оклейку
двухместного туалета типа деревенский сортир. Мало того, он пропивал
здоровье, но не ум. Это я уже попозже в этом убедился. Кисель помнил не
только номера дел и фамилии подследственных, но и показания
свидетелей, мельчайшие подробности расследования и все решения судов.
Притом, что самое удивительное, не был алкашом, а просто пьяницей.
Многие не понимают разницы, а она проста. Графоман пишет, потому что
не может не писать, алкаш пьёт, потому что не может не пить, а пьяница
пьёт ради процесса. То есть, он не графоман – он читатель. Может пить,
может не пить.
Кисель был неразборчивым читателем, то бишь – непритязательным
пьяницей. Он пил всё, что давали знакомые и не очень. Сам он по старой
ментовской привычке никогда никого не угощал. Нет, Витька не
выпрашивал, давя на жалость и бедность, он создавал, притом очень
талантливо, обстановку вкусного и интересного застолья.
- Вован, что задумался? Убедился, что я прав? Скажу тебе, как лучшему
другу, не истекай горькими слезами – дело поправимо. Без потерь. И помогу
тебе в этом только я. Нет в наших краях лучшего ценителя и дегустатора
этих… этого, как бы помягче сказать… пойла, нет, вот – напитков. Радуйся,
я готов.
- В каком смысле?
- В смысле оценки. Я готов пожертвовать своей печенью ради друга. Я
расскажу тебе о прелестях твоей коллекции подробно, качественно и с
выражениями.
- С матерными?
- Это, как процесс пойдёт. Не зарекаюсь, ибо грешен.
- И это всё? Ты выпьешь мой коньяк и заплатишь за него словами?
- Не делай из меня идиота, который платит только звоном монет. Ты хто?
Бумагомарака, пральна? Значит, тебе нужны жизненные сюжеты, а у меня
их есть. Притом, прикинь, ты получаешь двойную плату за какую-то
поллитровку мексиканской бродятины.
- Не обзывай божественный кальвадос.
- Вован, не надо, ладно? Мы тоже не нитками шиты, знаем, почем и из чего.
Садятся мексикашки кругом, жуют кактусы и плюют в чан, а потом из
бродилова этого гонят твой кальвадос. Скажешь, не так?
- Ну, если лучшие сорта, то так, а в промышленном производстве…
- Ну, да. Там ослиную мочу вместо слюней льют, да? Так и скажи, что жмот.
А вот я готов пожертвовать желудком и рассказать, чем воняет кальвадос –
керосином, слюной прокуренных мексикашек или ослиной мочой. Плюс
обещаю во время этого жертвенного процесса бесплатно выдать тайну
следствия – одну за каждую поллитру. По рукам?
Я задумался во второй раз.
- Вить, но тогда в скором времени у меня будет не коллекция напитков, а
склад пустых бутылок.
- Не понял ты, Вован, своего счастья. Зачем пустых? Залей туда
подкрашенную водичку и всё будет тип-топ. Всё равно ты никому не даёшь
пробовать.
- А пробки?
- Это оставь мне, - Кисель достал из кармана мятого пиджака шприц. – Не
учи дядю типа топтать тётю. Не забывай, что твой сосед познал науку не
только сейфы вскрывать.
- Итак, начнём по маленькой, - Витёк снял с полки пузатенькую бутылку
дорогущего французского «Камю». – Слушай и не перебивай, всё равно
повторять не буду.
Дело было вечером на улице Зелёной, которую потом народ переименовал
в Улицу Засоленных Мужиков. Зинаида Ильчевская тянула домой из лужи
за ногу любимого мужа Василия. Тот часом ранее получил зарплату токаря
пятого разряда и остатки не донёс до дома буквально несколько метров.
Помешала огромная лужа, которую худосочный Василий честно пытался
переплыть, но не давала малая глубина. Руки и ноги вязли в жидкой грязи,
мешая устремлениям пловца.
Положив барахтающегося мужа в коридоре, Зина схватила ведро, чтобы
начать обычную послезарплатную процедуру отмывания дорогого супруга
от зловонной грязи. Еще раз глянула на еле живое вонючее тело и,
заплакав, села на лавку. Сидела долго, пока муж не захрапел, заснув в
согревающем грязевом коконе.
Мысль о том, что вот это существо надо сейчас положить на чистые,
постиранные и любовно поглаженные белоснежные простыни супружеской
постели, Зинаиде показались богопротивными.
Её взгляд зацепился за открытую крышку погреба. Самой вытащить
освободившуюся кадушку из-под капусты сил не было и она ждала мужа.
- Самое тебе место, паскудень, - пробормотала Зина, сталкивая ногой мужа
в погреб.
Мне, следователю, супруга подала заявление только через неделю,
написав, что Василий ушёл к любовнице. Просила вернуть себе мужа, а
трём деткам отца. Мне хватило для разгадки типично женского
преступления слов двух соседок, которые видели, как Зинаида тащила из
лужи пьяного в стельку мужа домой.
Вован, не подумай, что я гений сыска, по грязевому следу дошедший от
лужи до мужа в бочке, залитого рассолом. Нет, просто я за двадцать лет
бесконечных допросов понял, что в отличие от мужиков, все женщины,
мягко говоря, хитрушки и врушки.
Притом, вывод такой: если мужики способны на жестокие преступления с
оглядкой, то женщины готовы на любые без оглядки.
Кисель с грустью посмотрел на опустевшую бутылку и полную тарелку с
огурцами.
- Жаль, - грустно пробормотал он.
- Зинку? Что посадили её?
- Нет, жаль, что огурцов полно, а закусывать нечего. А Зинаиду не
посадили. Оправдали. Она в суд принесла топор со следами своей крови.
Сказала, что пьяный муж буянил и ударил её несколько раз обухом. Следы
показала. Мужа, мол, оттолкнула, а он сверзился в открытый погреб, да и
свернул голову. Вытащить сил не хватило, вот потому и засунула в бочку. А
признаться сразу побоялась. Не поверишь, Вован, судья плакала, слушая,
как Василий измывался над бедной женщиной.
- А дальше?
- Всё. Договор какой был: одно дело – одно тело, то бишь поллитровка.
- А почему тогда Улица Засоленных Мужиков? Их что, много было?
- Угадал. После Василия еще четверых алкашей соседские бабы засолили. И
честно признались. Как говорится, хороший пример заразителен. И всех
оправдали.
- А потом?
- Не поверишь, Вован! На всей улице до сих пор мужики не пьют. Даже по
праздникам. Ладно, что-то я разговорился. Лишнего наболтал. Почти на
литр. Давай, до завтрева. Что у нас там на завтра? Опять коньяк? Хорошо,
что не слюни, - следак осоловелым взглядом окинул три шкафа, забитых
бутылками. – Господи, на что я себя обрекаю? Помоги мне, господи, и руку
направь и поддержи в трудах моих неправедных…
Я проводил до калитки пьяно бормочущего пьянчужку. Налил оставленным
шприцем чай в опустевшую бутылку. А что? Кисель прав, вид тот же, но
зато я стал богаче на целый рассказ. Удачная сделка!
Ах, да. Обманул он меня. Ведь так про вкус коньяка ни слова и не сказал.
Весь вечер чувствовал себя слегка ограбленным.
2. Идеальное “дурацкое» убийство
Если некоторых несознательных граждан после выпивки клонит в сон, то
у моего лучшего и единственного в некотором роде «друга», бывшего
следователя Витьки Киселёва открывался фонтан словоблудия, заткнуть
который было практически невозможно. Даже заснув, он продолжал
бормотать продолжение своих бесчисленных воспоминаний.
Вот и сейчас, откачав шприцем нехилую порцию божественной «плиски»
из второго шкафа моей алкогольной коллекции, Кисель долго высасывал
коньяк вытянутыми гусиной гузкой губами, прикрыв глаза и подсвистывая
от наслаждения носом.
- Вот, помню, было у меня дело лет пятнадцать назад, - так в отличие от
сказочников Витёк начинал все свои криминальные истории.
Я отодвинул шприц подальше от его ищущего взгляда, чтобы
воспоминание не закончилось вместе с напитком. Бутылку следак всегда
крепко держал за горло, пока в ней оставалась хоть капля алкоголя.
- Дурацкое, я тебе скажу, Вован, дело.
- В смысле?
- В простом смысле, вернее, в прямом. Ты же знаешь, дураки в России – это
главная беда. Это про них, если помнишь, дядька Некрасов стих накорябал
«Кому на Руси жить хорошо».
- Так это когда было…
- Не скажи. Дуракам и сейчас неплохо живётся. Им и пенсия поболе
некоторых низкоработающих положена, и в армию их не бреют, да и
вообще их даже на работу не берут. Сидит себе этакий дурень
двухметровый, хлеб в сметане мочит, ни о чём не хлопочет.
- И еще в школу и институт они не ходят учиться.
- Вот-вот. Кстати, если ты, Вован, знаешь, дураки в России всегда были
двух сортов. Первые -настоящие, стукнутые, ну, про которых говорят, что
их нянька нечаянно уронила. Вторые, это которых по старой русской
традиции оставляли «на скот».
- Как это?
- Просто. Негров, в отличии от америкосов, в давние времена из Африки нам
возить было накладно, ходить по окрестным странам рабов воевать с
некоторых пор стало некогда, занятые мы очень стали.
- С каких это пор?
- Ну как же? С тех пор, как всю Русь нагишом в воду загнали и покрестили.
С тех пор праздников церковных стало намного больше, чем рабочих дней.
А праздники россияне обязательно отмечали не только с куличами и
кумачами, но и с питьём и битьём. Это ж от нас пошли кулачные бои
разные, когда деревня на деревню с кольями наперевес шла. Это же от
русских самоборов разные современные самбы пошли.
- Скажи ещё, что и кунг-фу россияне придумали.
- Скажу. В японскую войну косоглазые переняли все наши приёмы.
- А при чём здесь рабы?
- При том. При таком праздничном разгуле на Руси воевать стало некогда,
вот и решили рабов сами выращивать. Из своих. Чисто русское
изобретение. Каждого третьего дитёнка в деревнях после рождения
помещали на воспитание к скотам. Ни говорить они потом не умели, ни
читать-писать, только блеяли жалобно и за скотинкой ухаживали. Потому и
говорили: оставить «на скот». Типа, с кем поведёшься – от того и ума
наберёшься. Вот и был у них ум овечий, а не человечий.
- Так это когда было…
- Не скажи, Вован. У россиян после недавней перестройки память
проснулась, когда город про селян забыл и продукты за бугром закупал
только для городов. Остальных же и укрупняли, и переселяли, и соединяли,
вот только разве что дустом не посыпали. Отпустили на вольные травы и
хлеба. Мол, вы ешьте, что бог даст, а мы – что даст заграница. Вот селяне
тогда в книжках старых вычитали про натуральное хозяйство и снова стали
в помощь старикам рабов разводить. Дураков, по-простому. Молодежь-то,
еще раньше в города сбежала.
На Руси, если ты, Вован, помнишь, юродивых завсегда почитали больше
умных людей. Когда законы новые сочиняли, дуракам больше всех
преференций разных надавали. Не поверишь, им теперь можно даже
убивать других людишек, а вот арестовать их нельзя. Посадить в тюрьму
нельзя. Судить даже нельзя. Что, мол, с дурака взять? Вот некоторые
умные и стали этим пользоваться. Это я про дело о «дурацком» убийстве.
- Неужели их в килеры нанимали?
- Типа того, но хитрее. А дело было так. Жили в одном посёлке две
престарелые сестры-учителки. И был у них брат. У всех были свои дома,
хозяйство там разное, огороды и сады. Сёстры жили с мужьями и детками, а
вот брат их болезный так и доживал холостяком. Сестры его не трогали, в
смысле – не помогали, а спокойно ждали, когда он помрёт и дом им с
хозяйством оставит. Но всё нарушила хитрая соседка брата. Решила она
больного брата оженить на себе и все богатства его себе оттяпать.
Сестры всполошились и срочно собрали военный совет, как врага
победить и наследства лишить.
- Слышь, сестрёнка, - говорит младшенькая. – Вот ты предлагаешь
насыпать ему в гречку пшеницы травлёной для крыс. Мол, скажем, что
соседка подсыпала. А вдруг она только через месяц вспомнит про кашку
гречневую? Она же его раз в неделю кормит, чтоб не разжирел. А за это
время они успеют ожениться. Нет. Нужно что-то более быстрое, чтобы через
день уже охолонул братец. Потому предлагаю нанять киллера.
- Дорого. Да и чужого сразу видно в поселке. Опасно.
- А и не надо чужого. Свои килеры есть.
- Кто?
- А Федька-дурак? Чем не килер?
- Так он же смирный.
- Есть план, как его растравить и натравить. Федька ведь как дитё малое –
что не скажи, всему верит. Вот на этом и сыграем. Тебя он не знает, вот ты
и сыграешь его тётку.
- Так нет у него уже родни никакой.
- А он знает? Скажешь, что ты приехала из Москвы, для него это, как для
нас заграница. План такой. Сделаешь себе живот, как у беременной, и
скажешь, что это наш братик тебя обрюхатил. Дураки всё, что связано с
сексом, воспринимают болезненно, как огромный грех. Вот и попросишь,
чтобы Фёдор помог наказать за этот грех.
- Как? У него ведь пистолета нет.
- И не надо. Видела, с какой дубиной он за коровой ходит? Нальёшь ему
стаканчик и скажешь, чтобы он брата треснул в наказание за грех по
башке. Пьяный дурак – вдвойне дурак. Поняла?
Кисель молча протянул руку. Я ошеломлённо положил на его ладонь
шприц. Неужели родные люди на такое способны?
- И что ты думаешь, Вован? Федор-дурак треснул их братика дубиной.
Насмерть. И погнал свою коровку дальше на пастбище, как ни в чём не
бывало, - будто угадав мои сомнения, сказал Кисель, допив «плиску».
- Это сестры тебе рассказали про план?
- Что ты! Они от всего открестились. Сам догадался, когда Фёдора пытал.
Он же, как дитё малое, врать не умеет. А когда я сунулся к судье с
рассказом дурака о беременной тётке из Москвы, та только посмеялась. Кто
ж поверит дураку, кроме меня?
- И что? Его отпустили?
- А его даже и не арестовывали. Дело я закрыл, а сестры дом убиенного
продали и денежки разделили. Соседке показали два кукиша. Вот, раз
бутылка кончилась, тогда и рассказам конец.
Пошатываясь, следак с трудом вписался в проём двери. Я залил в бутылку
чаёк и поставил на полку. Коллекция напитков катастрофически быстро
уменьшалась, но зато стопка тетрадей с записями росла день ото дня.
3. Смертельные иглы секса
Сегодня делал ревизию своей коньячной коллекции. Сравнивал
количество выпитых Киселёвым с начала года бутылок с количеством
записанных криминальных историй. И как ни странно всё совпало. До
копеечки. Время для ревизии появилось из-за того, что бывший
следователь не появлялся уже неделю. По вечерам в его окнах свет не
загорался. На входной двери висел амбарный замок.
Я как-то пошутил насчет этого насквозь проржавевшего агрегата, что весь
дачный посёлок знает, что здесь мент живёт, а, значит, никто и не рискнёт
дом ограбить. На эту неудачную шутку Витёк ответил, что замок не от
воров, а чтобы порядочные люди не соблазнились.
Мне очень хотелось поглядеть, чем можно соблазниться в доме бывшего
полицая, но Кисель никогда и никого в гости не приглашал. Предпочитал
пить чай и прочие горячительные напитки у соседей.
Когда через две недели моё беспокойство достигло уровня паники, следак
объявился. Я даже не заметил, копаясь в огороде на двух жалких грядках с
луком и салатом, когда он зашел в дом.
- Привет, Вован. Это ты с лучком как раз вовремя, - он, как всегда, отсосал
шприцем из очередной бутылки, и сидел с полным гранёным стаканом
коньяка в победно поднятой руке.
Меня всегда поражала непритязательность Киселя к посуде и закуске.
Гурманом он явно не был, хотя всех убеждал, что является лучшим в мире
дегустатором алкогольных напитков. Типа, что пьёт не ради процесса
потребления, а ради процесса наслаждения букетом вкуса и запаха.
Многие сомневались, особенно те, кто угощал следака из-за скупости
свекольным самогоном. Давно ведь известно, что нет противнее вкуса и
запаха «коньяка из буряка». На свадьбах бабы при очередном тосте под
такой самогон зажимали носы, как перед прыжком в воду.
- Привет. Ты где это пропадал, дружище?
- Праздновал у своей бывшей.
- А что отмечал? В смысле, юбилей у тебя?
- Не. Не юбилей. Отмечал новый этап в жизни. Этап полной свободы.
- Извини, не понял. Тебя же никто не сажал.
- Дурень, кто ж меня посадит? Я же следователь!
- Тогда от чего свобода?
- От секса, Вован, полная свобода от секса. Прямо – гора с плеч. А то такая
мука кажный божий день думать – то ли идти к бабе, то ли нет, то ли
получится, то ли нет. Прямо к вечеру голова раскалывается от думок. А
теперь, Вован, не жизнь – праздник. Вечный. Ни о чем думать не надо. А
значит и голова у меня теперь никогда болеть не будет.
- Поздравляю, - с кислой улыбкой промямлил я, сильно сомневаясь в столь
бурном проявлении радости по поводу скорее поражения, чем победы. Но –
бог ему судья. У каждого человека своё понимание счастья жизни. Один
радуется покупке машины, а другой, что наконец-то украли его развалюху.
- Вот по этому поводу, расскажу тебе, Вован, единственное моё сильно
сексуальное дело. После перестройки, как помнишь, фирмы и фирмачи
росли, как грибы. Приехал к нам в райцентр бывший армейский замполит с
нехорошо пахнущей фамилией Просвирнов и такими же повадками. Их
тогда, этих людоведов и судьбоедов, гнали из армии поганой метлой и без
пенсии. Так он, чтобы не подохнуть с голоду, на уворованные в период
службы деньжата, стал скупать парикмахерские. Не просто как помещения,
а вместе с персоналом. Естественно, бабским.
Сначала его стратегическую задумку никто не понял, а когда поняли –
было поздно. Городок маленький, сам понимаешь, Вован, с работой
проблемы. Через полгода начал этот новоявленный фирмач менять
парикмахерш, как перчатки. По городу поползли нехорошие слухи, что
хозяин пристаёт к персоналу не как к мастерам, а скорее, как к женщинам.
Всех отказавших ему – немедленно увольняет.
Скажу тебе, Вован, не шибко я тогда верил этим бабским сплетням, пока
не пришло мне время укоротить космы. Оболванивала меня всегда
вдовушка Люська-парикмахерша в доме по соседству. Во время процесса
лишения волос я увидел, по своей дурной привычке всё замечать и
анализировать, заплаканные припухлые глаза Люськи и припудренный
синяк под глазом.
- Любовник? – решил её подначить.
- Хозяин, - прерывисто выдохнула вдовушка.
- Пристаёт? Помочь? Давай припугну.
- Нет. Уволит. А куда я потом с тремя детьми? Нет. Я уж сама как-нибудь с
ним разберусь.
Через недельку решил я к ней всё же заглянуть домой. Жила она в
полуподвальной каморке, подрабатывая еще и дворником. Сырая
комнатушка, разделённая пополам брезентовым пологом.
- Здесь вот детишки спят, - Люська показала на широкий топчан у бетонной
голой стены, а здесь я.
За пологом у окна стояла раскладушка и швейная машинка на маленьком
столике. Я потрогал забавную подушечку для иголок в виде ёжика.
- Как хозяин? Не трогает больше?
- Трогает. Прямо сюда приходит.
- При детях?
- Да. Он говорит, что их близость его только сильнее возбуждает. Но,
ничего, недолго уже.
И второй раз тогда я не обратил внимания на её слова. А через месяц
фирмач Просвирнов помер.
Приехавший из области субмедэксперт через день показал мне
рентгеновский снимок.
- Нет, майор, ты только посмотри. Никогда такого не видел! – он нервно
сунул мне пластинку.
- А что это за черные черточки? Проявили плохо? – я ткнул в снимок
пальцем.
- Вот это что, - судмедэксперт протянул мне прозрачный пакетик с
полусотней стальных швейных иголок. – Моё дело было вытащить это из
тела, а твоё, майор, узнать, как они туда попали. Сразу тебе скажу, что
гуляли эти иглы в теле не менее месяца, пока одна не доползла до сердца.
Вот тогда, Вован, и вспомнил я игольного ёжика в каморке у Люськи, и её
слова, что недолго её мучения продлятся. Такая, понимашь, сексуальная
история.
- А Люську? Посадили?
- За что? Понимаешь, Вован, не всегда закон разбирается, какой человек
хороший, а какой плохой. Ему, закону, помогать надо. Переселили Люську
с её тремя пацанами в одну из закрытых парикмахерских, которые фирмач
в жилых домах держал. Такой, понимашь, смертельный секс бывает, Есть
тело, но нет дела. - Витька с сожалением тряс пустую бутылку над
стаканом. Но даже каплю больше вытрясти не смог. – И коньяка нет. Прав
был поэт: «Нет повести печальнее на свете…», чем повесть о закрывшемся
буфете.
|
|