-Жалкий вы человек, Сема, ну ей-богу жалкий!
Господин в красных туфлях говорил все громче и громче, то и дело размахивая руками, будто бы совсем забывшись, не думая уже ни о гостях этажом ниже, ни о частых прохожих, шастающих в разные стороны по пыльной, уже несколько опротивевшей дороге. Тех самых прохожих, что своим занятием, причем, в их понимании весьма благочестивым, считают наглое подслушивание, вынюхивание мелких тайн (коих, как правило бывает немалое количество) да собирание всевозможных сплетней, которые сами они имеют наглость называть благородным словом «рассказы». Семен слушал, казалось бы, безо всякого внимания, слегка постукивая пальцами по замечательному лакированному столу и неохотно водя взгляд из стороны в сторону. Его взор ненадолго останавливался то на декоративной шпаге между окном и шкафом, то в темном углу, из которого на свет выглядывали лишь краешки каких-то огромных свертков с мелкими, неразборчивыми надписями, то на противоположной ему стене, где висела большая, красивая карта. Выполненная впрочем, нечетко и безграмотно по строго вынесенному вердикту отменного географа, знакомого хозяина поместья. На хозяина, чинно расхаживающего по дорогому ковру, приобретенному его женой, кажется, не далече, чем год назад, и подаренному в какую-то знаменательную дату, Семен не обращал никакого внимания.
-Даже не жалкий… - после некоторой паузы продолжил господин в красных туфлях и тут же остановился на месте, устремив взгляд куда-то в потолок, вполголоса замычав, подбирая нужное слово. - Да вы просто дурак! Черт с вами, не обижайтесь, я говорю то, что вижу, я, знаете ли, не привык льстить…
“А точнее, уже, кажется, отвык”, - подумалось Семену между делом.
-… да и ничего обидного под словом этим я не имел, не подумайте! – он энергично затряс головой. - Просто в этой ситуации, бога ради доверьтесь мне, глупей вашего решения ничего нет! Простите уж, но я вижу! – он поднял палец вверх.
Семен краем рта, еле заметно улыбнулся, хмыкнул, но про себя, и уперся локтем о стол, уже не глядя на хозяина. Человек в красных туфлях вздохнул и, демонстративно покачав головой, развернулся к окну, тут же понимая, что это плохая идея - средь бела дня показываться наружу. Ведь тем самым он просто приговаривал себя к случайному гостю, от которого его бы так скоро и просто отделала жена одной короткой фразой: “Уехал в город, дела, дела…” – нарочно вздыхая и уныло качая головой.
А тем временем за его спиной все еще сидел Семен, самый большой глупец из тех, что он знал. А ко всему тому еще и самый упертым из всех самых больших глупцов…
-Жалкий вы человек… Сема! – вновь выкрикнул господин в красных туфлях, отстраняясь от окна.
* * *
-Формула, которую мы можем вывести, четко показывает вам и нам, что человек на данный момент нашего всеобщего бытия является самой разумной, самой необыкновенной и непостижимой формой жизни, склад его ума не подчиняется никаким объяснениям, нет ничего, что могло бы с ним сравниться, а что самое главное – человеческое сознание и миропонимание находится в постоянном процессе совершенствования…
Все это объясняется тем, что самой разумной, самой необыкновенной и самой непостижимой формой жизни является не кто иной как человек, имеющей не подчиняемый никаким объяснениям и ни с чем не сравнимый склад ума, что безо всяких сомнений и доказывает выведенная нами формула… - без запинки произносили великие философы, а юные восторженные летописцы тут же досконально копировали это в свои новехонькие свитки. Из них текст был спустя время перенесен в книги, аккуратно сшитые, с красивой раскрашенной мастерами обложкой, в которых-то никакой формулы, разумеется, не находилось.
С таким и прочим, изучая глубины и поверхности самой простой и наивысшей, глупости, Семену приходилось сталкиваться, надо сказать не один раз. И стоит ли говорить, что следующая страница книги была аккуратнейшим образом вырвана из повествования? Стоит ли сомневаться в сухой простоте витиеватой фразы, будь даже на той невиданной для Семена странице эта обещанная формула, сопровождаемая длинным, нудными комментариями, изложенными мелким шрифтом? Стоит ли вообще отказываться от этой будто невидимой для нас, но несомненно существующей и незаметно движущей всем и вся глупости, которой каждый из нас невольный творец…
Подготовка к предстоящему мероприятию тем временем шла полным ходом. Семен, сразу же войдя в дом, сбросил серую куртку, и удовлетворенно крякнув, улегся на шаткую, твердую и неудобную, но как никак заменяющую роскошный, мягкий диван, кровать. С того времени прошло, кажется, не более десяти минут, и в этом Семен был совершенно точно уверен, хотя настенные грязные часы показывали немного иное.
-Я вошел в свою дверь, прошелся по противному, мокрому полу и прилег, дабы поразмыслить… - вслух, четко произносил Семен, уверенно глядя вперед - в никуда. – Признаться, это просто потешно, ведь за каких-то там десять (да-да, а именно столько я даю себе на подобные передышки!) и то, честно сказать, не до конца полных минут, я сумел обдумать столь много. Хотя бы мой многострадальный, пару лет назад крашеный пол! Он как никогда промок и, кажется, грязен… так вот! Оказывается, все это лишь проделки хлипкой, жалкой крыши, которая в последнее время имеет зловредную привычку протекать!
Часы на стене покачали головой, лишь дрогнула минутная стрелка.
-Уже полтора с лишним часа… - скрипел механизм.
Семен лишь фыркал в ответ и, кладя руки за голову, с наслаждением вытягивал ноги.
-Чушь! Я не очень-то хорошо отношусь к лишнему, если это дело касается времени, а хуже того, минут! Но как опровергнуть тот факт, что я никогда, вот головой ручаюсь, никогда не даю себе времени на обдумывание всех своих дел, сколько бы их ни было, более чем десять минут. Единственное исключение - это зима. А хочешь знать почему? – вопросительно покосился он на часы. - Вот и я хочу, - похлопав себя по животу, удовлетворенно закончил он, слегка прикрывая глаза.
Часы в комнате дурака под именем Семен - шутовским, по мнению деда Арсения, живущего в ста верстах отсюда, не уставали вздыхать, охать и то и дело вздрагивать, ежеминутно переводя свою минутную стрелку на деление вперед. “Глупец, глупец… самый что ни на есть упертый, каких видывал некто под именем свет… ну да ладно, оно не так уж и дурно, не так уж и глупо быть таким… глупцом. Он проснется через два часа…”. И нахмурившись, еле слышно тикая, часы готовились к пробуждению. К тому, что Семен вновь громко объявит, сколько он обычно выделяет себе на сон, приводя вместе с тем неопровержимые доказательства, из ряда тех, которые никто и не собирается опровергать…
Так он коротал время до того самого дня, когда…
* * *
“Пиная человека, напялившего сарафан, не забывай поглядывать налево”, - любил говорить какой-то неизвестный никому адмирал, ветеран и герой неизвестной войны, когда сталкивался с чем-то необъяснимым или из ряда вон выходящим. Семен был не совсем согласен с этим. Во-первых, до сих пор он не видел ни одного человека, облаченного в сарафан, и, более того, даже не знал, что вообще такое сарафан. Ну, а во-вторых, он до сих пор слепо верил в то, что слева от такого человека в тот момент, когда его пинают, не может находиться ровным счетом ничего, хотя как обычно он безо всякого смущения допускал свою неправоту.
Некоторые сулили Семену за его способ объяснять вещи золотые горы, другие же ничего кроме постоянных проблем… Впрочем, все это обычно проходило мимо него. Как, например, сейчас, когда с возникшей внезапно фразой адмирала он шел через толпу. Люди, как можно и как нельзя выражая почтение или презрение, (разницы между тем и другим Семен никогда не мог понять), расступались, освобождая путь. Путь к холму.
Честно говоря, идея ему эта пришла в незапамятные времена, когда он был еще омерзительно юн и, стоя на небольшой возвышенности, все глядел вниз, думая, что недурно бы было сорваться вниз и кубарем повалиться на землю. Тогда-то, пройдя еще несколько шагов, он начинал впервые обдумывать свою изящно глупую задумку, сам уже слегка восхищаясь ею. Но в то время он по-своему рассудил это дело, наверное, из-за того, что сразу понял всю его необычность. Если, прыгая с ноги на ногу в ожидании друзей, дрожа от холодного ветра и бубня себе всякие песенки под нос, Семен не очень-то задумывался о том, как это выглядит с разных сторон, то теперь с этим пришлось столкнуться. Воплощать еще новехонькую, сверкающую, манящую идею - не то, что кричать песенки или смеяться безо всяких на то причин… В тот же день, чуть не сделав ошибки, взобравшись на этот самый холм, Семен остановился и что-то понял. И с тех пор он все время тихо, в стороне от чужих глаз лелеял свою драгоценную идею, все не решаясь вновь попробовать воплотить ее. Это был слишком ответственный шаг…
Семен, взбираясь на холм, ровно дыша и слегка щурясь восходящему солнцу, вспоминал тот день, когда все совсем не нарочно, но, как оказалось, очень вовремя, открылось. Он сидел в маленьком садике и рассеянным взглядом наблюдал горизонт, который в тот день как-то неровно и неестественно сливался с землей. Перед ним на деревянном потертом столике стояла красивая вазочка, совершенно пустая и непонятно для чего предназначенная. Чуть вдалеке прогуливалась давно знакомая ему дамочка с зонтиком от солнца, в красивом летнем платье и с маленькой аккуратной шляпкой. Она была совсем такая же, как эта вазочка, несомненно, величайшей красоты, но пустая, непонятно для чего предназначенная. Она его в упор не замечала, да и ему не хотелось бесед. Поэтому вскоре, опустив зонтик, она так же красиво, как у нее получалось абсолютно все, скрылась где-то за деревьями. Вот тогда-то, неслышно и ласково, подошла она. Семен отчего-то никак не мог теперь вспомнить, во что она была одета, но, главное, он четко видел тогда перед собой ее лицо. Такое же, как обычно, милое и, как прежде, готовое к перемене в любой миг. К, без сомнения, чудесной перемене и каждый раз совершенно новой. В тот день она ему что-то говорила. Больше обычного, но не меньше вчерашнего… А он по неведомой ни для кого, в том числе и для самого себя причине как-то невзначай ляпнул про холм. Это и правда прозвучало тогда совсем не так, как должно было звучать, сейчас он это понимал. Среди ее слов, которые она с такой легкостью произносила , его идея была какой-то грузной, какой-то чересчур умной, хотя он каждый миг своей жизни уповал на всю простоту и редчайшую глупость этого холма…
Семен уже подходил к выступу, а в голове пролетали все дальнейшие события или, точнее, то из этих событий, что успел ухватить он. Она в несвойственной для себя манере всплеснула руками… казалось, она должна была бы упасть в обморок в тот же миг… но это было бы слишком просто. Она молчала весь оставшийся день. На следующий же к ним уже пришел тот серенький человек с письмом и тонкой тросточкой. Его двоюродный брат, в богатом доме которого почти всегда можно было уловить запах праздничной еды и аромат дорогих духов его жены. Этот господин был немного странным человеком, который даже в свете уже, совсем иного дня ничего не углядел из того вновь обретшего легкость и восстановившего красоту плана… Жаль, что они редко виделись до этого… Возможно, будь то иначе, все было бы тогда по-другому. Семен молчал и хмыкал, после первых же слов отбросив все надежды объяснить, хотя тайную надежду на это он держал всю дорогу у себя за пазухой…
Семен стоял на выступе. Внизу, наверное, шелестела трава. Он же этого не слышал. Слева мычала толпа, но они были не в счет, Семен очень ловко исключил их из действа, несмотря на все прошлые переживания, что именно эти тупые, мычащие существа все испортят. Солнце уже почти встало и теперь оставалось лишь все больше и больше щуриться… Но ничего страшного, в этом тоже что-то было…
Какая польза может быть от того, что человек ни с того ни с сего вдруг сорвется вниз, с выступа на приличной высоте от земли? Человек, который не обделен средствами, который не обделен талантом, у которого есть даже, кажется, друзья. Человек, который не умеет летать… Какая тут, к черту, сумасшедшая идея?! Какая истина, какая мудрость тут кроется, тут, за верным самоубийством, совершенным ради… ради чего?
Полететь кубарем вниз, не плавно опуститься на землю и не разбиться в лучах солнца, а именно кубарем, вверх тормашками, шиворот-навыворот! Семен развел руки в сторону, растопырил пальцы и от души улыбнулся, глядя вперед. Он видел ее, хотя она умерла еще тогда, два года назад, в тот день, когда он даже не думал о воплощении своих идей… и Семен был счастлив от того, что наконец видит ее, от того, что она все-таки поняла его… Она поняла его! Эйфория обрывалась где-то вдалеке… совсем вдалеке… но никак не там, в воздухе, где он кубарем полетит вниз, счастливый и просветленный, тот, кого принято называть Дураком на Холме…
Мы бежали, как могли, кричали во весь голос… только бы он не прыгнул… Вскоре все оборвалось.
Ну почему же именно в тот момент, когда мы уже верили в призрачное спасение, в паре шагах от него, именно тогда с распростертыми руками глупый человек ринулся вниз?! Когда я подошел к обрыву, дурак кубарем летел вниз. Потом его не стало видно.
30 ноября, 2004 г.
|
|