Его подруги, медузы (Остался ли след?)
Судно шло из Индии в Сингапур в районе, сегодня очень печально известном – там, где прокатилось страшное цунами, на подходе к Малаккскому проливу со стороны Индийского океана. В тот злополучный день выдавали тропическое вино. Выдали сразу по три бутылки.
Ну, и... одним словом, посидели механики неплохо! Слово за слово, история за историей, бутылка легкого сухого за бутылкой. Когда вино закончилось, стали расходиться. Геннадий, молодой элетромеханик, почувствовал, что немного перебрал и решил выйти на палубу, чтобы подышать свежим воздухом, а какой может быть свежий воздух в тропиках? Даже ночью - жара, духота. Воздух густой, липкий и противный, а выпитое все настойчивей просилось на волю…
Делать было нечего, Гена с пустился на палубу ниже, прошел на корму и перегнулся через релинги. Там, внизу, ревели буруны от вращающегося винта, и он знал, что никто не увидит и не услышит его за этим неприятным занятием.
Опомнился в воде. Как там оказался - не понял. Помнил только, что вынырнул, толкаемый со всех сторон бурлящими струями и стал кричать вслед стремительно удаляющейся корме с белым навигационным огнем посредине…
Время было позднее, за полночь, и криков, естественно, никто не услыхал. Судно умчалось дальше, так и не заметив потери. Через минуту только один белый огонек теплился в той стороне еще какое-то время, но вскоре пропал и он... Геннадия окружила непроглядная, черная бесконечность тропической ночи.
- «Все, приплыли …» - промелькнуло в голове. Он прекрасно понимал, что хватятся его только утром, через восемь часов, когда стармех соберет механиков на летучку.
- «Я сейчас должен буду погибнуть. Шансов на спасение нет. - оформилась четкая, нелепая в своей реальности, мысль, но тут же другая мысль сменила ее, - Мне нужно успокоиться!»
Верно говорят, что прочитанное однажды, навсегда остается с нами. В голове Геннадия всплыла фраза, которую он когда – то прочел: «Оставшись в море в одиночестве, больше всего люди гибнут из-за переохлаждения, а также из-за того, что не могут справиться с паникой».
Переохлаждение ему не грозило. Осталось разобраться с нервами. Неплохо плавая, он прекрасно понимал, что сил надолго не хватит и, успокоившись, лег на спину. Так и лежал на спине, думая о том, что произойдет раньше – утонет или акулы съедят? А может быть, еще какой зверь морской пожелает пообедать... Это было самым страшным – думать о том, что в любую секунду кто-то может схватить. Стоило неимоверных усилий воли, почти на грани истерики и затмения сознания, чтобы не перевернуться лицом вниз и не начать отбиваться от предполагаемого врага…
Успокоившись и запретив себе думать о таком, он лежал на спине без движений, чуть покачиваясь на ряби от слабого ветерка Время от времени, все чаще, сознание затуманивалось, и он дремал.
Незаметно наступило утро... Мимо, совсем рядом, прошли два небольших судна. Геннадий, рискуя совсем потерять силы, махал руками, бил ими по воде, поднимая брызги. Кричать не получалось – пересохший рот не издавал звуки. С одного из судов его заметили на мостике, однако пронеслись мимо, разглядывая его в бинокль, но не посчитав нужным задерживаться. Геннадий так переволновался, привлекая их внимание к себе, что не заметил, насколько выбился из сил и еле держался на воде.
Больших трудов стоило не утонуть. Он опять перевернулся на спину и попытался успокоиться. До слез душила обида на весь свет, ведь те люди видели его! Как они могли пройти мимо?! Через какое-то время пришло равнодушие.
Солнце быстро поднялось и стало жарить так, что иногда Геннадий ненадолго терял сознание. А потом пришли медузы... В тех местах, в Малаккском проливе, водятся большие, до полутора метров в диаметре, отвратительного вида медузы с длинными, по четыре – пять метров, похожими на внутренности животных, шлейфами и нитями отвратительного, розово-коричневого цвета. Геннадий часто разглядывал их с борта во время стоянок на рейде, в Малайзии или Индонезии.
Они не жалили, он всего лишь чувствовал, как поверхности их куполов легко касались тела. Вскоре они уже плотной массой прилегали к его телу. Он лежал, полностью открытый солнцу, словно на большом, жестком ложе. Солнце съедало, жажда убивала. Все чаще приходилось отбиваться от чаек, которые уже почти без страха подлетали и пытались клевать. Геннадию не нужно было заботиться о том, чтобы не утонуть, поэтому удавалось вполне успешно отгонять птиц руками, однако они все настойчивей и настойчивей пытались добраться до него своими острыми, безжалостными клювами.
Почти все время теперь проходило в забытье. Приходил в себя от ударов клюва очередной чайки и снова бился! Сил уже почти не оставалось. Наступил момент, когда Геннадию отчаянно захотелось утонуть, но попытки прорваться через тела медуз были бесполезны. При желеобразном теле, тела их оказались настолько плотными, что его сил для повреждения поверхностного слоя было слишком мало. И снова - полузабытье…
Наступала ночь, за ней – снова палящий зной, и опять ночь. Он потерял ощущение времени. Иногда приходил в себя и, понимая, что медузы по-прежнему здесь, опять проваливался в забытье. В минуты, когда сознание прояснялось, Геннадий думал о медузах иначе. Он вполне осознавал, что они - это единственное, что держит его сейчас на этом свете. Без них у него не получилось бы продержаться на воде и минуту. Да, он понимал спасительность их помощи, однако сил и желания терпеть уже не оставалось. Хватило бы сил - перегрыз бы себе вены, но сил не было.
Очнувшись в очередной раз, услыхал доносящуюся откуда-то, неподалеку, человеческую речь и подумал, что это начались галлюцинации. Голоса, однако, не пропадали. С трудом приподняв голову, приоткрыл на мгновение воспаленные, наполовину сожженные солью глаза, метрах в трехстах увидел большую лодку с людьми.
Превозмогая боль одеревеневших мышц, попытался помахать рукой, закричать, но звука не получалось - пересохшее, воспаленное горло разучилось его издавать. Поднять и бросить руку на воду. Это - единственное, что удалось ему сделать. Со второго или третьего раза, это и заметили люди на лодке.
Это были рыбаки с того самого таиландского острова Пхукет, печально известного сейчас, после цунами. В те дни он находился в совершенно диком состоянии, не было на нем еще курортов, только сплошные дикие джунгли, песок и пара немногочисленных туземных племен, которые через три десятка лет постигла трагическая участь во время цунами.
Геннадия течением принесло именно к этому острову. Позже выяснилось, что дрейфовал он четверо суток, проделав путь длиной около двухсот миль в зоне, где практически не было судоходства. Шансов на спасение у него практически не было и, если бы не медузы…
С лодки донеслись крики, и он понял, что спасен! Как только весла ударили по воде, и лодка направилась к нему, медузы резко ушли, как будто кто-то им сказал, что теперь уже можно... Геннадий начал тонуть и, не в силах что-либо делать, потерял сознание.
Как рыбаки доставали его и как доставили на берег, он не помнил.
Очнулся от ощущения прохлады на лице. Медленно возвращалось сознание. События последнего времени всплывали постепенно, кадрами, будто высвеченные фотовспышкой. В конце концов, он понял, что спасен и находится на твердой земле. Это было главным! Вслед за этим открытием пришло ощущение, что он не один, кто-то есть рядом.
Геннадий резко открыл глаза и тут же встретился с внимательными черными глазами на темном девичьем лице, чуть приоткрыв маленький рот со вздернутой верхней губой. Она так сосредоточенно всматривалась в его глаза, что он невольно улыбнулся ей растрескавшимися губами, тут же скривившись от боли. Девушка улыбнулась во весь рот и, громко закричав что-то на гортанном языке, выскочила из помещения. Геннадий успел взглядом окинуть его и понял, что лежит в хижине, стены, и потолок которой были сплетены из стеблей больших растений.
В хижину стали входить люди. Все - типично малайской внешности. По их виду было ясно, что они очень далеки от цивилизации. Единственной деталью, которая лпоказывала, что они, все же, являются его современниками, оказались шорты. Старые, выцветшие и истертые до невозможности, они явно шились давным давно, причем фабричным образом.
Туземцы о чем-то громко говорили между собой. Геннадий пытался
понять их, уловить хоть что-то знакомое в этом потоке странных звуков, но все было тщетно. На большее сил не осталось, и он заснул.
Проснулся с четким пониманием того, что сейчас – раннее утро. Скорее всего, виной тому было многоголосие птиц, доносящееся снаружи. Обведя вокруг взглядом, увидел на резной деревянной подставке большую черную чашку с каким-то питьем. Сел на толстой циновке, на которой и лежал. Взяв чашку, стал пить из нее. Напиток был очень вкусный, с явной примесью тропических фруктов или ягод. Обметанные, обожженные солнцем губы немножко щипало, но выпил все, до последней капли.
Настроение - великолепное. Геннадий попробовал встать и понял, что это у него получается, но не очень хорошо. Еще слабые, ноги все же держали его. Сам вид их был страшен - красные от ожогов, мелких язв от ударов чаячьих клювов, да от следов какой-то, явно растительной, мази. То же самое было и на животе, на руках.
- «Еще тот видок!- подумал Геннадий.
Что, однако, было странно - ничто совершенно не болело. Скорее всего, это сделала та самая мазь. Сделав несколько шагов по хижине, шагнул к циновке, которая завешивала вход.
Яркий солнечный свет ударил по глазам. Зажмурившись на минуту, вновь открыл глаза. Буйная зелень вокруг большой поляны, образованной точно такими же, из которой он вышел, хижинами. Их было около десятка. Посреди поляны стоял большой деревянный столб. Возле одной из хижин сидела обнаженная по пояс пожилая женщина в длинной узкой юбке. Рядом с ней копошились несколько голых маленьких детей.
Геннадий пошел в их сторону. Из одной из хижин раздался громкий возглас. Это была она, та девочка, которую он видел в момент пробуждения. На вид ей - лет тринадцать - четырнадцать. Тоненькая, ниже на две головы, она с восторженными восклицаниями подскочила к нему и, взяв за руку, потянула в хижину, из которой вышла.
В хижине сидел пожилой туземец. Он показал на циновку напротив себя, и Геннадий сел. Он очень надеялся на то, что старик знает английский, и своим неуклюжим, но все-таки языком, Геннадий сможет объяснить ему, что произошло, тот расскажет, где он находится. Ни то, ни другое не получилось, поскольку ни единого английского слова старик не знал.
Старик долго говорил что-то спокойным, размеренным голосом, делая это странно, чуточку даже нараспев, с закрытыми глазами. Судя по тому, как долго старик говорил, Геннадий решил, что он рассказывает о своей деревне и, может быть, о своем племени. Этого ему не суждено было узнать никогда. Девочка сидела позади, и изредка, оборачиваясь, он видел, с каким вниманием она слушает говорящего.
Закончив, старик встал. Геннадий - тоже. Девочка выбежала из хижины. Старик рукой показал на выход и, показав Геннадию знаком следовать за ним, повел его по деревне.
Зашли в первую хижину. Кроме циновок, в ней ничего не было. Так обошли все. Ничего нового не увидели. Везде то же самое, только циновки. Когда закончили обход хижин, старик свернул на широкую тропинку. Через сотню метров вышли на такую же поляну, только на ней стояли две большие хижины, метров по сто длиной. Старик откинул полог и, когда Геннадий хотел зайти, преградил ему путь и совершенно ясным жестом показал, что туда нельзя. Геннадий успел заметить там множество циновок, плетеные скамейки, деревянные фигуры, развешанные связки растений и понял, что это помещение предназначалось для каких-то ритуалов.
Второе, точно такое же, помещение старик показал ему так же быстро, но он все же успел заметить мешки с чем-то, металлические кастрюли и котлы. Сомнений не было – это был женский, хозяйственный барак. Все было понятно, но зачем тогда те, маленькие хижины?
Старик повел обратно, к первой поляне. Недалеко от столба сели на траву, и девочка принесла деревянное блюдо с мелкими бананами, спелыми плодами манго и чашки с напитком. Геннадий съел манго, и это было счастье! А ведь раньше, когда манго привозили на судно, из-за его приторности он так и не смог съесть даже один плод! Жизнь явно налаживалась!
Из хижин подошли еще женщины в таких же узких юбках, голые выше пояса. Сильно смущаясь, он старался не смотреть на них, но постепенно привык. Внезапно в голову пришла мысль, и, подобрав прутик, он стал рисовать на вытоптанной земле, как умел, кораблик и человечка падающего с кормы. Потом нарисовал медуз под человечком на поверхности воды. При этом старик очень сильно разволновался, резко поднялся и стал что-то громко, скороговоркой говорить. Женщины, тоже громко и гортанно, стали обсуждать это между собой, и все продолжалось бы еще долго, но старик что-то резкое сказал, и всех их словно ветром сдуло.
Вскоре на поляну вышла группа людей с корзинами. Их, наполненных рыбой, несли женщины на головах. Мужчины же несли сеть и плетеные мешки, наполненные чем-то. Увидев Геннадия, мужчины заулыбались и по одному стали подходить к нему, жать его руки двумя руками. По почти дружескому выражению их лиц, он понял, что именно они его спасители! За ними пришла еще одна группа людей. Геннадий прикинул, что всего в деревне жило около пятидесяти человек. Женщин оказалось меньше, чем мужчин, да и те, в большинстве своем, были старые. Молодых оказалось всего несколько человек.
Женщины занялись рыбой. Мужчины закурили трубки с какой-то травкой, и не было никакой уверенности, что травка эта была совсем безобидна. Постепенно они развеселились, стали оживленно и громко болтать, постоянно обращая свои взгляды на гостя. Геннадий отказался от трубки, так как никогда не курил.
Добыча была приготовлена на углях, и ему вручили рыбку размером в две ладони на большом, жестком листе какого-то растения. А еще, дали густую кашу на таком же листе. Ужин был великолепен! Рыбка имела совсем необычный вкус, видимо из-за трав, ягод и корешков в брюшке, заколотом маленьким прутиком.
- «К этому бы еще вилочку и ложку, - подумал Геннадий.
В ту ночь он спал, как нормальный человек - среди людей и сытый, совсем не переживая из-за того, что эти люди – туземцы, и языка для общения с ними у него не было. Пока что, для счастья хватало и того, что он имел – жизнь!
Утром снова проснулся оттого, что на него смотрели. Резко открыл глаза. Она снова улыбалась ему своей неотразимой улыбкой.
Геннадий тоже улыбнулся ей и скорчил ей рожицу. Она еще шире улыбнулась и, протянув руку, потрогала его волосы. Он, совершеннейший длинноволосый блондин с белорусскими корнями, понимал ее любопытство. Для них, имеющих угольно-черные и кучерявые волосы, это было дивом, наверное.
Внезапно Геннадий с ужасом осознал, что прямо перед его лицом - маленькие, темные соски, увенчивающие ее острые грудки. Последствия этого прозрения, учитывая четвертый месяц нахождения в рейсе, не замедлили сказаться. И он был не единственным, кто это заметил. По-прежнему улыбаясь, она в упор смотрела на его позор, продолжая так же широко улыбаться и теребить волосы. Геннадий окончательно смутился и резко сел, отбросив ее руку. Она залилась смехом и выскочила из хижины. Успокоившись и приведя себя в порядок, вышел из хижины.
Мужчин не было. Скорее всего, они ушли на промысел. Женщины сидели кучками и занимались своими, женскими делами, тихо переговариваясь. Между ними носились дети и тощие, совсем как собачонки, длинноногие поросята. Выход Геннадия отвлек их, и они стали приветливо кивать, произнося какие-то слова. Он тоже сказал им «с добрым утром» и ему показалось, что женщины иначе смотрят на него, чем вчера.
Перевел глаза на «свою» девочку. Она сияла, словно медный чайник! Весь ее вид показывал, что она счастлива, а женщины понимающе кивали ей и ободряюще смеялись. Геннадий боком, как краб, удалился по тропинке в сторону леса. Не успел он выбрать дерево, у которого можно было бы уединиться для утренних дел, как рядом, практически беззвучно, возникла она. Это было слишком…
Геннадий стал знаками показывать ей, что хочет остаться один, но она не понимала или не хотела понимать. Тогда он пошел на радикальное средство. Взяв ее за плечи, он развернул и подтолкнул ее от себя. Она взглянула на него круглыми от удивления глазами и пошла. Геннадий, который не мог больше терпеть, быстро шагнул за дерево.
Потом он догнал ее, правда она и не старалась быстро и далеко уходить. Так, молча, пошли по тропинке. Через несколько минут перед ними открылось море. На песчаном пляже стояли жерди с растянутыми между ними сетями. Всюду - следы ног и лодок, которые стаскивали в воду.
У самого леса был устроен навес из пальмовых ветвей с широкими листьями, на четырех столбах. Пошли к нему. Самое интересное, что Геннадий там увидел - три стариннейших лодочных мотора и несколько ржавых бочек с картинкой и надписью Shell. Это было открытие! Подошел к бочкам и постучал по одной из них. Она была полная! Девочка потянула его дальше. Он вовсе не хотел уходить отсюда, но решил не форсировать события и сделал вид, что ему все это не очень интересно.
Мысль искупаться пришла не сразу. Он вовсе не хотел лезть в воду, ненавидел ее и боялся, но должен был сделать это... Она стояла на берегу и очень серьезно смотрела, как он входил. Сначала по пояс. Постояв, присел, окунулся с головой и поплыл. Проплыв метров десять вдоль пляжа, встал на ноги, помахал ей обеими руками и заорал от всей души:
- Я могу!!!!!
Она громко рассмеялась, совершенно неожиданно, сбросила свою длинную юбку на песок и, в чем мать родила, пошла в воду. Это получался уже «вредный цех»… Геннадий собрал всю свою волю в кулак, сделал ей знак следовать за ним и поплыл. Плавала она гораздо лучше.
Жестко, стремительно, в несколько взмахов, она перегнала его, двигаясь совсем как дельфин, мелькая своей узкой спиной и плотными маленькими ягодицами. Стоит ли говорить, что он сдался почти сразу, поскольку дыхания хватило всего-то на пару десятков метров
Выйдя на песок, старался не смотреть на нее и медленно пошел в сторону деревни. Она догнала, взяла за руку и пошла рядом. Так и вошли в деревню. Все смотрели на них уже спокойно, продолжая заниматься своими делами. Она подошла к женщинам и почти сразу вернулась с лепешками и еще чем-то странным, оказавшимся довольно вкусными печеными бананами. После прогулки и купания это было классно!
И пошла спокойная, размеренная жизнь. Утром - купание с ней, потом встреча рыбаков, ужин и сон. Ближе к вечеру, она водила его к пресному озерцу, из которого вытекал небольшой ручей. Чистая и прохладная, ключевая вода доставляла сильнейшее удовольствие и на какое-то время давала ощущение свежести.
Геннадий быстро понял, для чего существуют эти маленькие хижины. После ужина мужчины шли в свой барак, и оттуда слышалось их недружное пение. Женщины сидели снаружи и тоже пели. Туда им, как и ему, не было хода. Выйдя из барака, некоторые мужчины, взяв за руку женщину, уходили в одну из этих хижин, и оттуда доносились их недвусмысленные стоны и крики.
Кроме Геннадия, на ночь в хижинах никто не оставался. Днем же в любую из них заходил каждый, кто хотел отдохнуть или провести время наедине с женщиной.
Все было бы хорошо, если бы не терзающие мысли о моторе и связанной с этим возможности бегства к цивилизации. И все это он связывал с Сам.
Именно так и звал ее Геннадий, поскольку реальное имя девочки было совершенно непроизносимо, и состояло не менее, чем из пятнадцати звуков.
К моторам она старалась не подпускать его, каждый раз уводя от них. Главным же в их взаимоотношениях было то что она каждое утро будила его, становясь все более и более свободной в своих действиях.
Совершенно не стесняясь, она трогала его как хотела, явно не понимая, почему он не делает то же самое. А он, как огня, боялся этого, так как не знал, чем такое может для него кончиться. Не секрет, что практически все тайские и индонезийские племена имели в совсем еще недалеком прошлом каннибальские традиции. Геннадий читал об этом. Кто мог поручиться, что эти традиции давно изжиты на этом острове, если неподалеку, на Борнео, Новой Каледонии и на островах Океании это до сих пор существует, если судить по газетам ?
Это была мука… Привычный к многомесячному одиночному существованию, он всегда довольно легко сосуществовал с этой проблемой, но теперь она становилась все серьезнее и серьезнее, по мере того, как Сам становилась все более настойчивой, уже открыто требуя ответных действий. Максимум, на что он отваживался – поласкать ее убийственно приятные, плотные грудки.
Все разрешилось в один из вечеров. В тот день мужчины не пошли на рыбалку. Они встали гораздо позже обычного и пошли не к морю, а в другую сторону, в джунгли. Вернулись довольно скоро и принесли на жерди большого, живого еще, кабана с перевязанными ногами и палкой в пасти, чтобы не орал. Как они добыли этого кабана, так и осталось загадкой для Геннадия.
Посреди поляны мужчины выкопали неглубокую яму и снова ушли в джунгли. Вернулись с большими сухими ветками. Женщины вышли из джунглей с охапками широких листьев и большими корнями в корзинах. Мужчины недалеко от ямы развели большой костер и положили в него большие черные камни.
Костер разгорался, а туземцы, все вместе, стали петь. Через какое-то время мужчины начали ходить по кругу вокруг лежащего, по-прежнему связанного кабана, иногда замедляя или ускоряя движения и ритм песен. Песни были такие, что Геннадий чувствовал, как эти ритмы входят в него, завораживают… Через какое-то время из хоровода отделился пожилой мужчина с коротким копьем. Острый наконечник, скорее всего, был сделан из чьего-то зуба. Медленно приблизившись к кабану, мужчина одним ударом… Дальнейшее Геннадию никогда потом не хотелось ни вспоминать, ни, тем более, рассказывать об этом.
Убитого кабана отнесли в сторону, где за него принялись женщины. Мужчины же продолжали петь, не прекращая танца. Геннадию было уже плохо и от увиденного, и от тошнотворного запаха, исходящего от того места, где орудовали женщины, но он чувствовал, что уйти невозможно. Это ощущение подтверждалось тем, что во время танцев мужчины часто оборачивались к нему и выкрикивали одни и те же слова. Все происходящее каким-то образом было связано с его, Геннадия, персоной.
Вскоре разделанную на большие куски тушу на плетеных носилках поднесли к яме. Женщины подавали мужчине, спрыгнувшему в яму, большие пальмовые листья, и он толстым слоем застилал ими дно. За листьями пошли коренья и травы. Уложив сверху куски мяса, их также обложили травами и кореньями, покрыли, укутав сверху, слоем широких листьев. Затем мужчины большими жердями стали выкатывать из углей раскаленные камни и сбрасывать их в яму.
Сбросив все камни, яму засыпали небольшим слоем земли и так же, жердями, переместили туда весь жар от костра.
Постепенно начало темнеть. Мужчины сели кругом вокруг кострища. Женщины разнесли всем чашки с напитком. Судя по запаху, это был все тот же, уже знакомый, напиток, и Геннадий с удовольствием пил его вместе со всеми. Песни не смолкали. То мужчины пели, то женщины. А потом Сам куда–то исчезла. Это показалось странным – в последние дни она совсем не отходила от него.
Стало совсем уже темно, когда пение вдруг стало совсем другим. Угли прогорели, и мужчины, вновь встав в круг, начали танцевать и петь песни с еще более жесткими и странными ритмами, будоражащими кровь… Внезапно пение оборвалось, и несколько человек стали отгребать, разбрасывать тлеющие угли и раскапывать яму. Ловко пользуясь стопками листьев, они выбрасывали черные камни из ямы, доставали листья. За ними последовало мясо. Аромат его был настолько восхитительным, что Геннадий забыл о мысленном зароке не прикасаться к мясу этого кабана!
Старик сам распределял мясо. Мужчины получили самые лучшие куски. Женщинам и детям достались кости, шкура и сало…
Геннадию дали совсем маленький кусочек мяса. Он ожидал совсем не этого. Трапеза проходила в тишине. Только сосредоточенное чавканье вокруг.
Мясо кончилось быстро. Остался только самый красивый кусок – килограмма три чистого мяса. Женщины уложили его в плетеный короб и унесли. Вслед за ними ушли все дети. Мужчины закурили трубки и, выкурив их, встали и завели песню. Она отличалась от тех, которые были до этого, своей мелодичностью, плавностью.
Окружив Геннадия они торжественно подали ему чашу с напитком. Он понимал, что в ней - другой напиток, но заставил себя пить его, потому что ситуация явно не предполагала иного – все мужчины очень серьезно смотрели на него, ожидая, когда он выпьет все содержимое чаши. Когда оказавшийся вполне сносным на вкус, напиток был выпит, все стали улыбаться и также выпили из своих чаш. Выпитое вскоре начало действовать. Ему стало настолько хорошо и радостно, что он готов был всех их обнимать и называть лучшими друзьями!
Через какое-то время из темноты, в сопровождении женщин, вышла Сам. Она буквально светилась от счастья! Мужчины стали петь громче, и ее подвели к Геннадию. Он несколько растерялся, уже вполне отчетливо понимая, что происходит, но это длилось какое-то мгновение. Мужчины начали танцевать хороводом вокруг них. Сам взяла Геннадия за руку и так, в кольце танцующих мужчин, повела в хижину. Хоровод разорвался, открыв вход. Откинув циновку, он впустил ее и вошел следом.
Она находилась в таком же, полузомбированном состоянии, и оба были свободны настолько, насколько это вообще возможно между мужчиной и женщиной. Непрерывное пение за плетеными стенами хижины добавляло страсти в кровь.
То, что происходило потом, невозможно описать! Он был любвеобилен, изобретателен и неутомим, а она - искусна и нежна, как опытная в зрослая женщина, хотя в ее девственности не пришлось сомневаться. Все время, пока они наслаждались друг другом, звучали песни. Совершенно выбившись из сил, заснули в объятьях друг друга и не слышали, как стихли песни.
Утром проснулись одновременно, или она проснулась раньше, но тихо ждала его пробуждения. Открыв глаза, Геннадий увидел, как Сам тут же открыла свои, и в них было столько радости, что он растаял и стал жадно целовать ее. Долго не выходили они в то утро. Когда же, наконец, она убежала, а он выглянул из хижины, все было как обычно. Женщины занимались своими делами и, улыбнувшись ему, продолжили свою обычную работу.
С того дня, Сам каждый вечер приходила к нему. Под крики и стоны из соседних хижин, они занимались любовью. Утром - то же самое. Все остальное шло по-прежнему. Каждый занимался своим делом. Каково же было его удивление, когда в очередной раз они пошли к морю, и Сам сама подвела его к моторам. Чмокнув в щеку, она ушла в деревню, оставив его.
Обследовав моторы, он обнаружил, что во всех пробиты высоковольтные катушки. Проблема серьезная, однако имея три комплекта, Геннадий был практически уверен, что сможет собрать один мотор. Этим и занялся.
Нужен был нож и какой-нибудь инструмент. Нож ему дали, а вот инструмент…
Нет смысла описывать, что и как он делал, но процесс шел очень медленно. Геннадий психовал, но Сам так умело успокаивала его своими мягкими, нежными лапками, делая то, что называется тайским массажем, как он определил гораздо позже. Это было так здорово, что после ее рук и ног он будто возрождался и готов был снова и снова биться с этими катушками, перебирая и отмывая бензином все части моторов, выбирая лучшие и собирая все это в одно целое. Мужчины часто приходили и подолгу, молча, смотрели на то, что он делал.
В один прекрасный день Геннадий завел мотор. Дергал шнур очень долго, а когда уже отчаялся, мотор вдруг чихнул и пару раз провернулся, выбросив облачко сизого дыма!
Это был триумф! На следующий день, когда лодки вернулись, Геннадий жестами показал им, что хочет опробовать мотор на лодке. Они поняли и сами понесли мотор. Он гордо нес топливный бачок. На берегу собрался весь народ.
Под ликующий крик всей деревни, мотор завелся сразу. Дали небольшой круг и ткнулись в берег. Все население деревни ликовало. Все веселились, кроме одного человека. Сам тихо плакала, стоя в сторонке. В последнее время это случалось все чаще и чаще. И вообще, поведение ее изменилось. Иногда она внезапно вскакивала и убегала, а возвращалась с виноватым видом. Несколько раз вообще не приходила целый день. Как мог, Геннадий утешал ее, гладя ее и целуя мокрые глаза и щеки. Он все прекрасно понимал, но других вариантов не было - он должен будет уехать при первой же возможности.
Дни шли один за другим. Сам становилась все тише и мрачнее. Мужчины же улыбались - теперь они ходили на рыбалку с мотором.
И вот, настал день, когда рыбаки снова не пошли на рыбалку. Утром, после завтрака, старик подошел к нему и протянул обе руки. Геннадий пожал их, не понимая, в чем дело. Со стороны женского барака шла Сам. По ее виду, по красным, заплаканным глазам он понял все.
Они не обнимались и не целовались. Взявшись за руки, пошли за мужчинами к морю. Вслед за ними шли все остальные жители деревни.
Он хотел обнять ее перед посадкой в лодку, но она оттолкнула, дав понять, что этого делать нельзя. Словно окаменевшая, она стояла неподвижно, и только в глазах её можно было увидеть все, что она чувствовала в тот момент. К ней никто не подходил. Пока лодка не ушла за мыс, Геннадий смотрел назад. Она так и стояла, не шелохнувшись, в одиночестве…
Лодка долго шла вдоль берега, пока в глубине небольшой бухты не показались такие же, как в той деревне, хижины. Двигатель заглушили и долго лежали в дрейфе. Вскоре раздался стук мотора. Из-за мыса показался катер. Он был настолько старый и допотопный, что вообще поразительно, как он мог держаться на воде и, тем более, ходить куда-то. Завели мотор, и пошли навстречу катеру.
Как выяснилось, на катере был полицейский патруль. Раз в месяц он обходил острова и, если у кого-то на этих островах появлялись проблемы, им давали знать. Генннадий был такой проблемой. У полицейских на лицах отразился очевидный шок. Они долго переговаривались с мужчинами в лодке и, в конце концов, дали знак Геннадию перебраться в катер.
Потом он сутки болтался с ними вдоль берегов и, когда катер ткнулся в берег, был очень возбужден, ожидая, что его уже ждут и сразу повезут куда-то. Никто его не ждал. Не повезли его никуда еще долгих три дня. Английским по-прежнему никто не владел.
Когда приехал старенький, дребезжащий всеми своими частями джип с молодым офицером за рулем, Геннадий даже не обратил на него внимания, настолько устал уже волноваться. Когда же офицер подошел и обратился к нему на хорошем, насколько Геннадий мог судить, английском, едва сдержался, чтобы не броситься к нему с объятьями, однако вид офицера не располагал к нежностям. Начался долгий допрос. Их, допросов, потом было очень много, но этот стал первым, а потому самым запоминающимся. Кроме того, впервые за столько времени, он мог общаться с кем-то не только жестами, а и речью!
Они долго ехали по разбитым дорогам среди джунглей, по деревням и маленьким городкам, мимо пагод и каких-то странных, явно религиозных сооружений. А потом был город побольше, снова допрос и снова дорога. Когда въезжали в Бангкок, Геннадий ужасно разволновался, но ему предстояло провести в полицейском участке целую ночь. С трудом заснул на жестком топчане, ворочаясь и вспоминая Сам...
Утром - кофе и снова допрос. В обед привели в очередной кабинет и, накормив, велели сидеть и ждать. Вскоре вошли два офицера и мужчина в белых брюках и белой рубашке. Взглянув на Генннадия, мужчина улыбнулся, поздоровался на русском языке и представился советским вицеконсулом.
Подписав целую кучу бумаг, он увез Геннадия в генконсульство, где опять предстоял допрос, но теперь уже на русском языке, почему он и воспринимался как праздник! Ни о тропическом вине, ни о Сам, естественно, Геннадий не рассказывал, прекрасно зная, к какой стране принадлежал и куда возвращался…
А потом - попутное судно и долгий путь домой, после четырех месяцев приключений. И было возвращение в родной город, а после множества допросов и «разговоров по душам» - отпуск.
То, что ему даже не закрыли визу, явилось следствием абсолютной фантастичности произошедшего и, если бы не полицейские бумаги, где все это официально подтверждалось показаниями туземцев, никто не знал, где и в каком качестве оказался бы он по возвращении…
После отпуска Геннадий снова пошел бороздить моря и океаны. Все у него было прекрасно, только по ночам являлся во сне образ хрупкой темнокожей девочки, ее полный любви и тоски взгляд. Одна мысль неотступно преследовала Геннадия - не остался ли после него там, на далеком острове Пхукет, живой след?
Ответа не было. И уже никогда не будет.
|
|