Декабрь.
Мне вот только ещё не хватало расстроиться из-за каких-то глупых слов. Сигарета дрожит. Нет, нужно ложиться спать, завтра на работу, а думать об этом не стоит. Глупо!
Мне казалось, что я готова к этому, а дрожу, как восьмиклассница после первого поцелуя. Сигарета кончилась. Пора спать, завтра на работу!
И от чего только в людях появляется цинизм этот. Он, конечно же, защищает от эмоциональной боли, но ведь сам по себе он совсем не человечен.
* * *
Время пролетело. За три недели, после расставания, я видела тебя два раза. И ещё удивляюсь этим словам.
Я пытаюсь тебя ждать. Нет, не так. Я жду, но знаю, что не придешь.
Ночь закончится – утро заплачет росою,
Превращая красу нежно-алую в пыль.
Я себя одиночеством снова прикрою,
Очень жаль, что уже всё быль.
Как хочется поверить в то, что меня использовали, чтобы перестать любить. Ну нет, лучше уж отрекаться, любя. Хотя и это не вариант. Я прекрасно понимаю, что смогу жить без тебя, что даже ж и т ь смогу, но пока мне этого не хочется.
Тело моё не бьётся в истерике. Оно благодушно и спокойно… благодушно и спокойно…
Хорошо теперь – больше некуда.
Больше не к кому да и не зачем
Так спокойно, ровно и правильно
Всё разложено по всем полочкам,
Всё развешено по всем вешалкам
Всё.
Январь.
А мне принесли новую музыку, теперь можно часами лежать в темноте и слушать.
Девочка танцует на воздушном шаре,
Это мило это здорово любить кого-то зря
Свежий ветер успокоит листья, успокоит боль.
Усталый проводник ещё не знает по каким вагонам
По утрам ему придется разносить обрывки снов
И поскольку над замлею осень,
То никто и не заметит сразу наше бегство
По оторванным крышам в рай,
По оторванным крышам в рай…
* * *
Я б тебя разлюбил, если б только мог,
Но я тебя разлюблю, дай мне только срок.
Я тебя разлюблю и растаю, как дым.
Я тебя разлюблю и отдам другим.
* * *
Как забавно целовать во сне твои губы! Ты знаешь, я не видела тебя огромную пропасть времени, и боюсь, что мне уже не шагнуть обратно. Под ногами пустота и темнота, но я уже не смотрю под ноги. Холодный морской ветер пытается лечить мои раны душевные, но тонкая корочка отречения, покрывшая их, не позволяет.
За окном зима, и, вопреки ей, я не одна. Меня хотят, любят. Только вот я где-то глубоко внутри остаюсь. Этакий григориц, которому нужно на всё это смотреть. За окном слякоть, а в душе сухо.
А погода – ура! – хорошо, что не дождь,
Хотя лучше бы дождь, я быть мокрым хочу,
Чтобы верить, что плачу и не тратить слез…
Кто знает, может это любовь!
* * *
Я начинаю сомневаться в собственной нормальности и моральной стойкости. Странно. Моя сила воли всё ещё гоняет меня по жизни, как маленького робота, который способен только мыть посуду. Программка не сложная: мой да мой, а нечего мыть стой в углу и жди перемен. Жди опытного программиста, который сменит тебе «мозги».
Я до сих пор пытаюсь помнить день недели и число, но получается всё хуже и хуже. Кажется, сто не так давно был Новый Год, за ним Рождество, следовательно следующий праздник 23-ие февраля. Надо будет кого-нибудь поздравить.
Я раньше не бывал так часто дома никогда,
Я мечтал о телефоне, а он теперь для меня ерунда.
* * *
Но это просто рубеж, и я к нему готов,
Я отрекаюсь от своих прошлых слов,
Я забываю обо всём, я гашу свет…
Февраль.
Интересно, уже ночь с субботы на воскресенье или ещё с пятницы на субботу. Я плохо сплю в последнее время, а к компьютеру подхожу толдько тогда, когда возвращаюсь с работы: поставить будильник, чтобы не забыть снова туда уйти.
Вчера кто-то звонил, чего-то хотел, куда-то прглашал. Непомню кто, да и вчера ли?
Всё-таки стоит узнать дату… 24 февраля, воскресенье. Значит звали праздновать.
Кажется, я с пятницы ничего не ела. Меня кто-то покормил по дороге домой… Сигареты… Где-то в этом доме были сигареты… А вот, ещё полпачки осталось.
Сигареты кончились… Спать пора…
* * *
-- Господи, за что? Я встретил её с работы, мы зашли в «Троицкий мост», она даже чего-то поела. Привел домой, сварил кофе, посидели… Хорошо, что ключи взял…
-- Она что-нибудь говорила?
-- Да ничего она не говорила! На работе она только разговаривала, да и то через пень колоду. Молчала всю дорогу … и улыбалась. А домой пришла села и полпачки выкурила… За что, Господи?
-- Не убивайтесь вы так!
-- Я, я во всём виноват. Мне надо было сразу понять, что к этому идёт…
-- Вы давно её знаете?
-- Около трёх месяцев…
-- Мда… Часто виделись?
-- В последнее время только когда успевал её с работы встретить. До неё же не дозвониться было…
Июль.
За окном середина лета. Листья тополей блестят на солнце, а меня всё ещё не выпускают из больницы. Александр Андреевич, мой доктор, говорит, что я ещё не готова выйти на работу и жить без присмотра сестры.
Андрей привез мне книги, но все они очень скучные, в них нет стихов и нет даже эпиграфов, поэтому мне приходиться смотреть в окно.
Здесь постоянно тихо, что иногда становиться страшно от скрипа дверей. Заходит ко мне одна сестра, но всё равно страшно. Этот мерзкий звук режет уши.
Вчера заходил Сергей, мы с ним гуляли по саду. Он рассказывал о том, как они ездили на озеро. Просил вести себя хорошо и побольше разговаривать, а то его ко мне больше не пустят. Я смеялась, с чего он взял эту прямую зависимость между моей болтливостью и его приходами?
Мне не дают курить, говорят, что пока не заживут ожоги на левой руке от сигарет, мне курить не дадут. А как же они заживут, если они этого делать не хотят? Врачам, наверное, виднее.
|
|