Зимняя ночь выла полицейскими сиренами. Под одной из сирен мчались детективы Стив Килкин и Джереми Айзерман.
Детектив Килкин: три года до пенсии, разведен, белый.
Детектив Айзерман: три года на службе, неженат, да. В смысле, афроамериканец.
- «NYPD blues»! – с усмешкой комментировал Айзерман, кивнув на скопище машин у закусочной Happy Piglet.
- Что? – переспросил Килкин.
- Тут весь департамент, и все синее от мигалок, - объяснил Айзерман.
Килкин вздохнул.
- Это настоящая бойня! – прошептал офицер, встретивший их у ресторана: он курил от неправильного воспитания, трясся от нервов и картавил от рождения. К своему счастью, он говорил по-английски, поэтому никто не знал, что он картавил от рождения.
- Как было дело? – хмуро осведомился детектив Килкин.
- Большой белый парень зашел в закусочную, достал пистолет и пристрелил пятерых, - информировал другой офицер, который не трясся и не картавил, но тоже курил.
«Только этого не хватало под Новый год. Мало было геморроя… так в придачу печень забеспокоилась!» - посетовал Килкин.
- Сколько взято из кассы? – спросил он вслух.
- Нисколько. Этот ублюдок просто зашел, замочил пятерых, среди них одну женщину, и вышел так, как будто пиццу доставил, мать его!
«Федералы! - недовольно подумал Килкин, заприметив в зале мужчину в сером плаще. – Им-то что здесь надо?»
«334123/789645!» - подумал старший агент Ривендж. Как известно, агентов ФБР учат шифровать свои мысли.
- Это дело расследуем мы! – властно и гнусаво заявил агент Ривендж. Как известно, агентов ФБР учат говорить властно и гнусаво.
«Не возражаю!» - подумал Килкин.
- Вы будете оказывать нам всяческое содействие, - дополнил Ривендж.
«Возражаю – но без толку…» - подумал Килкин.
Амбициозный детектив Айзерман испросил разрешения полюбопытствовать:
- Позвольте полюбопытствовать, мистер? – и полюбопытствовал: - А на каком, мать его, основании?
- Один из убитых – раввин бруклинской синагоги, - объяснил Ривендж. - Мы подозреваем религиозный экстремизм и терроризм.
- И кто же, позвольте узнать, этот раввин? – Айзерман окинул трупы лиловой толстой ухмылкой и продолжал тыкать в них профессиональным цинизмом: - Вот этот пузатый здоровяк в клепанной косой коже? Или этот китаеза? Или этот ниггер в бейсболке? – он прошелся по красно-мокрому полу и встал над телом, лежавшим поодаль, у стойки, глумливо-осененный: - А, я понял! Вот этот лысый детина со свастикой на трицепсе!
- Не угадали! – без улыбки ответил Ривендж. – Вон та худая высокая дама в синем платье. Рэбби тайно посещал эту закусочную, которая специализируется по блюдам из свинины. Поэтому он переодевался женщиной.
- What a fuckingly astounding fucking story! – кафедрально поразился Айзерман. – Но ведь у раввинов – эти… - он обескураженно показал на лице.
- У него были, – кивнул Ривендж. – Накладные, в синагоге. А здесь он появлялся в женском платье и без растительности. Можете сами убедиться, если желаете!
- Действительно… - ошарашенно пробормотал Айзерман, распрямляясь, но тут же спохватился: - Это не доказательство, агент! Отсюда не следует, что он именно раввин! Мало ли, кто делает это? Простые евреи, мусульмане, по медицинским показаниям… Да в Америке девять из десяти…
- Но не все надевают женское платье, когда идут в «свиной» ресторан, детектив! – надменно растолковал Ривендж. – Тут все ясно: жертва - раввин, его убийца – религиозный фанатик, поэтому дело под нашей юрисдикцией!
Килкин тем временем успел переговорить с шотландцем за столиком в углу, дожевывавшим свою отбивную. Свидетель сообщил, что убийца показался ему немного взволнованным. Это сложно было считать объективной информацией. Шотландец сказал: «Парень дергался, как удав, заглатывающий кролика». Килкин подумал, что все шотландцы одинаковы.
- Из какого оружия произведены выстрелы? – спросил Килкин, закончив беседу со свидетелем.
- Модель пока не установили. Тридцать восьмой калибр, вот гильзы и одна пуля, - младший агент из ФБР, ассистировавший Ривенджу, протянул пластиковый пакетик. – Всего выпущено шесть пуль. Эта застряла в йоркширском пудинге. Ее мы сразу извлекли.
- Мы сообщим на вас в муниципальную комиссию, можете заказать панихиду своей лицензии! – пообещал Айзерман хозяину закусочной. – Если в пудинге застревает пуля, это не пудинг, а заливное из сапожных подметок!
- Гильза восемнадцать миллиметров, на пуле следы четырех нарезов… - пробормотал Килкин и обратился к коллеге: - Нет, Джереми, все в порядке! Эта пуля выпущена из «Русского Вальтера»: у нее приличная останавливающая сила, но очень малая пробивная. Пудинг тут ни при чем.
Хозяин облегченно вздохнул.
- Теперь мне все понятно! – кивнул агент Ривендж. – Русская мафия, джентльмены, состоит в основном из русских евреев и русских грузин. Очевидно, произошла стычка между двумя кланами.
- Раввин принадлежал к русской мафии? – уточнил Килкин.
- Не знаю, - честно ответил Ривендж. – Конечно, он ел свинину, но его нет в нашей базе данных. И убили его, разумеется, не за то, что он ел свинину. Нет, джентльмены, дело куда серьезнее! Я уверен в одном: раввин был главной жертвой, остальные – для отвода глаз!
- Еще одно массовое убийство! – выкрикнул с порога картавый и трясущийся офицер. – В Квинз, стриптиз-бар “New’n’Nu”!
- На сей раз всего трое! – констатировал агент Ривендж, сосчитав трупы.
- Уже легче… - согласился детектив Айзерман, склонившись над зеленым гребнем молодого панка. Головы под гребнем почти не было.
- Парню нет и восемнадцати… - прошептал детектив Килкин.
- Есть! – возразила испуганная стриптизерша, сконфуженно прикрывавшаяся шестом.
- Откуда вам это известно? – Килкин глянул на нее и тут же отвернулся: после развода он стеснялся вида обнаженных женщин. Айзерман не стеснялся уже две минуты. Ривендж тоже не стеснялся, но индифферентно. Совладав со смущением, Килкин продолжил вопрос: – Вы что, знали этого парня?
- Нет, но он сам сказал, - ответила стриптизерша.
- Когда?
- Когда его… когда его… - стриптизерша затряслась и оползла по шесту.
Килкин подошел и утешил ее обнаженные плечи шерстяной накидкой. Он всегда имел при себе шерстяную накидку для работы с обнаженными свидетельницами.
- Мьо-оода-аа-ааскым-хиии-анса-аад-ыыы! – жалобно провыла стриптизерша.
- «Убийца спросил его – парень ответил», - перевел опытный Килкин и ностальгически добавил: - Моя Мэгги рыдала точно так же, когда какой-то сукин кот придушил Дьюпи…
- В девяносто пятом, на третьем участке? – нахмурившись, припомнил Ривендж.
Айзерман продолжал не стесняться на стриптизершу.
- Нет, это было в нашем саду, - Килкин вздохнул. – «Дьюпи» звали нашего попугайчика… Я так и не смог изловить этого кота… Будь я мэром, я бы запретил держать этих тварей в Нью-Йорке!
- Вы не мэр! – огорчил агент Ривендж. – У нас есть дела поважнее ваших попугайчиков!
***
Очень скоро выяснилось, что убийца тот же самый и пистолет тот же самый. Агент Ривендж считал, что версия преступления на религиозной почве получила подтверждение: он считал аргументы и загибал пальцы:
- Итак, джентльмены, убийца не просто хитер и жесток – он параноидально хитер и маниакально жесток. Это раз и два. Достаточно посмотреть, как он обставил убийство раввина, как мастерски и умело он заметает следы. Этот подонок не остановится ни перед чем: он уже уложил семерых совершенно непричастных бедолаг, только чтобы закамуфлировать свои истинные мотивы: дикую, необузданную религиозную ненависть! Это чудовище! Не удивлюсь, если им окажется какой-нибудь отморозок из Аль-каиды или что-то вроде того…
- По описаниям, убийца белый, светловолосый… - словно невзначай напомнил Килкин. Ривендж немного стушевался:
- Я не отказываюсь от первой версии: разборки в русской мафии! – противопоставил он. – Но все равно не удивлюсь, если это крашеный араб! Однако, - Ривендж поднял сухой кастаньетный палец, - у этого говнюка есть принципы. Смотрите: вот он подходит к парню. Наставляет ему в лоб пистолет. Парень весь трясется, и лицо у него под цвет волос. Но убийца медлит. Он спрашивает: «Сколько тебе лет, сынок?». И парень заикается, но отвечает: «Восемнадцать». Убийца вздыхает и спускает курок. Он говорит: «Ничего личного». Что это значит? Это значит, что у подонка есть принцип: «Ни женщин, ни детей!»
- Раввин был женщиной! – напомнил Килкин.
- Вот что, мой маленький синий друг! – Ривендж улыбнулся улыбкой №18 из арсенала агентов ФБР, пробирающей до мурашек на спине, но не до кожи, по которой бегают мурашки. – Неужели не ясно, что убийца знал: женщина – это раввин. Тот самый раввин, который был ему нужен – надо внимательнее слушать меня!
- Я с вами согласен в одном: убийца не остановится! – устало, мрачно и частично согласился Килкин.
***
- А по-моему, Ривендж просто дурак! – заявил детектив Айзерман, когда они отъехали. – Не понимаю, что он так ухватился за этого раввина?
Килкин промолчал. Айзерман развил тему:
- У меня другая версия: мотив действительно религиозный, но все дело не в самом раввине, а в том, что он ел свинину!
- Любопытно… - пробормотал Килкин.
- По-моему, все просто и ясно, как судьба парня, разгуливающего в майке с флагом Конфедерации по Гарлему! – Айзерман разгорячился. – «Счастливый поросенок» – закусочная, где все жуют свинину, в самых извращенческих видах. «Новые-и-Голые» – притон разврата, и там тоже подают блюда из свинины: я видел чипсы с беконом в меню. Так к чему я? Есть масса фанатиков, которые скорее бабушку родную сожрут, чем самый сочный эскалоп! И вот такой отморозок решил наказать нечестивцев… Только я не верю в мифических крашенных арабов – такие бывают лишь в больном воображении этого хмыря из ФБР! Нет, Стиви, это был еврейский террорист…
- Дорогой Джереми! – перебил Килкин. – Если тебе хоть сколько-нибудь…
- Я – сраный ниггер, мне можно! – с ухмылкой отреагировал Айзерман.
- Все равно нельзя! – Килкин улыбнулся мягко и наставнически. – Вспомни, что ты говорил о «Конфедерации» и «Гарлеме»! Мы живем в Америке…
Айзерман задумался. Потом политскорректировал версию:
- Хорошо! Пусть дело не в свинине. Дело просто в религиозном маньяке, который вообразил себя мечом в руках Господа – ну и всякое такое. Помнишь фильм «Семь»? Это там, где чокнутый парень мочил всех подряд за грехи. New’n’Nu – сладострастие, торжество похоти над разумом. Happy Piglet – чревоугодие, торжество клыков над барбекю. Итого, остается еще пять…
Килкин поморщился:
- Не думаю… Интересная теория, Джереми, но тут другое. Полагаю, этот вечер подарит нам еще один, ну два таких эпизода…
Айзерман с сомнением поджал толстые губы. Килкин отлучился по служебной необходимости: сказались загубленные за годы службы почки.
***
- Еще одно! – порадовал Айзерман, когда Килкин вернулся. – Сейчас по рации передали: ирландский кабачок Yellow Mug.
- Убитых двое? – почти утвердительно уточнил Килкин.
- Да, местные алкоголики. Думаю, теперь он решил обрушить топор божьего гнева на пьянство… - Айзерман осекся: - Откуда ты знал, что убитых именно двое?
- Интуиция, - объяснил Килкин, сев в машину. – Трогай: поедем – поглядим.
- Ты что-то недоговариваешь! – Айзерман погрозил пальцем. – Ты хочешь сказать, что убийца играет в «числа Ибанучи», как на пятом участке в девяносто восьмом?
- Фибоначчи, - поправил Килкин. – Нет, Джереми. Пять – не число Фибоначчи. Шесть – да, пять – нет. Он мог бы застрелить в «Счастливом поросенке» и кого-нибудь шестого, того же шотландца с отбивной – но не стал.
- Да тут странное дело… - Айзерман наморщил мясистый упрямый лоб. – В последнем кабаке один герой просто-таки нарывался на его пулю. Пьяный сержант национальной гвардии. У него был револьвер – он гнался за нашим маньяком полквартала и палил… А тот парень, тот самый парень, который только что прикончил парочку, а до этого – восьмерых, он просто набил сержанту морду, отобрал у него «Смит» и вышвырнул в мусорный бак. Такая вот история…
- Правильно! – кивнул Килкин, едва ли не одобрительно. – Третий лишний. Учись делать выводы, сынок!
- А! – Айзерман на секунду весь обратился в многозначительный рот. Потом рот изрек: - Значит, число убитых все же имеет для него значение. Точное число – и очень важное значение. Настолько, что он готов и жизнью рискнуть, чтобы не перебрать – все, как в блэкджеке. Гм… Пятерка, тройка, двойка… Нет, нечетные на понижение – отпадает: двойка – четное, - Айзерман глянул на старшего напарника, ища поддержки.
- Четное! – великодушно подтвердил тот. – Могу сказать больше: все эти числа простые, то есть кратные только единице и самим себе. Еще такое соображение: пять – Пятикнижие Моисеево, а также ведическая Панчатантра. Три – Святая Троица и вообще самое мистическое число с Третичного периода. Два – дуализм как основной диалектический принцип, оно же инь-ян у косоглазых. А еще – на руке пять пальцев, трилистник – символ того, что у мужика ниже пряжки, два – количество глаз, ушей, ноздрей, почек и мозговых полушарий, если речь не идет об агентах ФБР, конечно…
Айзерман слушал очень уважительно, почти завороженно.
- Только все это дерьмо и к делу не имеет никакого отношения! – неожиданно резко закончил Килкин.
- А я, кажется, понял… - промолвил Айзерман. – Ублюдок играет в покер: вот что он делает! Ну да, в покер: он натягивает стрит. И где-то наверняка валяются четыре трупа, о которых мы еще не знаем.
- Как насчет пятой «карты» в стрите? – поинтересовался Килкин. – Если б он строил стрит от шестерки – он бы и замочил шестерых в первом ресторане, как я уже сказал. Но он начал от пяти. Даже если допустить, что где-то действительно коченеют еще четыре трупа, следующей должна быть единица. Откуда в колоде единица?
- Джокер! – заорал Айзерман. – Ну точно: это будет он сам, гребаный шутник! Он и есть джокер – тогда сложится стрит! Он сам вышибет себе мозги – вот что это будет!
- Элегантная теория, - похвалил Килкин. – Ты делаешь успехи, мой мальчик.
Лицо Айзермана просветлело – настолько, насколько это умеют делать афро-американские лица.
***
Агент Ривендж уже был на месте нового преступления. Он разложил на барной стойке карту города и чертил схему.
- Вот – «Счастливый поросенок», вот – «Новые и голые», вот – «Желтая кружка», - агент воспользовался стопками с гренадином, чтобы нагляднее отметить места убийств, как полководец украшает карту флажками. Пришлось подождать, пока бармен сходит за гренадином: Ривендж любил эффекты перед развязкой. – А теперь посмотрите, что получается… Если провести линию от первого заведения ко второму (он провел), а от третьего опустить на нее перпендикуляр, - Ривендж опустил перпендикуляр, тот был недоволен и извилисто возмущался, но все же уперся в прямую, - а потом продолжить его за чертой до симметрично удаленной точки, - Ривендж перечеркнул Гарлем настолько ожесточенно, что при других обстоятельствах мог бы предстать перед судом, - получится кельтский крест! – Ривендж триумфально поглядел на детективов: так мог бы смотреть Лобачевский на Эвклида, если б они были современниками и если б Лобачевского научили в школе ФБР триумфальному взгляду № 21.
- Эээ… - Айзерман озадачился. – Аааа… А почему кельтский?
- Потому что это маньяк и фашист! – досадливо объяснил Ривендж. – Неофашистский выродок!
- Нет, но кельтский – он же с окружностью, как прицел? – упорствовал Айзерман.
- Окружность подразумевается! – холодно бросил Ривендж и отсаркастировал возможную придирку: – Вы скажите еще, что он неравный! Какое это имеет значение? – главное, что это крест!
Килкин протянул Ривенджу чистый лист бумаги (он всегда имел при себе чистый лист бумаги для убеждения агентов ФБР) и попросил:
- Мистер Ривендж, а вас не затруднит расположить на этой плоскости три точки таким образом, чтобы я НЕ смог, соединив две из них прямой, изобразить крест, опустив перпендикуляр из третьей и продолжив его до симметричной точки с другой стороны прямой?
- Вам просто нечем крыть! – Ривендж озлобил и без того агрессивные губы. – Я уверен, что следующее убийство произойдет именно в той четвертой точке, которую я вам только что показал!
- Маловероятно… – усмехнулся Килкин, склонившись над картой.
- Почему еще?
- Видите ли, все три убийства совершены в различных заведениях общественного питания, - растолковал Килкин. – А ваша четвертая точка находится в месте, где сложно найти даже самую паршивую забегаловку, если, конечно, наш парень - не головорез из SEAL и если он не проберется на какой-нибудь лайнер: ваш симметричный отрезок тонет в океане, мистер Ривендж…
Агент ФБР нахмурился…
- Я бы на вашем месте, - деликатно, почти педагогично продолжил Килкин, - направил всех людей во-от сюда (тычок пальцем), ресторан Archie’s. Это совсем рядом: вся полиция города стоит на ушах, наш парень слишком засветился, он не сможет уйти далеко, и он это понимает. Поэтому следующее убийство, более того, двойное убийство, он совершит именно здесь…
- Вам до пенсии три года, Килкин? – сухо, как мертвым кактусом, уколол Ривендж. – На месте вашего начальства я бы подумал о зачете последнего года за три: работа в полиции в состоянии горячки – подвиг, требующий особого коэффициента исчисления стажа…
Звонок мобильного аппарата уберег Килкина от самых острых шипов федеральной иронии.
По мере того, как агент Ривендж вслушивался в трубку, лицо его спектрально мельчало от белой надменности к красной злости и обескураженности. Известно, что агентов ФБР не учат обескураженному выражению – поэтому сейчас Айзерман впервые заметил, что на носу у Ривенджа бородавка, большая и крикливая, как мексиканская вдова в старом автобусе на проселке.
- Shit-shit-shit! – поспешно прошуршал Ривендж и бросился к двери.
- Только что были убиты двое в ресторане Archie’s, - перевел опытный Килкин.
***
Убийцу взяли на месте – он и не пытался уйти до приезда полиции. Он занял место одной из своих жертв и как ни в чем не бывало потягивал «Маргариту». Килкина это не удивило.
- Зачем вы это сделали? – спросил агент Ривендж, когда на невозражающих руках защелкнулись кольца.
- Зачем я это сделал? – убийца поднял ясные и шальные, как майское утро, остуженное северным ветром, голубые глаза. – Извольте, я объясню. Итак, я родом из России…
- Пистолет оттуда же? – уточнил Килкин.
- «Макаров»-то? – маньяк пожал плечами: - Да нет, здесь купил. Это было сложно – но я искал привычное оружие. Я ведь сам бывший ment, русский полицейский. А потом, как многие наши, я пошел в писатели – и понял: я действительно гений, от Бога. Громко, конечно, сказано – но что поделать, если это так? – он улыбнулся виновато, чуть снисходительно. – И если я вынужден сам это говорить, это означает только одно: меня не признали, и не моя вина в том, что в литературе засилье блатных графоманов! Это ваша вина! – он ожесточился – полицейские по бокам напряженно присели, готовые к действию. – Да, да, вы виноваты – тупые американские свиньи! Это вы создали жвачное общество потребления, это вы сократили масштаб личности до переходной гайки между вау-оральной и вау-анальной трубами! Это вы поощряете тупость, безмозглую умственную и нравственную лень. Это по вашей милости коррумпированные издатели не принимают ничего глубже и обширнее комиксов на глянцевой бумаге с красными пятнами! Что ж, вы хотели краткости? Вы хотели доступности? Вы хотели яркого содержания в одной понятной фразе? Да будет по-вашему: что может быть красочнее крови на полу и мозгового вещества на стене? Я написал свою самую краткую и насыщенную миниатюру! Надеюсь, вы довольны, хотя ваших прогнивших, переваренных в кишечнике консумативности умов не хватит на то, чтобы прочитать даже эту коротенькую фразу!
- И вас с Новым годом! – негромко поздравил Килкин. Полицейские и федералы посмотрели на него с удивлением и непониманием, писатель трудной судьбы – с удивлением и пониманием.
***
Килкин с Айзерманом допоздна засиделись в баре (не оскверненном недавней бойней – в другом, в Нью-Йорке много баров).
- А когда ты понял? – поинтересовался молодой афроамериканец.
- Малыш! – голос Килкина был мрачноватым и вязким, как «Гиннес». – Малыш, поверь мне, старому легавому: когда кто-то в новогодний вечер валит пятерых в ресторанчике, чье название начинается на Happy – он просто хочет пожелать счастливого Нового года!
- Кровавый ребус… - пробормотал Айзерман и стукнул по столу. – Я должен был догадаться! HAPPY piglet – пятеро. NEW’n’nu – трое. YEllow mug – двое…
- Отсюда со всей непр.. непреложностью вытекает: ARchie’s – двое! – завершил Килкин. – Да, малыш, да: все просто!
- Так ты знал с самого начала? – глухо спросил Айзерман. – Так почему…
- Почему? – Килкин вскинулся и словно протрезвел. – Когда тебе будет три года до пенсии – ты поймешь, почему! Ты поймешь, что эти твари никогда не скажут тебе спасибо за то, что ты изо дня в день спасаешь их жирные задницы! Они никогда не отблагодарят тебя за предотвращенные преступления, за самую честную и эффективную твою работу, потому что если преступник не проявил себя, если не доказал, что опасен – за что им нас благодарить? Но если ты позволишь замочить дюжину, а потом возьмешь маньяка – они будут лизать тебе руки! Еще как будут! Сказать по правде, я их тоже ненавижу! Я ничего не понимаю в литературе, но я очень хорошо понимаю этого парня… Надеюсь, его признают психом и выпустят через пару месяцев: он говорит достаточно здраво, чтоб удалось доказать невменяемость! Я очень надеюсь на это…
|
|