Памяти Ш.А.
Ты моя Шешь. Ты моя нежная легкая Шешь. Ты шепот на моих губах. Никогда не шептал, не привык шептать, а теперь, с шепотом, ты возвращаешься ко мне.
Это были два дня и две ночи напрасного ожидания, два дня и две ночи единственного в моей жизни запоя. Вру – запой продолжался дольше. Он начался за двое суток до тебя, и закончился после, после тебя. Он не кончается. Я теперь знаю, что такое запой. Это были волшебные минуты предвкушения, моя Шешь, ушедшая увядшая Шешь...
Когда я пришел к своему старому школьному другу, ты в окружении подружек уже была там. Черные вьющиеся волосы, удивительно тонкая талия, по-женски массивные бедра и по-юношески широкие плечи. Нет, ну что ты, это тебя нисколько не портило! Гордая посадка головы, брови вразлет, огромные огромные огромные глаза, тонкий горбатый нос и, может быть, слишком нервные губы.
Шешь. Совершенное ш-ш-ш-ш...
Кто скажет о тебе нехорошо – ш-ш-ш-ш...
Знаешь, а ведь я тебя не ожидал.
Моему другу Илье позвонил брат и сказал, что есть классные девчонки. Я был против. Вовчик позвонил, помнишь? – тот, который познакомился с твоей подружкой и привел вас.
Если пьянствовать – так пьянствовать!
Я хотел вкусить состояние запоя безо всяких бабских примесей. Я хотел раз и навсегда понять, куда уходят мужики, когда идут в запой, – не в забой и не в разбой, а именно в запой, и что же в нем такого хорошего?!
И я понял – но... ш-ш-ш-ш...
Конец месяца. Мы пропили последние карманные деньги. У Ильи кончилась зарплата, он зашел к соседу, выскреб у него мелочь на такси, и я поехал домой, доставать заначку.
А когда вернулся, у Ильи уже были Вовка, ты и две твои подружки.
Я знаю, что когда девушка начинает поправлять волосы, это значит, парень ей понравился. Ты взглянула на меня и стала поправлять волосы. Я взглянул на тебя... но мне нечего было поправлять. А твоих волос хватило на нас обоих. Потом, когда мы были одни, я... я исполнял свою мечту – бережно поправлял твои волосы, гладил, измерял, обматывал ими твои голову и шею, зарывался в них носом, нюхал их. Твои вьющиеся вьющиеся волосы. А ты была безучастна. Ты меня не хотела. Уговорить я тебя не смог, а заставлять...
Никого никогда не заставлял. Может быть, зря?
Может быть, это бы спасло тебе жизнь?
Ш-ш-ш-ш...
Ш-ш-ш-шешь...
А в тот вечер мы пили, Вовка целовался с твоей подружкой, потому как закадрил именно ее, и посматривал на тебя, потому как ты была самой красивой. Илья, и я тоже, посматривали на тебя. Илья был совсем пьяный – по крепости здоровья не конкурент, но зато хозяин этой квартиры, а для вас это было важно.
Третьей подружки, как я теперь вспоминаю, сначала не было. Она приехала позже. От нее пахло приторно-сладенько. Это плохой запах. Нечистый запах. От тебя пахнет совсем по-другому...
Мы втроем с Илюхой и Вовкой играли в нарды, пили. Вы тоже пили. Кроме того, ты чисто рефлекторно, даже не задумываясь что именно ты делаешь, наводила уборку. Чуть только грязная тарелка – помыть! Чуть где пятнышки – почистить! Чуть крошки на столе – вытереть!
Твои подружки легли в спальне, вместе с Илюхой и Вовкой. Ты легла со мной, на полу, на одеяле, после того, как я обещал, что не трону тебя.
Конечно, я пытался свое слово не сдержать. И поначалу ты отвечала мне, твое дыхание стало отвечать, и тело тоже, и ты даже обняла меня, но... потом вырвалась из объятий, уставившись в потолок и застегивая платье на груди.
А еще были звонки. Твои и твоих подружек. Вы звонили каким-то мужчинам, о чем-то с ними договаривались, в чем-то перед ними оправдывались...
Оказывается, ты уже месяц не была дома. Ты уехала к родственникам, немного погостила у них, а на обратной дороге – слишком долгой получилась обратная дорога…
Ты говорила, что если дома узнают, где ты, будет большое несчастье. Обычаи твоей семьи, твоего народа...
Ты говорила, что совсем недавно потеряла брата, и плакала. А я верил твоим слезам. И сейчас верю. Твоего брата убили, когда он стоял в воротах своего дома. Частные дома на окраине города, с деревянными заборами, кривыми улочками. Мимо проезжал "жигуль". С заднего сиденья повели автоматом. В заборе – дырки, на асфальте – щепки и твой умирающий брат-бандит, торговец наркотой и палеными "ауди".
И я хотел тебя, а утром остался с приторно-сладенькой подружкой. Ненавижу этот запах! Кажется, он навечно въелся в мою кожу! Чем бы присыпать? Хочется снять с себя всю эту кожу, как снимают люди одежду, и выбросить!
Подружка-китаянка – та, которая с Вовкой, говорила, что она здесь главная и шептала мне, что может договориться с тобой, и все получится. Подружка рассказывала, сколько раз она тебя выручала, и как ты ей обязана, и сколько у тебя долгов, которые она, подружка, взяла на себя. Я же спрашивал – а чего хочет она, и чем придется расплачиваться мне?
Мы пошли с тобой в кино. Ты первый раз в жизни была в кинотеатре. Ты вертела в руках мою серебряную клубную карточку, ощупывала гравировку, осматривалась. Я пил пиво, ты тоже отхлебнула. Начался сеанс. Ты была благодарна за то, что в темноте я тебя не щупал. А я иногда поворачивался к тебе, смотрел, и ты чувствовала мой взгляд.
Сон сон сон не шел. Не шел он ко мне, лежащему рядом с тобой. Утром проснулся разбитый, небритый, злой – и сразу пить, в компании с блаженным натрахавшимся Вовкой и недовольным злым Ильей. Ты уехала по каким-то своим делам, вместе с подружкой, которая называла себя главной, а я познакомился поближе с другой, приторно-сладкой.
На вторую ночь я притворился пьяным и лег первым – на наше одеяло. Я надеялся, что ты придешь. А ты, как видно, долго выбирала между мной и... Вовкой. Илья в счет не шел. Своим женским чутьем ты выбирала между нами, как выбирают самца, или мне так казалось...
Подружка, выдававшая себя за главную, куда-то уехала, и ты легла спать на кровать. Вместе с Вовкой. К Вовке девчонки так и липнут. Ко мне тоже, но всё не те. Он получает тех, кого хочет. Я получаю тех, кто хочет меня. Что за чушь? Я никого не получаю, потому что злой. Те, кто хочет меня, страдают от этого. Я мщу им за то, что любовь никогда не выпадает в жизни так, чтобы сразу и я, и меня.
Шешь, хранительница обычаев. Шешь, гордая красавица, ты легла с тем, кто трахал твою подружку. Шешь, почему ты не выбрала Илюху, ведь он был свободен, да к тому же хозяин квартиры? Почему его вообще никто не выбрал?
Ты рассказывала, что крутой иностранец обещал тебе снять хорошую квартиру, одевать-кормить-любить тебя, лишь бы ты была согласна.
Ты рассказывала, что хочешь остаться в центре города, потому что боишься родственников с окраины. А на базаре тебя увидел сосед, издали увидел, иначе бы ты не смогла убежать, удивился, нахмурился и поманил тебя пальцем. Ты сделала вид, что это не ты. Сделала вид, что не видишь его, что тебя нет, что его нет, что ничего этого нет!
Ты рассказывала, как вместе с подружкой обворовала какого-то дяденьку, который пригласил вас к себе в гости. Много чего рассказывала. И я чувствовал, что ты прощупываешь меня. Из какого теста я слеплен? Что можно с меня взять? Или, может, так казалось?
Подружка, та, которая выдавала себя за главную, сдала тебя. Она позвонила твоим родственникам и сдала тебя, но не успела сказать, где именно вы находитесь. Она приехала очень вовремя, чтобы понять, что ее Вовик, ее любимый Вовчик пытается трахнуть тебя.
Шиш, а не Шешь!
Не успел, Вовочка! Времени не хватило. Да, Шешь?
Или, может быть, ты и его, как меня, остановила бы в последний момент? Да, Шешь? Не знаю. Важно, что не с Вовчиком. Этого бы я не перенес. Я его не люблю, Вовку-морковку, женского любимчика, с незаконченным средним образованием, разделывавшего как дважды два утонченных аспиранток. И я специально ждал этого момента, хотел увериться окончательно, что ты – не та, которая та. А подружка, которая главная, позвонила твоим родственникам. Только бандитских разборок нам и не хватало. Илюха почуял надвигавшуюся беду, спросил – не пора ли вызывать команду? В минуты опасности – явной или воображаемой – я становлюсь очень гордым, прямо таки напыщенным. Сквозь презрение – обращенное непонятно к кому или к чему – я ответил, что пока рано.
Назавтра я трахнул твою приторно-сладкую подружку. Да, это случилось только назавтра. Это была месть. Не знаю, за что. А потом я уехал. Я бы все для тебя сделал. Но ничего не пожелал делать. Сама виновата. Сама виновата. Дура. Сама виновата.
Потом ты звонила.
Первый раз – хотела раскрутить на деньги. Ненавижу женщин, которые крутят меня на деньги. Говорила: «Но ты ведь обещал!» Да, обещал, ну и что? Я обещал той Шешь, которую люблю, а не той, которая звонила.
Второй раз – звонила уже из дома. Тебе было несладко, я это чувствовал, хоть ты и пыталась это скрыть. Номер своего телефона не дала. Сказала, перезвонишь. Спросила, а смогу ли я устроить тебя на работу? Пауза. Внутренне я трусил. Кому нужны неприятности? Что, если ты сбежишь ко мне, а тебя найдут? Ответил – попробую. Ты сказала, что перезвонишь мне, очень очень скоро, и тебе нужна эта работа. И что ты, ты обещаешь мне...
Я ответил, что в обмен ничего обещать не надо. А работу можно найти и просто так. Только, что же ты умеешь, Шешь? Наводить порядок в доме? А вдруг, ты его обворуешь, Шешь? Что еще?
Может быть, устроить тебя продавщицей? Слишком далеко я от этих торгашеских сфер. Я-то хвастался, что я журналист, что на короткой ноге с городскими знаменитостями. Да-да, и с этим тоже знаком. Сними платье, а? Всё, пошутил, не буду больше. Честное слово, не буду!
Так. Так. Чтобы я познакомил Шешь с кем-то из своего обычного круга общения? Ну нет! Я бы еще мог ввести в этот круг воображаемую Шешь, ту, которую люблю. Но настоящую Шешь – никогда. Извини, милая Шешь. Ты дура. Нельзя так о мертвых. Извини, милая Шешь, не буду больше.
Я спросил кое-кого о вакантном месте продавщицы. Он обещал похлопотать. Я сказал, если не трудно. А если будут хлопоты – не надо. Он понял. Если без хлопот, то да.
Потом я днями не появлялся в своей квартире, ездил по городу, брал интервью, писал, писал, брал интервью.
На автоответчик два раза звонила Шешь. Напомнила, что я обещал найти ей работу, любую работу. Передала, что позвонит завтра в одиннадцать утра. Я решил ждать. Не перезвонила. Шешь, твои проблемы! Кому нужна работа – мне, что ли?
Шешь исчезла на долгих двадцать восемь дней. А потом я ее увидел. В черном платье до пят. С выбившимися из-под развязавшегося черного платка волнистыми волосами. С поясом смертника вокруг тонкой талии. Шешь полулежала, откинувшись, в кресле одного из театров.
Как ты там оказалась, в чужой стране? Твои большие большие глаза чуть косили, не так, как в жизни – в жизни они обычно смотрели вниз, лишь на секунду тревожно вскидываясь на собеседника. Наверное, эта твоя девичья тревожность и заставила меня влюбиться.
Везде ходили люди. Кто-то, с раздувающимися от адреналина ноздрями, давал интервью. Дети спасены. Женщины спасены. Заложники спасены.
– Шешь, – шепотом зову я тебя, – Шешь!
2003
|
|