Жизнь каждого отдельно человека вовсе не богата яркими событиями, и случается, что то, что по прошествии лет покажется самым важным, а другое – самым странным и загадочным, происходит нераспознано, как-то между делом, тихо и незаметно. Потом приметишь, задумаешься, хватишься – а уже прошло, и поздно оглядываться назад. Но все равно смотришь с тоской вослед, недоумевая над своей близорукостью, и жалеешь об упущенном.
Так произошло со мной.
А ведь теперь понимаю – было у меня какое-то глубинное предчувствие событий. Но не остановился вовремя и не вслушался в себя.
А впрочем, что бы я понял, если и теперь еще не разобрался во всем? Если даже сейчас не знаю – произошло ли то в действительности, или просто привиделось, пригрезилось, выдумалось и прошло?
Но как бы не решил – до сих пор помню тот необычайно яркий сон, что приснился мне, когда я впервые прошел по Белой дороге. Он был так ярок, как редко бывает ярка сама жизнь.
Я иду по белым камням. И все столь удивительно выпукло и реально вокруг меня. Из диковинного леса веет ночной прохладой, сквозь ветви деревьев пробивается лунный свет. Очень тихо. Даже мои шаги не слышны. Дорога вьется передо мной, и я выхожу к утесу.
Он полог, и весь порос удивительно ровной, густой травой. Часть его слегка выдается над обрывом, и там, внизу, видны бесконечные кроны деревьев. Они неподвижны, словно замершее море.
И на утесе неподвижно же лежит зверь.
Он чем-то похож на лиса, этот зверь, и в то же время, он не может быть им. Он слишком велик. Его голова – несколько странной формы, и что-то странное есть и в его великолепной стати, в том, как он лежит там, на утесе, не шевелясь, и смотрит в море лесных крон.
Я останавливаюсь и разглядываю его. А он все так же неотрывно смотрит на лес под своими скрещенными лапами. Я не испытываю страха, пока он, наконец, не поворачивает ко мне свою лобастую, удлиненную морду.
На меня пристально, не взблескивая, смотрят осененные разумом глаза.
***
Шел 1991 год. Неуемной честолюбие младшего научного сотрудника забросило меня в Лигуан, небольшую деревушку на юге Сычуаня. В ней и ее окрестностях мне следовало провести два года: на то была рассчитана моя стипендия для изучения местного фольклора и наречий. Прижиться в Лигуане мне стоило большого труда. Светлокожих чужеземцев тут видели очень редко, и поначалу со всей округи стекался народ поглазеть на меня. Но постепенно ко мне все же привыкли, и жизнь здесь вновь вошла в свою колею.
Угасла последняя императорская династия, отгремела культурная революция, в Пекине сменялись на партийных должностях поколения вождей, где-то далеко к северу от нас наголо вырубали леса – но здесь, в глухих затерянных деревушках, жизнь шла своим чередом, подчиняясь выверенному столетиями укладу. Нас плотной стеной окружал лес. Нас от всего защищали горы. Конечно, влияние внешнего мира ощущалось и здесь, но оно было едва заметно. В Лигуане не было даже электричества, а до ближайшей проезжей дороги было полных четыре дня ходьбы.
Вечерами жизнь у дома семьи Чжао, самой зажиточной и уважаемой в деревне, била ключом. Собирались старики, расставляли вокруг себя клетки с певчими птицами и играли в маджонг. Зубоскалила молодежь, перекликаясь, бегали дети, и, сложив изработавшиеся руки на коленях, пронзительными голосами разговаривали женщины. Тогда начиналось время историй. Я подсаживался к старикам, вокруг меня как-то сам собой образовывался плотный круг, и кто-нибудь из стариков начинал рассказ, или притчу, или всем хорошо памятную историю. Блестели глаза подростков; приоткрыв рты, сидели возле меня дети. И каждый раз кто-нибудь толкал меня локтем в бок и шептал со стороны:
– Запиши, запиши.
И старики степенно кивали головами, и все следили, чтобы стакан мой был постоянно полон…
Белая дорога пролегала к северу от деревушки. Я открыл ее для себя не сразу, наверное, уже месяца два спустя своего приезда в Лигуан. Натолкнулся на нее случайно, как, бывает, наталкиваешься на чудо. Это была древняя дорога, искусно вымощенная белым камнем. У ее извивов нередко покоились валуны с выгравированными сутрами, строками стихов и глубокомысленными изречениями, как это обычно бывает на дорогах в священных горах, ведущих от храма к храму. Но Белая дорога вела из ниоткуда в никуда. Она начиналась в лесу неподалеку от деревушки, проходила мимо нее и шла дальше, чтобы и оборваться в лесу. Когда я спросил о ней в деревне, мне ответили, что, наверное, когда-то она была частью одного из великих путей, по которому шли паломники, направляясь к священной горе Эмей-Шан (1). Ответили неохотно, отводя глаза. Но тогда я счел – это потому, что от Лигуана по ней было легко добраться до кумирни, посвященной Богу Подземелий, а об этом божестве, воплощении смерти, вообще избегают говорить. Избегали говорить и о Дао Сане, старом хранителе кумирни, как причастном своему божеству.
Дао Сань был занятный человек. Угрюмый, немногословный, он хранил в своей памяти совершенно исключительные сведения и познания. Мой почтительный инерес образованного чужестранца был ему явно приятен, и нам случалось подолгу беседовать вечерами. И вот так, задержавшись как-то дольше обычного в его скромном пристрое у кумирни, я впервые прошел по Белой дороге ночью.
И тогда она запала мне в душу. Днем с нее открывались изумительные по своей красоте виды. Но идти по ней ночью – это было непередаваемо. Здешний лес не был густ, сквозь резные кроны проникал лунный свет, и казалось, будто от листвы до земли протягиваются тончайшие хрустальные нити. Белые камни дороги словно вбирали в себя лунный свет и становились еще белее, почти светились. Все замирало вокруг, на лес опускалась глубокая, задумчивая тишь, и удивительное отдохновение охватывало душу.
Я стал часто наведываться к Дао Саню, и больше удовольствия бесед с ним мне стало удовольствие пройти ночью по Белой дороге.
И вот так-то я и повстречал Мейар.
Помню, я заметил ее еще издали: это было на одном из немногих отрезков дороги, что шел прямо. Поначалу она показалась мне белесым пятном в отдалении – пятном почти призрачным, словно притягивающим к себе лунный свет. Я невольно остановился. Но замешательство не успело перейти в испуг, потому что почти сразу я различил и отголосок звонкого смеха. Где-то там впереди шла женщина и, разговаривая с кем-то, кого я не различал, от души хохотала. Меня охватило раздражение: на этой дороге мне хотелось быть одному. Но потом к раздражению примешалось любопытство – мне почему-то только теперь пришло в голову, что до кумирни и обратно я действительно всегда ходил в одиночестве. И так убыстрил шаги.
Белесое пятно скрылось за поворотом.
Когда я свернул, она вдруг оказалась прямо передо мной, словно остановилась, нарочно поджидая меня – тонкая девушка в светлой вышитой накидке. Лицо ее было неразличимо в ночной тени. Я замер от неожиданности. Она же, казалось, несколько мгновений вглядывалась в меня.
– Я знаю вас, – произнесла наконец не без удивления, словно все же удостоверившись в чем-то странном. – Вы – тот светлокожий чужестранец, который живет в деревне у Толстяка Лью и записывает местные истории. Вы сбились с пути?
– Нет. Я иду в деревню.
Она откинула голову и звонко расхохоталась непонятно чему.
– Что ж, пойдемте вместе, – предложила сквозь смех. – Нам по пути.
И, все еще смеясь, развернулась и пошла дальше. Поколебавшись, я нагнал ее.
Некоторое время мы шли молча. Я гадал про себя, кто она. Ее голос был мне незнаком, но что она шла из какой-то соседней деревушки было маловероятно – слишком далеко было до них. Мне надо было увидеть лицо своей нежданной попутчицы, чтобы узнать наверняка. Но она словно старалась не смотреть на меня и шла отвернувшись, глядя в сторону, в лес. Платок, которым женщины в этой местности обычно повязывают себе голову, выходя из дома, почти целиком скрывал ее лицо.
– Вы знаете, когда я заметил вас, мне показалось, будто вы с кем-то разговариваете, – сказал я, чтобы завязать беседу.
– Иногда бывает неплохо поговорить с собой, – ответила она.
Я замолчал.
– И не страшно вам идти здесь ночью одной? – сделал все же вторую попытку.
– Это дорога духов и обитателей леса, – произнесла серьезно она. – Люди по ней не ходят. А опасаться следует только людей.
Наверное, у меня было настолько огорошенное выражение лица, что она рассмеялась и впервые слегка повернулась ко мне.
– Меня Мейар зовут, – сказала дружелюбно. – Мы не встречались раньше, Гао И, но мне доводилось слышать о вас. Я – местная целительница. Моя семья живет выше в горах, и мы редко спускаемся вниз, к деревням. Только если позовут, или дело какое, ну, или если скучно станет. Сейчас вот смотритель кумирни к бабушке Дао Ар заглянуть попросил, ногу она себе плохо растянула.
Я кивнул, но сколько бы не напрягал память, не мог припомнить, чтобы кто-нибудь в Лигуане хотя бы мельком упомянул о том, что выше в горах кто-то живет.
– Не обижайтесь на местных, – произнесла Мейар мягко, словно предвосхитив мои мысли. – Не забывайте, вас привезли сюда люди из города. А чем меньше они знают, тем лучше. Они и без того грозились смотрителя кумирни с собой забрать. А что делать без него людям? Кто им волю леса передавать будет, чтобы мирно у нас было? Вот и не говорят вам всего. Боятся, как бы вы случайно городским не обмолвились. Так что вы тоже молчите в деревне, что меня повстречали – всем спокойней будет.
Я вновь кивнул. Мы дошли уже почти до самого Лигуана и сошли с дороги.
– А мне здесь ходить можно? – спросил я, махнув назад рукой и невольно улыбнувшись.
– Ходите, – ответила Мейар спокойно. – Если бы лесной хозяин не разрешил, вам бы по ней уже и в первый раз пройти не захотелось. Наверное, вы из тех, кто может слиться с дорогой.
Я не понял ее слов, повернулся переспросить – и мы как раз вошли в полосу лунного света, и она тоже слегка повернулась ко мне. Я различил ее лицо лишь на миг, и вот Мейар уже досадливо отвернулась, прикусив нижнюю губу – но мой бог, это лицо было нереально! Оно было столь совершенной, утонченной красоты, что почти причиняло боль. Я счел, что зрение подвело меня, обманутое лунным светом.
У первых же домов мы простились.
– Хороших вам снов, – сказала Мейар.
– И вам тоже, – ответил я, все же невольно ища ее взгляда. Но она только плотнее обернула платок и быстро зашагала прочь.
Я был настолько под впечатлением этой встречи, что на следующее же утро, невзирая на просьбу Мейар, пошел к соседям, надеясь увидеть ее у них. Старуха Дао Ар, словно и не была еще вчера лежача, как раз прытко развешивала во дворе белье, и благодушно кивнула в ответ на мое приветствие.
– Да ты, верно, на голову упал, Гао И, – весело удивилась она, и даже остановилась, заслышав мой вопрос. – Нет в округе никакой Мейар, да и никогда не было. Что, сам не знаешь, что ли? Поди лучше моих лепешек отведай – только что испекла.
Прошло несколько дней. Я был словно зачарован, ходил как потерянный, и все валилось у меня из рук. Где бы я не был, что бы не делал, везде меня неотлучно преследовало то видение совершенного, прекрасного лица. Пусть оно было всего лишь игрой моего воображения, но – небо! – как же мне хотелось увидеть его вновь. В деревне я не отваживался более спрашивать о Мейар, и даже с Дао Сань не заговаривал о ней. Потому что едва я объявился после той ночи у него в пристрое – старик Чжао как раз пришел его навестить, – он посмотрел на меня прозорливо и сказал:
– Да ты никак в лесу с демоном повстречался, Гао И. У тебя глаза человека, одержимого демоном.
– Скорее, глаза влюбленного, – сказал Чжао, и пыхнул приплюснутой трубкой.
– Любовь ли, демоны, все одно, – проворчал Дао Сань. – Об этом еще мудрецы древность говорили. Ну, Гао И, признавайся, кто она? И когда свадьба?
И они оба рассмеялись.
Я поспешил уйти, оправдавшись каким-то незначительным предлогом. И, уходя, мне все казалось, будто они усмехаются мне вслед.
Наконец, я не выдержал. Дао Сань любил вечером поиграть со мной в маджонг, и вот однажды, уже в сумерках, я отправился к нему – конечно же, по Белой дороге, – решив на этот раз непременно расспросить его о Мейар. Мне казалось, будто именно от старика я скорее вытяну что-нибудь о ней.
Белый камень словно ластился ко мне, в сумеречном лесу было благостно. Я шел недолго, но чувство умиротворения и удивительной, светлой задумчивости уже очень скоро опустилось на меня, так что я почти не удивился, когда меня окликнул знакомый голос:
– Гао И!
Я обернулся.
Раздвигая руками пышные заросли какого-то очень похожего на папоротник растения, ко мне со стороны шла Мейар. На спине ее была приторочена объемная торба.
– Доброго вечера вам, – сказала она, выбравшись на дорогу.
– И вам, – отозвался я.
Сдув со лба длинную прядь волос, она встала возле меня. Я смотрел на нее во все глаза, не отрываясь. Искал в ее лице, сверяясь с памятью. И решил, что зрение той ночью действительно подвело меня. В лице Мейар не было и намека на ту совершенную, почти нечеловеческую красоту, что пригрезилась мне. Передо мной было подвижное, достаточно привлекательное лицо, в котором странно смешивались задор и удивительная одухотворенность. Но той холодной, лунной красоты, что почти причиняла боль, в нем не было.
И мне стало отчего-то легче на душе.
– Как-то вы странно смотрите, – произнесла Мейар, изогнув бровь.
Я поспешно отвел взгляд и извинился.
– Да ничего, смотрите себе на здоровье, – усмехнулась она. – От меня не убудет.
И рассмеялась. Блеснули мелкие, белые зубы.
Мы вместе пошли дальше.
– Удивительно, не правда? – заметил я. – Уже второй раз мы встречаемся на этой дороге.
– Я очень люблю ее, – ответила она серьезно. – Всякий раз, когда у меня есть возможность, я стараюсь побывать на ней. Вы замечали, она особенно хороша ночью? В старину ее величали Лунной дорогой, потому что когда идешь по ней ночью, кажется, будто луна и сверху, и снизу. А ведь луна – это самое чудесное, что только есть на свете. Жаль, что люди плохо чувствуют ее.
Она подумала и добавила:
– Люди вообще плохо чувствуют красоту.
Я не нашелся что ответить.
– Давайте, понесу, – сказал наконец, кивнув на ее ношу. – Тяжело, наверное.
– Ничего, мне в самый раз, – ответила она, и вновь отчего-то усмехнулась. – Только давайте прибавим шагу. Вы ведь тоже к дедушке Дао идете? У меня с собой очень редкие коренья. Они отдают свою целебную силу только ночью, с восходом луны. Поэтому надо поторопиться положить их в винный дух, чтобы настой за ночь особую силу приобрел.
– Луна делает всякую тайную суть явной, – добавила, помолчав.
И вновь, как когда-то, я не понял ее слов.
Мы шли очень быстро, поначалу молча. Но потом разговорились. Она спросила меня о городской жизни. Я начал рассказывать, но почувствовал, что мои слова не слишком интересуют ее. Тогда спросил о жизни в лесу. Мейар заговорила охотно, очень интересно. Но только начала – и мы уже пришли. Время пролетело незаметно.
На поляну перед кумирней я вышел первым. Дао Сань сидел на ступеньках пристроя и ожидающе смотрел в лес. Завидев меня, он удивленно, радостно приподнялся. Но тут за мной появилась Мейар – и старик замер. На лице его промелькнуло какое-то сложное выражение, потом оно стало непроницаемо.
Он поднялся и тщательно отряхнул свои ветхие штаны.
– Добрый вечер, Гао И, – сказал он. – Доброго вечера и тебе, Мейар. Давно ты не появлялась у нас.
– Здравствуй, дедушка, – ответила она, подходя к нему и опуская ношу. – Вот то, о чем ты просил.
– Семья Чжао будет очень признательна, – произнес старик очень ровно. Взгляд его вопрошающе перешел с нее на меня и обратно, и я вспомнил, что Мейар не хотела, чтобы кто-нибудь в деревне знал про наше знакомство. Не знаю, относилось ли это к старику Дао, но раз она сама не вспомнила о своей просьбе, то ничего зазорного в нашем совместном появлении, вроде бы, не было…
Тем не менее в разговоре возникла неловкая пауза.
– Ты, верно, со мной в маджонг поиграть пришел, Гао И? – произнес наконец старик. – Уж не обессудь, занят я буду сегодня. Травами займусь. Ты лучше в Лигуан возвращайся.
Я понял, что он был сердит. Так сердит, что, вопреки закону гостеприимства, даже не предложил мне с дороги чаю.
– Как скажешь, дедушка, – сказал тогда. – Я как-нибудь на днях загляну.
Он степенно кивнул, и я попрощался.
– Подождите, я провожу вас немного, – сказала неожиданно Мейар мне в спину.
– Мейар, останься, – сразу же произнес старик. Я изумленно обернулся. Кажется, Мейар была не меньше моего удивлена суровости его голоса.
– Мне надо поговорить с тобой, – произнес старик мягче.
По ее лицу прошла тень. Она усмехнулась.
– Как скажешь, дедушка, – сказала негромко, и столь же негромко пожелала мне доброго пути.
И я ушел.
Я шел по Белой дороге и размышлял над происшедшим. Следующее утро не разрешило моего недоумения относительно него, потому что едва я проснулся, как ко мне вошла мать Толстяка Лью и сказала, что в соседней комнате ждет Дао Сань.
Я умылся и вышел к нему. Старик как раз пил чай.
– Гао И, – произнес он вместо приветствия, – ты – хороший человек. И ты чужестранец. Ты мне друг и я всегда рад видеть тебя под моим кровом. Но я не хочу, чтобы ты встречался с Мейар. Она еще девчонка – ветер в голове. Ей забава, тебе – боль. Я же вижу, она уже вскружила тебе голову. Так что если хочешь оставаться моим другом – чтобы не встречался с ней больше.
И он придвинул мне чашку.
– Дао Сань… – начал было я.
– И слышать ничего не хочу, – отрезал он. – Ни вопросов, ни объяснений. Я свое слово сказал. Ты услышал. Теперь следуй услышанному.
И от еще плотнее придвинул мне чай.
Прошло, наверное, недели три. К кумирне я не ходил – не возникало желания, но к Белой дороге меня тянуло неумолимо. И каждый раз я внутренне замирал на знакомом повороте: не мелькнет ли за ним знакамый силуэт? Но дорога оставалась пуста.
Долго избегать старика Дао я, впрочем, не мог. И это был старший из сыновей Чжао, кто невольно облегчил мне новую встречу.
– Не занят? – только и спросил он, и, не слишком-то ожидая ответа, сунул мне в руки шест, к обоим концам которого были прикреплены клети с несушками.
– Кому куры? – спросил я, оглядывая свою ношу. Несушки были как на подбор – рыжие, откормленные, явно привезенные с городского рынка.
– Местному хозяину, – ответил он серьезно. – Слышал, поди – сынишка у меня упал в прошлом году, потом на ноге нарост появился, и он ходить не мог. Ничто не помогало. А потом смотритель кумирни попросил лесного хозяина, и тот снадобье прислал. Теперь нарост спал, и сын снова ходить начал. Поблагодарить надо.
– И кто же этот лесной хозяин? – спросил я.
Джао И не ответил. Но я все равно потянулся следом, надеясь расспросить его по пути.
Уже очень скоро мы сделали привал: видимо, мой спутник щадил меня. Сам-то он, жилистый, поджарый, до костей высушенный солнцем, мог бы идти весь день напролет, но в деревне меня заглаза считали не то чтобы очень уж сильным и выносливым малым – от книг ведь сил не набраться. Я не устал, но все же присел на камень. И тут увидел Белую дорогу. Ее светлая полоса проглядывала вдалеке в просветах деревьев.
Чжао И проследил мой взгляд и нахмурился.
– Послушай, это правду говорят, будто ты здесь часто бываешь? – спросил он, понизив голос и сделав охранный знак. – Будто эта дорога тебе приглянулась, а ты ей, и что ты даже ночью один по ней ходишь?
Я пожал плечами.
– Не делал бы ты этого, – сказал он еще тише и заглянул мне в лицо. – Неподалеку от нашей деревни есть очень старое поселение хулигуи, демонов-лис. И хотя они не в пример своим сородичам всегда жили с нами в мире и никакого лиха не чинили, кто знает, что демону на ум взбредет? А ведь они обычно на этой дороге появляются… Смотри, не подпади их чарам.
И он, словно сказал что-то лишнее, смущенно отвернулся. Я попытался вытянуть из него больше, но он отмалчивался, словно воды в рот набрал, и мне пришлось оставить свои попытки.
Идя ему следом, я все размышлял о его словах. Легенды о демонах-лисах стары, как стара сама эта земля, и что же удивляться, что они столь живучи в народе. Каждый раз, когда я в дальних деревнях просил рассказать мне местные истории – непременно рассказывали и о хулигуи. Они рождаются в обличье зверей, говорили мне, и звери эти внешне похожи на обычных лис. Все живое наделено стремлением к высшему, но эти звери в особенности. Их разум темен и остр, непонятен и чужд, и уже с самого рождения им подвластны удивительные силы. Хулигуи обладают способностью к превращению, но считают, что во всем здешнем мире лишь одним людям изначально открыто высшее, и потому нет смысла обращаться в иных существ или неодушевленные предметы. Постигая высшее, они постигают человека – и обращаются для того в людей. Племя их хитро и лукаво, но каждый подобный демон столь же отличен от других, как разнятся между собой и сами люди. Одни хулигуи обращаются к учению Будды, другие – к учению о Пути (2). Доподлинно известно, говорили мне, что некоторые известные мастера и наставники этих учений были в действительности хулигуи, ровно как и некоторые прославленные мудрецы, поэты, мастера каллиграфии, знатоки наук и меча, воспетые дамы из кварталов удовольствий. Но в большинстве своем взрослые демоны, стремясь постичь человеческую природу, выбирают следующий путь: обратившись в прекрасных женщин или мужчин, они поджидают запоздалых путников на проезжих дорогах и очаровывают их своей неземной красотой, стремясь вступить с ними в связь. Ибо суть всякого живого существа под небом заключена в его силе продолжения рода, в силе змеи (3), и суть людей тоже. Оттого-то, случись хулигуи полюбить человека и последовать ему, вступив в брак – убить такого демона, и он, мертвый, не до конца обратится обратно в зверя, потому что много уже воспринял от сути людей через свою любовь и сожительство. Но редки союзы по любви между демонами и людьми, и потому ночи с ними хотя и полны неизъяснимых удовольствий, но опасны и могут вести к болезни и гибели, потому что в усладах пьют они человеческую силу продолжения рода. Жизненный срок, отмеренный хулигуи небом, исчисляется столетиями. Но все равно многие из них не успевают познать суть человека за эти года, и потому пьют силу людей еще и для того, чтобы избежать преждевременной смерти. Тот же хулигуи, что познал сущность человека, становится бессмертным, обретает высшую мудрость и, достигнув просветления, возносится в небо.
Да, что только не рассказывали мне о хулигуи в деревнях, и сами рассказчики не могли сойтись в едином мнении о них – разве только что в том, что демоны эти любят подшутить над людьми, и что шутки эти не всегда безобидны. А что уж говорить о тех бессчетных ученых и чиновниках, что писали о хулигуи на протяжении столетий. Наверное, если собрать воедино все труды, истории и романы о них, то можно вымостить Тиэнанмэн (4).
Вот только не рассказывали мне в Лигуане о демонах-лисах. И никто, кроме Чжао И, ни разу не обмолвился о них ни словом.
В молчании дошли мы до кумирни. Старик Дао радушно поприветствовал нас и предложил чаю.
– Ты иди, сынок, – сказал он потом моему спутнику. – Нам с Гао И еще в маджонг сыграть надо.
И мы играли с ним до вечера, словно и не было между нами размолвки.
Обратно я вновь пошел по Белой дороге, на этот раз с совершенно особенным чувством. Я смотрел на белый камень у себя под ногами, словно отражающий луну, и мне казалось, что сейчас непременно что-нибудь произойдет. Что оживут старые сказания, и где-нибудь по пути мне выступит навстречу из темноты облаченная в старинные одежды фигура и поведет странные, обольстительные речи. Но ничего не произошло, и я, слегка разочарованный, благополучно добрался до дома.
Шло время, но странно, чем больше уходил в прошлое тот неожиданный визит старика Дао, тем больше я думал о Мейар. Всего два раза виделись мы с ней, и так кратко – но те встречи никак не желали сглаживаться в памяти. Что-то было в них, что-то больше незначительных и случайных встреч, которыми полна наша жизнь. Взбалмошная девчонка со странной манерой не смотреть на собеседника, смеяться непонятно чему и говорить загадками запала мне в душу. И каждый раз, выходя вечером на Белую дорогу, я – едва признаваясь себе в том – загадывал себе новую встречу с ней.
Меж тем внизу в долине подходил к концу сбор урожая. Стояли теплые, ясные дни. Осень, пока что заметная, в общем-то, только по окрасу листвы, давно вступила в свои права и постепенно приближалась к середине. А значит, подходил по срокам и праздник луны (5). Хозяйки уже начали заготавливать лунные пряники. В деревушке появилось множество незнакомых людей, все больше юные влюбленные из округи, хотя приходили и целыми семьями – всем было известно, что в окрестностях Лигуана луна кажется особенно прекрасной. Заразившись общим праздничным настроением, стреляла по пыльным улицам голосистая, босоногая ребятня, о чем-то шептались, хихикая, девушки, и украдкой переглядывались с парнями.
И вот он пришел, праздник луны. Вся деревня высыпала на окружные просторные поляны. Важно сидели во главе семей матроны, любуясь луной. Кто-то пел в несколько голосов, и так пьяняще, вольно пахло лесом. Я бродил среди общего веселья, вглядываясь в людей. У меня была своя причина радоваться празднику и с нетерпением ждать его. Традиция велит встречать его в кругу семьи и с теми, с кем родственен душой. Все путники стараются вернуться к его сроку домой, все семьи воссоединяются. И я думал – неужели у семьи Мейар нет родни? Неужели они не спустятся на всеобщее празднество? Ведь даже старик Дао, который, выбрав путь мудреца (6), жил особняком, пришел на этот срок к людям и сидел сейчас несколько в стороне от своей бывшей семьи, погрузившись в раздумья. Но Мейар нигде не было. Быть может, ее семья была родом из другой деревушки?
И я ушел от веселья. Ушел недалеко, но так, чтобы стало потише. Полнотелая луна шествовала в небе, и была действительно прекрасна, волнующа и ясна как никогда. В ее мягком, чарующем свете деревья отбрасывали ясно различимую тень. Незаметно и я начал подпадать магии полнолуния, его особенному настроению.
Неожиданно, натолкнулся на кого-то. Вздрогнул, остановился. Потом вгляделся – и облегченно вздохнул. Это была старуха Дао Ар. Устроившись в тени одинокого отца-гингко (7), она сидела совершенно прямо и неподвижно, словно истукан, и глаза ее, обращенные к луне, странно блестели.
Я подсел к ней – казалось, она не замечает меня – и почувствовал крепкий дух перегара. Старуха, верно, опрокинула в себя немало ячменной настойки, но по ней это было незаметно.
– Сегодня встречаются в духе все не встретившиеся и разлученные влюбленные, все, кто далеко друг от друга в пути, – произнесла она вдруг совершенно ясным голосом. – Был у меня милок, Ли Ву его звали. Дровосеком был. Давно нет его среди живых, а вон гляди ж, придет ко мне сегодня ночью миловаться. Уж я-то знаю и жду.
И она замахала на меня длинным рукавом праздничного наряда:
– Иди, иди, не мешай.
– Бабушка, где Мейар? – спросил я вдруг каким-то наитием.
– У своих твоя Мейар, – ответила она немедленно. – С родичами пляшет. У них сегодня великие пляски, великая ночь, великий праздник, как только раз в году то бывает. Поди прочь, что привязался-то? Еще дружка мне спугнешь…
И она вновь замахала на меня рукавом. Я оставил ее одну.
В лесу раздавался топот, веселые крики и возня милующихся. Я вдруг как-то устал, и мне все стало безразлично. Возвращаться к деревушке не хотелось, хотя там сейчас как раз начинался самый праздник. Надо было бы поприсутствовать, посмотреть, записать. Но я на все махнул рукой. Лег в траву, накрылся с головой курткой и сразу же заснул, кажется, даже во сне всем телом чувствуя мягкий лунный свет, обнимающий меня.
И мне приснился большой рыжий зверь, упоенно пляшущий в лунных волнах, играющий с лунными тенями. Ладное тело его легко изгибалось, словно в каком-то древнем, магическом танце, и я не мог оторвать от него глаз.
Это покажется странным, но я не разболелся, проведя ночь на холодной земле. Наоборот, когда меня разбудили первые лучи солнца, я поднялся продрогший, замерзший, во влажной, липнущей к телу одежде – но с удивительным приливом сил, словно луна и земля сняли с меня какой-то невидимый груз, исцелили дремлющие, пока еще неприметные хвори.
Праздник кончился, и вокруг стояла удивительная тишина. Деревья заметно поблекли и пожелтели, а некоторые гингко – и то, под которым сидела вчера Дао Ар – разом, за одну ночь сбросили листву. В воздухе появился едва уловимый, прелый аромат зрелой осени.
В деревне тоже была разлита тишина – все приходили в себя после долгой ночи. Дворы словно опустели, только скрипела где-то на ветру калитка, да квохтали вечно занятые куры.
Я сел за книгу, и с удовольствием читал до самого вечера. Но и к вечеру деревушка не оживилась. Меня же потянуло на Белую дорогу. И так я захлопнул книгу, перекусил, и отправился на прогулку.
Смеркалось. Небо было окрашено в удивительные сиреневые тона. Прозрачная, лишь едва-едва потерявшая в округлости луна набирала силу, и свет ее странно смешивался с последними, совсем слабыми лучами заходящего солнца. Проступали звезды.
Я шел по Белой дороге, и привычное, задумчивое отдохновение охватывало меня. Исчезали мысли, и было только покойное, глубокое сосредоточение. В нем словно ширилась душа, и обнимала все окружающее меня, сливалась с ним. Прислушаться – и различишь дыхание леса, ток сил в его глубинах…
Так я бродил до глубокого вечера. Сходил к кумирне, задержался у нее – старик Дао все еще не вернулся, – сыграл сам с собой в маджонг и пошел обратно. Звенела тишина. Из леса не доносилось ни звука, и даже мои шаги были неслышны, поглощаемые белым камнем.
Я дошел до поворота, за которым как-то повстречал Мейар, завернул – и вновь почти не удивился, увидев ее: словно ждал. Гордо вскинув голову, она стояла неподвижно в темной тени деревьев, и между нами пролегала широкая лунная полоса.
Я остановился.
Мы молчали. Казалось, вокруг звенела уже не тишина, но сам воздух. Явственно уловимое напряжение повисло в нем – такое, что дыбом, как наэлектризованные, поднимались на спине волосы.
И тогда Мейар пошла ко мне. Она шла очень медленно и очень твердо. А я неотрывно смотрел на нее. Мне не было страшно. Я вообще не испытывал никаких сильных эмоций, но если и стоял под чарами, так только идущими из моей души и от белых камней дороги – ничто дурное не могло произойти на них. Они были так же святы, как свята была для паломников гора Эмей-Шан. Не знаю, откуда я это знал – просто чувствовал, и чувствовал давно.
Мейар вступила в лунный свет и стала.
«Луна делает всякую суть явной» – сказала она мне когда-то, и теперь происходило по ее словам.
Все обыкновенное исчезало из ее лица и фигуры, смываемое волнами лунного света, и тончайшие черты невыразимо прекрасного, нечеловеческого проступали в ней. Ее лицо стало прозрачно-бледно, глаза потемнели, и казалось, сама кожа ее едва заметно светилась – и этот неуловимый свет напоминал отсветы свечей на белом жемчуге или перламутре. Передо мной словно сошла с небес сама луна.
И у ног Мейар легла бесформенная, колеблющаяся тень – и я понимал, что еще вчера, в единственную ночь наибольшей силы луны, на белых камнях покоилась бы тень зверя. Быть может, даже отсвечивая рыжиной от его великолепной шкуры.
Так мы стояли друг против друга, и таково было напряжение между нами, что не требовалось слов. Само настроение, не рождаясь мыслями, шло в меня от нее.
И тогда я понял, что удивительной, прозорливой силой своего рода, который в мгновение ока узнает обо всем происходящем в округе, она видела мой вчерашний сон. И видела себя в нем.
И я ощутил, как страстно тянет этих странных существ, что от века рождаются в обличье зверей, к людям. Осознал, что на непонятном нашему приземленному разуму их пути – пути от зверя к божественному – они ищут прежде всего истинной любви, которой просветляются и люди. И понял, кто стоял передо мной: безумно юное создание (8) – как прав был в том старик Дао! – в своем стремлении к человеку больше Человек, чем многие люди; отыскавшее меня по первому намеку того сна и сейчас стоящее передо мной с внутренней дрожью – а вдруг, это оно, то редкое чувство, которое, как говорят, предопределено самим небом и способное вознести к нему…
И потом Мейар сделала шаг.
И еще один.
Ее лунное лицо придвинулось ко мне белесым пятном, закрыло лес, закрыло небо. Горячее дыхание легло на мои губы, горячие губы коснулись моих губ – и замерли, и все закружилось у меня перед глазами, закружилось в голове.
И потом мои губы все же шевельнулись в ответ.
Наше дыхание смешалось, мое ушло в нее, а ее, легкое, вошло в меня…
И с небес рухнула тьма.
***
Когда я пришел в себя, было все то же самое мгновенье. Лес стоял тих и неподвижен, все там же покоились в небе звезды и так же изливала свое молоко луна. Я стоял на Белой дороге, передо мной пролегала широкая полоса лунного света, а воздух был насыщен ароматом прелой земли.
Я пошевелился, огляделся, провел рукой по лицу.
Ничего.
Ничего не было.
Почудилось?
Привиделось?
Затемнился на мгновение рассудок…
Лес молчал. И даже неспешный ветерок не говорил с его кронами.
Разыгравшееся воображение?...
Так я стоял недолго, всего лишь несколько секунд. Потом сорвался с места и быстро зашагал, почти побежал в деревню.
***
Долгие, долгие года я уверял себя, что то, что произошло за поворотом – мне просто привиделось. Что всего-навсего разыгралось воображение, распаленное намеками Чжао И, праздником луны, странным сном, странными встречами и разговорами. Что ничего не было.
С Мейар судьба меня так больше и не свела. А вскоре пришло время, и я с сожалением, с затаенным, мучительным чувством, будто что-то недоделал, не прожил до конца, покинул Лигуан и, как то и предусматривала моя стипендия, переселился дальше в долину.
Но давно уже, когда наступает полнолуние, и свет луны становится словно полноводная река, меня охватывает тоска, и я неизменно спрашиваю себя – если того мгновенья не было, если тот миг не растянулся на всю ночь… Откуда тогда это мятущееся чувство, спирающее мне временами душу – когда случайный запах, случайный звук, невзначай оброненное кем-то слово будто напоминают мне о чем-то, что я забыл. Так что я вздрагиваю и останавливаюсь.
И отчего тогда мне временами кажется, будто что-то действительно было в тот миг, растянувшийся на всю ночь и вновь сжавшийся в себя? Будто было тепло мягкого, податливого тела, будто был мелодичный смех, а потом – лес, горячая ладонь в моей и негромкий голос, задушевно рассказывающий мне истории. Истории о пути к просветлению, о старых, давно забытых временах, когда люди и звери были едины. О том, как надо людям искать себя, обращаясь к своему внутреннему зверю, и как зверю искать себя, обращаясь к человеку. Истории о временах не столь далеких, когда духовные вожди и короли людей еще умели обращаться в зверей, и когда знаком высокой мудрости и власти было такое обращение – в духе или во плоти. И о временах совсем недавних, когда новым святым в странах за Большим Морем следовали звери и служили им, потому что те святые нашли своего внутреннего зверя, который есть от Того, Чье Дыхание Создало и Пронизывает Миры. Наконец, истории о священной Белой дороге, где всякая душа чувствует единение с божественным и даже может слиться с ним, и о Утесе Хозяина, главы хулигуи, с которого можно увидеть так много – и то, что еще не произошло.
Да, откуда тогда эта память о том, чего не было?
Откуда эта тоска по тому, что могло бы быть?
Когда-нибудь я разберусь во всем. Я поеду в ту затерянную деревушку в покрытых лесом горах и вновь стану жить в ней. Быть может, со временем я перестану быть случайным гостем, нежданно подглядевшим тайный, будто бы навсегда ушедший и только в книжных легендах сохранившийся мир, в котором люди все еще живут бок о бок с диковинными, так стремящимися к ним существами. И даст небо, вновь встречу Мейар – и узнаю, что было, а что не было, и можно ли восполнить то, что могло бы быть.
(1) Одна из четырех священных буддистских вершин Китая. По преданию на ней проповедовал сам бодхисаттва Самантабхадра, именуемый Всевеликодушным.
(2) Таоизм.
(3) Имеется в виду сила Кундалини.
(4) Тиэнанмэн – главная площадь Пекина.
(5) Праздник луны, он же праздник середины осени. Отмечается 15-го числа восьмого месяца по лунному календарю. Традиция велит любоваться в его ночь луной.
(6) Путь мудреца, то есть путь монаха и отшельника, путь уединения.
(7) Гингко делятся на женские и мужские растения, в народе нередко именующиеся просто «отцом» и «матерью». Материнские растения окружены кольцом молодой поросли, почитаются особо и нередко считаются священными. У отцовских растений кольцо молодой поросли вокруг ствола отсутствует.
(8) Предания гласят, что лисы-демоны примерно к пятидесяти годам обретают способность обращаться в женщин (а к ста – в мужчин). Пятьдесят же лет для создания, чей жизненный срок почти не отмерен – весьма невеликий возраст.
Примерное значение имен:
Гао И – Высокий (или же Высокорослый) Первый
Мейар – Прекрасное дитя
Дао Сань – Идущий путем мудрости Третий
Дао Ар – Идущая путем мудрости Вторая
Толстяк Лью, Чжао И, Ли Ву – Толстяк Шесть, Чжао Первый, Ли Первый
Лигуан – Персиковый двор
Прим.: в некоторых малонаселенных местностях Китая еще в употреблении старинный обычай прибавлять к фамилии члена семьи одного поколения порядковое числовое значение, например: первый(ая), второй(ая) и т.д. Так можно заметить, что Дао Сань (Третий из семьи Дао) и Дао Ар (Вторая из семьи Дао) состоят в близком родстве, есть брат и сестра.
|
|