Говорят, ты больна. Говорят, нездоровье твое, начавшееся еще до нашего с тобой знакомства, приобрело тяжелые формы. Но ты ведь помнишь меня, Юлька, помнишь?..
Ты часто приходила в мой дом – в шапке из растянутых цепочек шерстяных петель, со старенькой гитарой, бережно упакованной в серый чехол. Я завидовала твоей всегдашней уверенности в том, что тебя ждут, этой легкости, с которой ты, на ходу снимая пальто и продолжая фразу, начатую еще в дверях, проходила в комнату. Хотелось улыбаться тебе навстречу, хотелось вслушиваться в твои радостно-запутанные громкие истории, всматриваться в живое круглое личико, отвлекаясь от собственных «невеселостей». Теперь я понимаю: твое весеннее обострение удивительно естественным образом накладывалось тогда на мое очередное «воспаление души», и нам удавалось прятаться в тени друг друга от одиночества, пугающего бредом. Теперь я понимаю: воспринимая свое отношение к миру как игру, приобретаешь бесценные навыки, чтобы суметь выйти из своего боя живым, с минимальными потерями. Если бы ты только могла услышать мое искреннее «Спасибо!»…
Когда тебя держали на уколах по целой неделе – сопротивляться родителям-психиатрам не имело смысла – твои глаза становились пугающе черными. Ты все время говорила – взахлеб, повторяясь, сбиваясь и начиная снова, будто хотела успеть сказать как можно больше. Тогда я приходила к тебе, и мы беспрестанно пили чай и разглядывали твои рисунки на стенах. Застревая на очередной фразе, потерявшей свое предполагаемое окончание где-то в глубинах твоего расшатанного сознания, ты растерянно прижимала к груди гитару, и на все оборванное и недосказанное ложились твои незатейливые песенки, словно снежная пелена на неубранное поле. Пять аккордов, простая мелодия, слова, рифмованные взрослым ребенком…
…Дорогою-рекой я побреду из дома,
И приведет река в тот дом, где море слез.
И я в соленой мгле пройду по дну морскому,
И в океан тоски войду сигналом «SOS»…
Слушая тебя, у меня получалось незаметно удаляться мыслями куда-то в свою сторону, и тогда, на расстоянии, я ощущала эту страшную обнажившуюся пустоту где-то совсем рядом – и понимала, что попасть в ее засасывающую безнадежность до смешного просто. Мы вообще много и нездорово смеялись. Отключая больные мысли, мы учились простому восприятию действительности: просто ходить, совмещая движения рук и ног, переводить взгляд с одного предмета на другой, не таща за собой ворох прилипающих ассоциаций и воспоминаний. Открывать и закрывать рот для извлечения звуков, слегка, на живульку сметывая несложные диалоги. «Прости, что-то я не вполне…» – стучала ты себя пальцем по лбу и грустно улыбалась. «Ты знаешь, я, похоже, тоже!» – и мы опять хохотали, прогоняя, отталкивая страшное и неприятное. По-детски держа меня за руку, предано заглядывая в глаза, ты словно отодвигала границу, ставшую для меня тупиком, словно выводила на свою, особенную дорогу, в которой нет печалей и нет проблем, придуманных, мешавших. И я замечала: быть ненормальной – здорово. Быть ненормальной – весело. Стоит только попробовать – и сразу становится легко…
Помнишь, как мы шатались по гостям? Припоминаются скорее не лица, а двери, в которые мы с тобой стучали. Коричнево-дерматиновые с кривыми заплатками, деревянные, с разорванными волдырями старой краски – разномастные и разноцветные, с неработающими пуговицами звонков и добротно ввинченными крючками. Мы бодро входили, раздавая оторопевшим хозяевам одинаково нелепые начальные фразы – шли мимо, давно не виделись и т.д. По роли, отводимой мне в нашем странном дуэте, я обычно тупо молчала, и, чувствуя нашу с тобой безнаказанность, с удовольствием, без стеснения, разглядывала незнакомых людей. Мне нравилось наблюдать за растерянными лицами хозяев, обычно пытающихся выровнять неловкие ситуации предложением попить чай. А ситуации иной раз действительно были комичными – мы ломились поздним вечером, разрушая интим, прерывали будничные и празднично-кровавые семейные разборки, вклинивались в многорюмочное застолье…
Сидели обычно недолго – ты рассказывала две-три истории, забавные на твой взгляд, смеялась громче всех и добросовестно поглощала предложенные сладости. Как было здорово, соблюдая серьезный вид, не замечать, вслед за тобой, неловкость явно не готовых к приему хозяев, не реагировать на красноречивые намеки. Ты смотрела расширенными зрачками куда-то в сторону и – продолжала рассказывать. Хозяева сосредоточенно кивали, болтая в чашке остывший чай… Но вот, наконец, пара песен на финал – и мы стоим в дверях, старательно выслушиваем мятые скороговорки – заходите, будем рады и все такое – и вновь проваливаемся в глубину перепутанных маленьких улочек, подыскивая очередную жертву.
Иногда я покупала в соседнем магазине какую-то сладкую многоградусную дрянь, помещала ее во внутренний карман куртки, и мы болтались с тобой по городу, регулярно присаживаясь на пустые скамейки. Ты произносила трогательные и нелепые тосты, а я прихлебывала из горлышка, ощущая то прилив новых сил, то смертельную усталость.
«Юлька, спой!» – просила я, когда становилось совсем плохо. Когда ощущение собственной никчемности и ненужности снова прибивало меня к тебе, как разорванный бумажный кораблик. Ты с готовностью, не спрашивая ни о чем, пела – про доброго фонарщика и хитрого клоуна, про улочки Арбата и лошадей в океане… Ты пела, и я чувствовала, как во мне пускает корни какая-то безразмерная нежность, разрастается неправильно, поперек, и застывает, перекрывая доступ к самым отчаянным мыслям. Меня тянуло к тебе, к твоей неестественной искренности и непрактичности, к твоему миру, напрочь лишенному логики. Мне, совершенно здоровой, не нужен был здравый смысл, меня тошнило от уговоров, советов и умных слов. Я всегда знала, что все могу объяснить себе сама. Мне нужно было только удержаться, просто подождать, просто пережить. И именно ты, рассказывая свои странные для взрослого человека истории об алых парусах, проплывающих за окном или о домиках на крышах, населенных толстыми человечками – именно ты, не осознавая того, беспрестанно предлагая чай и сжимая мою руку, сделала то, что не мог никто другой. Знаешь, Юлька, ты тогда спасала меня. Спасала – и спасла…
Спасибо за то, что была мне настоящим другом. Спасибо за тот мир, который отдавала мне, не глядя, не задумываясь. Мир всеочищающей и всепрощающей доброты, в который нам, взрослым и здоровым, путь заказан.
«Мне руку подадут, и снова я согреюсь.
Завертится земля, закружит листопад…
Покажется вдали оранжевый троллейбус,
Который увезет в оранжевый закат»…
|
|