Once upon a time…
(Всё так начинается)
Ну, слушай, дружок.
Было у одного отца три дочери. Две, как водится, ведьмы–ведьмами, а третья – ничего, приятная такая девушка, симпатишная. Что характерно – матери у них вообще не было, и куда она подевалась, никто не знал.
Старшую, самую страшную, звали Угума. Оно, конечно, для нашего уха имя непривычное, да мало ли каких имен на свете не бывает – Клеопатра или там, наоборот, Джулия Робертс. Не то чтобы папа Угумин был африканского роду–племени, он как раз брянских лесов уроженец, только глуховат уродился как пень и говорить по той причине не выучился. Как же он научится, когда не слышит ничего. Стал быть, когда повитухи спрашивали: – Как дочь твою, любимую, в метрику записать? – отвечал: – Угума.
Славилась она страхолюдством далеко в округе и потому пошла по наклонной плоскости, стала путаной плечевой. Многие водители–дальнобойщики те края за сотни верст объезжали, солярку почем зря жгли, чтобы только на дороге Угуму невзначай не встретить. Знали – если повстречаешь… – все, каюк. Говорили, что бегала она как гепард и даже лучше и колеса на бегу прокусывала.
Враки, конечно. Сами подумайте, как на бегу можно колесо прокусить – рот ведь занят, им дышать нужно.
Вторую дочь звали Угума и славилась она рукоделием. Такой оно силой волшебной обладало, рукомесло её, что как кто глянет тут же и купит эти тапочки за любые деньги, чтобы только отвязаться. Вот на эти пару тысяч у.е. в неделю они и жили не тужили.
Третью младшенькую дочку–красавицу, как сами понимаете, звали Угума и была она… – да никем она не была. Не овладела пока профессией достойной, а оттого сидела сиднем и плакала. Но мечтала, как все девочки, школу с отличием окончить и замуж за олигарха или шейха арабского выйти.
Вот собрался как–то отец ихний по делам, в город заграничный. А перед тем как поехать, он через личного переводчика с глухонемого на русский вопрошал дочерей:
– Дочери вы мои, любезные, отправляюсь я в края далекие–иноземные. Ответствуйте, каких гостинцев привезти вам из стран чудесных–невиданных?
Старшая дочь подошла, скривившись – она как раз лобковых вошек «Доместосом» гоняла – и тут же себе «Чупа–Чупс» заказала. На палочке конфета такая. Сла–адкая… слаще сахару. Ей про ту конфету драйвер один рассказывал.
Средняя дочь левым глазом моргнула (правый у неё загноился малость и не открывался) и с фортелем этак говорит:
– Мне, папенька, по причине любви нерастраченной и девственности непотерянной, привезите направление в монастырь имени «Собора Парижской богоматери», чтобы там обрести покой и закончить праведные дни. Слыхала, что есть там вакансии для девушек с мятущимся сердцем и стенающей душой.
Подивился отец речам таким и к третьей дочери, самой любимой Угуме, обернулся. А Угума стоит бледная как мел, ни словечка не проронит, трясется вся. Только слезы по щекам градом катятся, потому что лук она перед тем резала, чтобы в котлеты положить «по–урюпински», папе в дорогу. Лишь руками развела и показала нечто невразумительное.
Так тому и быть. Оформил отец загранпаспорт, визу получил, как полагается, сел в свой «Порш», оттюнингованный в сервисцентре ВАЗовском и уехал, подгоняемый попутным ветром.
***
Чудная стояла на дворе эпоха. В воздухе, как всегда, пахло революцией, прокисшими щами и мокрыми овчинами. Хотелось вздрогнуть и напиться, а оттого всем было грустно. Вечерами девушки собирались грустить в большой зале, танцевали менуэт и слушали печальную музыку Шопена и Оззи Озборна, а младшая Угума плакала: – Ой си–и–ироты мы – си–ироты…
Год пролетел, за ним второй промчался – нет от родителя весточки. Так, незаметно, прошли восемь лет, девушки уж собрались в Интерпол на розыск подавать, как вдруг, со станции, с нарочным, телеграмма – «папенька приехали»!
То–то радости было!
А через трое суток и сам папенька пожаловали на тройке вороных запряженных в «Порш», у которого в зажигании что–то сломалось, а починить тамошние умельцы не сообразили. Вышли навстречу девушки–красавицы, умницы–разумницы в сарафанах и банданах празднишных отца хлебом–солью встречать, а с ними соседей сорок сороков. Оглядел их отец:
– Лыхаим, дочери любезные и гости дорогие! Рады вы мне али грусть–тоска вас кака съедат али предчувствие гложет?
Это он так подумал, а вслух ничего не сказал, потому что переводчик заболел во Франции чумкой и умер в страданиях и конвульсиях.
Тут обрадовались ему дочери и соседи, кинулись поклажу разбирать, подарки разглядывать, да на чудеса заморские дивиться, а отец жестами поясняет:
– Это вот «Чупа–чупс» для старшенькой, это повестка в Собор богоматери для средней дочери, а это Угума–любимая младшая дочь, поглянь–ко, такой вот трабл.
И протягивает ей грамотку невелику, а сам закручинился и ликом черен стал.
Открыла Угума грамотку и читает.
Dear Sir.
I am very glad… – и дальше на чистейшем американском языке. Но Угума–то с детства была девушка образованная, знала что такое этилендиаминтетрауксусная кислота и свободно читала на шести языках, потому и перевела безо всякого затруднения всем любопытным, что данная долговая расписка выдана главе японской мафии по имени Якудза в том, что он получает в полное и безраздельное пользование младшенькую дочку.
Сказала Угума: – Ай! – и упала от радости без чувств.
Вылили на неё ушат холодной воды, поднялась она, обвела всех блестящими от счастья и слез глазами и молвила:
– Папенька любимый, отец родной, кормилец! Волю твою выполнить я готова, как скажешь, так и сделаю, – и головку набок склонила. Ну, чисто – горлица.
Тогда отец евонный, тоже обвел всех блестящими от слез и радости глазами и молвил знаками:
– А вам, соседи мои, любезные, открою я тайну великую. Была у дочерей моих мать, и жили мы душа в душу. Была она чемпионкой мира по дрэг–рейсингу и арм–реслингу, тут–то и увидел её Якудза на передовых страницах желтой американской прессы. Отправил он своих янычаров и опричников, похитили они мою любимую, мою ненаглядную и целых шестьдесят три года я не знал, где она находится. А вот теперь, когда у неё выпал последний зуб, опостылела она Якудзе и готов он отпустить её домой, но за то требует младшую дочь. И я, как настоящий отец, не колеблясь ни минуты и не задумываясь, согласился. Дочерей у меня целых три, а жена одна. Потому, повелеваю тебе, дочь любимая, ступай к Якудзе и освободи мать твою! Такси уже заказано, под окном пипикает.
И дочь его, Угума, покорно склонила головку (ну, чисто – горлица) и как была в тапках на босу ногу и сарафане празднишном, пошла и села в такси. Водитель, хороший парень, симпатичный такой, грузин по имени Валико у неё спрашивает:
– Куды, дэвушка, паедим? В аэропорт, на вокзал?
– Вообще–то, мне в Японию надо, к матери, – сказала Угума.
– Ха! – сказал Валико. – Поехали твой япона–мать искать.
И поехали они прямо в Японию – страну восходящего солнца, мафии и микроэлектроники.
***
Скоро дело делается, да нескоро сказка сказывается.
Чу! То не ветер в чистом поле свищет, то не гром гремит, то такси–автомобиль, стремглав несётся в страну Японию.
Пока они ехали, у них трое детишков народилось: две девочки и девочка. Тут в голову Угуме пришла замечательная мысль, и как крикнет она нежным голосом:
– Сворачивай, Валико, на хрен, сворачивай!
– Куда, дорогая, – испугался Валико.
– В Саудовскую Аравию.
– Непонятное существо женщина, с какого боку не подойди, – грустно подумал Валико, – но зато сзади и спереди есть на что посмотреть, – подумал он веселее и повернул руль на юг.
Вспомнила Угума, как читала в одной арабской книжке на арабском языке о том, что аравийские шейхи очень богатые и добрые и, наверное, они ей помогут освободить мать. Так все и получилось. Один шейх по имени Салех Салех Аль Бимбади, который сидел в Саудовской Аравии и курил кальян, тут же с ней познакомился и, прихватив на всякий случай мешок золота, влез к ним в такси прямо как был – в тапках на босу ногу и домашнем халате. И поехали они дальше, а Валико всю дорогу удивлялся – как же так, ведь принципиально одна конструкция, но у арабов получился кальян, а у русских самогонный аппарат.
И приехали они в Японию и спросили сидевшего в медитации сенсея:
– Не будете ли вы так любезны, почтенный, указать нам место, где скрывается хитрый и кровожадный Якудза?
И сенсей, у которого кундалини как раз поднялась до шестой чакры, получил такой облом, какой получал только его пращур во время правления династии Мин, но как истинный самурай в восемнадцатом поколении, виду не подал, а лишь невозмутимо моргнул правым глазом в сторону священной для любого японца горы Йоко–оно заросшей сакурой, розами и рисом.
Отправились путники в том направлении, куда он моргнул и вскоре подъехали к подножию священной для любого японца горы Йоко–оно заросшей сакурой, розами и рисом, и увидели они у самого подножия табличку с каллиграфически выполненными иероглифами «к главе японской мафии Якудзе–сан», а неподалеку от таблички стоял его дом, да и сам Якудза–сан сидел на террасе и совершал чайную церемонию в окружении гейш и фейс–контроля. Внимательно посмотрел он на гостей, и ужас исказил его некрасивое лицо.
И молвила скромная, но гордая Угума, самому главе япона–мафии Якудзе, показывая на Салеха Салеха Аль Бимбади:
– Вот мой законный муж и ему я буду вечно покорна, а тебе, криминальному оттопырку, не видать моего российского организма, как твоих японских ушей.
Захохотала она, как налоговый инспектор и плюнула прямо в раскосые глаза. Пристыженный повалился он на персидский ковер и начал делать сеппуку, но тут распахнулась бамбуковая дверь и вышла чемпионка мира по дрег–рейсингу и арм–реслингу, мама Угумы, Агафья Тихоновна с новой микроэлектронной вставной челюстью, и как дала Якудзе в левый глаз правой рукой, которой она бы запросто даже Сильвестра Сталлоне завалила, так что Якудза–сан безо всякого сеппуку помер в одночасье без ихнего японского покаяния.
А путешественники присмотрелись к Агафье Тихоновне повнимательней и увидели, что она за шестьдесят три года заточения стала Будда-Матерью Самантабхадри и у неё вместо одного тела появились целых три: Амитабху – Беспредельный Свет, Тело Дхармы – Богов Лотоса, мирных и гневных и Тело Блаженства, Падмасамбхаву, защитника сущих, Призрачное Тело. И скромная, но гордая Угума озадаченно спросила:
– Маменька! У вас и раньше тулово было чисто–конкретно ширины необьятной, а теперь у вас их целых три, и как же все мы в такси нашу поместимся?
На это Агафья Тихоновна ответила:
– О дочь благородной семьи, слушай. Сейчас чистая яркость абсолютной сути сияет перед тобой – познай ее. О дочь благородной семьи, в этот миг чистая пустота стала природой твоего ума, он теперь не обладает никакой природой вообще - ни веществом, ни качеством подобным свету; это чистая пустота, абсолютная суть, Будда-Матерь Самантабхадри.
На что Угума молвила:
– Ага, – и покорно склонила головку (ну, чисто – горлица)
***
Тут опять все сели в такси и вскоре прибыли на Родину, в страну заходящего солнца, мафии и энергетических ресурсов, и ликовали и радовались, и Родина щедро поила их березовым соком, березовым соком. И оказалось, что сестер на самом деле зовут Анастасия, Лукерья и Машенька. А мать их, Агафья Тихоновна, усталая, но довольная, достала из своей необъятной пазухи маленький японский цветочек, который сорвала шестьдесят три года назад для дочерей любимых и прочитала какайку, которую написала специально к долгожданной встрече:
Как три слезы росы на лепестке
Так голые вы бегали по полю, кувыркаясь
Как вдруг повсюду рассвело
И подарила она цветок вместе с какайкой Машеньке за храбрость и отвагу. Машенька, усталая но довольная, в знак глубокой благодарности, отвесила земной поклон и хотела пропеть частушку, которую тоже написала специально к долгожданной встрече, но ей сказали, что по правилам в сказках матерно ругаться не дозволяют, и Машенка просто вдарила плясака. А потом все стали хороводы водить, петь Рама–Хари Хари–Рама и завалились честным пирком да за свадебку, по–нашенски по–российски. Из двух зол женщина выбирает то, которое с добром, и вышла Машенька замуж за Салеха Салеха Аль Бимбади, потому что он шейх и за Валико. Нельзя же детей без отца оставлять.
И я там был, мед–пиво пил и еще много чего–всякого. А со мною и соседи выпивали, все сорок сороков. А как мы допили мед с пивом до самого донышка, так сразу и поняли, что Добро всегда побеждает Зло, а баяны и акыны, собравшиеся на халяву в несметном количестве, разнесли ту весть по всей Руси великой.
И стали все жить поживать, да клубы Челси наживать.
Тут и сказке «The End», а кто слушал – молодец!
|
|