Михаилу Гофайзену
Волны лазурнокудрявые в дальнюю даль за кормою
не успевают уйти,
расплываются
тающей пеной
и растворяются в ясном закате. Не также ли память
лишь ненадолго
способна хранить
впечатления жизни,
что понемногу, с годами, стираются, в прах обращаясь,
тонкий такой,
невесомый,
готовый умчаться за ветром
и затеряться в объятиях ласково нежной лазури
неба.
Куда же плывем
на ладонях бескрайнего моря?
Нет ни Америки новой, ни Ultima Thule – все в прошлом
замкнуто.
Мёбиус древний, ты снова
над нами смеёшься,
вспять обращая любое движение, тропы смыкая
кругообразным
витком, что вечности
знаку подобен!
Так же и ты, утомлённое сердце, из малого круга
кровь принимая
в большой устремляешь
течение жизни…
Так же? Увы! Всё труднее удары, всё реже дыханье,
смертная доля твоя
приближается
с каждой минутой…
Жизни, что капли дождя – ненадолго круги оставляют,
миг, и пропали они.
Отчего же
биение сердца
так безнадежно стремится наполнить развёрнутый парус
и унести к горизонту,
к нетленным
лесам Авалона,
или на берег заветный Дильмуна шумерского? Вечность
мы воспеваем
как некий Грааль,
что искать мы готовы,
но боимся найти. Сам поиск и есть обретенье
смысла…
О, бедное сердце,
«смеющийся мальчик» Поэта,
жерла артерий твоих подобно трубам органа
скорбно играют
финал вдохновенной
токкаты Вселенной…
Если умолкнут они, то не будет ни плеска оваций,
ни поклона пред залом,
ни роз,
летящих на сцену,
только молчанье и ночь. Зачем же мы любим и верим?
Иов когда-то сказал –
человек рожден
для страданья,
искрой возносится он в беспредельное вечное небо…
В небо –
и эти слова
многое нам объясняют.
Жизнь – это поиск и путь, долгие муки скитаний,
смерть – незаметная дверь,
а за ней
терпеливая вечность,
словно старик отец, всё ждущий блудного сына…
|
|