Природа не терпит пустоты, и если существуют люди, принимающие все близко к сердцу или другим местам организма, то должны существовать и пофигисты – у кого как получается.
Юрка был пофигистом. Когда он пролетел мимо института и его забрали в армию, он лишь поморщился. Его направили служить в ракетные войска, и там пацаны с ходу объяснили, что после этих войск можно на девок забить навсегда – Юрка лишь улыбался. Когда при погрузке ему на башку свалился ящик с консервами и его, подержав недельку в полковом госпитале, комиссовали – Юрка убедительно хихикал и для достоверности и пущего впечатления старательно крутил дули воробьям, прыгавшим по веткам акации. После неудачной службы он все же поступил в институт и женился. Через два месяца жена ушла – Юрке было по фигу. Ушла она вовсе не из соображений радиационной безопасности, а совсем наоборот – сказала, что лучше жить с говорящим попугаем, у того больше эмоций.
Примерно в таком духе он и шел по жизни. Менялись люди, с которыми пересекались Юркины пути–дороги, менялся экономический уклад в стране и внешнеполитические отношения, начинались и заканчивались войны, рождались и умирали звезды и галактики – Юрке все было по фигу.
Как известно, на всякую старуху бывает проруха. Юркину проруху звали Анжелика и Юрка впервые увидел ее, когда стоял у соседнего дома и внимательно слушал пылкую речь бывшего школьного преподавателя биологии Ефима Иосифовича о том, как нужно правильно разводить гуппиков. Перехватив его ошарашенный взгляд, Ефим Иосифович грустно покачал головой и сказал.
– И шо ж вы хочете, Юра? Три машины столкнулось, когда она вышла на улицу.
Нехитрыми уловками Юрка выведал, что живет красавица в другом районе, а сюда приезжает к подруге Юле, а подруга Юля живет на втором этаже, хотела поступить в ин–яз да срезалась, недавно порвала с очередным ухажером, пыталась пройти кастинг на какой–то фильм да не прошла, одевается как последняя блядь и, судя по всему, вот–вот покатится по наклонной плоскости.
Неизвестно, что послужило тому причиной – весна и брожение гормонов, невероятное очарование незнакомки или просто сам Юрка «дозрел», но он, ранее всегда спокойно относившийся к противоположному полу и даже свою случайную жену воспринимавший как попутчицу в купе, ощутил волнение в душе и беспокойство, предшествующее болезненно–возвышенному состоянию, которое поэты называют любовью, а реальные пацаны считают напастью. Юрка топтался у пролета арки, курил одну за одной сигареты и бормотал под нос неизвестно откуда наплывающие строки.
Ты шла двором весенним
И мне явилась ты
Как чудное виденье
Как гений красоты
Строки показались ему знакомыми, но он не обратил на это внимания.
Наконец девушка вышла из подъезда и, на ходу разговаривая по мобильнику, направилась в его сторону. Юрка шагнул вперед.
– Здравствуйте, вы себе не представляете…
– Представляю, – досадливо поморщившись, она окинула его оценивающим взглядом, – примерно пять раз на день.
– Что пять раз? – непонятливо–тупо спросил он, смотря глазами больной собаки.
– Примерно пять раз меня спрашивают который час, не хочу ли я познакомиться и провести очаровательный вечер и даже сколько я стою.
– И сколько? – внимательно отреагировал он.
– У вас, молодой человек, таких денег нет, и вряд ли когда они у вас будут.
Она вернулась к открытому мобильнику.
– Да–да, я уже выхожу.
Пройдя через арку, она остановилась возле припаркованного «Ауди» и нырнула в раскрывшуюся дверь. Возможно, Юрке показалось, но на водительском месте он увидел лицо, часто мелькавшее по телевизору. Озадаченно покрутив головой, он направился домой, купив для моральной компенсации полторашку пива.
Пиво с фисташками и вечер перед монитором, на котором Сатриани извлекал из гитары невероятные звуки, успокоили его, но ненадолго. Улегшись в постель, он с удивлением понял, что внутренний мир целиком заполнен образом незнакомки.
Через три дня Юрка сдался.
Он начал дежурить на балконе, пытаясь её перехватить. Однажды ему это почти удалось, но «Ауди» подкатила прямо к подъезду, и прелестница исчезла в клубах тополиного пуха. Юрка выкуривал за ночь по пачке сигарет. Чтобы избавиться от дъявольского наваждения, он пробовал нарезаться, как полагается. Не помогло. Остались тошнота, паршивый привкус во рту и чувство омерзения. Тогда Юрка решил умереть. Разумеется, без всяких суицидов – просто так, от неразделенной любви. Вечерами он лежал и представлял, как его мечта приезжает в очередной раз к подруге Юле, катящейся по наклонной плоскости, и та выкладывает ей, что «… а парень из того подъезда, что тебя так любил, умер–то. Врачи сказали, что от любви к тебе умер… пойдем я тебе топик новый покажу».
Просыпаясь, он прислушивался – не умер ли я, не умру ли я сегодня? Полежав некоторое время и ощутив теплый отклик тела, зовущего в туалет, он огорченно качал головой – нет.
Примерно через неделю, утром он, потянувшись, почувствовал тупую иглу с левой стороны груди. Ощущение было такое, какое бывает, когда растянешь мышцу – тупая, ноющая боль, не доставляющая особых хлопот, но постоянная и неприятная. Юрка сделал несколько глубоких наклонов, надеясь, что ощущение пройдет. Оно не послушалось.
Фигня – махнул он рукой, – может поднял чего, – хотя отчетливо помнил, что ничего тяжелее стакана вчера не поднимал. Наступил полдень, за ним вечер, боль не исчезала. Опрошенные в спешном порядке сослуживцы давали разные советы, но дружно склонялись к одному – сходи в кардиологию. Следующим утром боль присутствовала, но стала как–то тупее, приглушеннее и привычнее. Решив, что – само рассосется – Юрка к кардиологу не пошел, а вместо этого пошел на день рождения к однокласснику.
Постепенно Юрка привык к новым ощущениям, отнесся к ним с прежним пофигизмом и стал считать боль в левой стороне грудины такой же неотъемлемой частью жизни, как желание поесть или закурить. Он даже сдружился с болью и иногда, ощущая отсутствие, озабоченно прислушивался – куда девалась?
Так прошло примерно полгода. Об Анжеле Юрка вспоминал все реже, как о случайно увиденном сне. Как–то зайдя к знакомому бармену, в ответ на предложение выпить чашечку настоящего кофе, он помотал головой.
– Знаешь, мотор что–то побаливает, плесни лучше водки.
– Давно?
– Да уже несколько месяцев.
– У врача был?
– Никак не соберусь.
Бармен Вадик понимающе посмотрел на него, придвинул блокнот и написал – Виктор Петрович 2–я поликл. каб. 21. После этого, вырвал лист и протянул Юрке.
– Держи. Это приятель мой, кардиолог. Сходи.
На следующий день у Юрки был выходной, да и сердце, словно сдавая в масть, ныло сильнее обычного. Юра порылся в карманах, нашел бумажку и решительно направился в душ. Освежиться.
Войдя в вестибюль поликлиники, он огляделся. В руке болтался пакет с бутылкой коньяка для доктора. Прикинув нумерацию кабинетов, двинулся по коридору. Найдя нужную и постучав, приоткрыл. В кабинете сидел молодой парень в очках и что–то писал в тетради. Юрка изобразил вежливость.
– Здравствуйте. Виктор Петрович вы будете?
Доктор поднял глаза.
– Да. Что вы хотели?
– Я от Вадика, он порекомендовал к вам обратиться.
– Проходите. Чем могу? – доктор указал на стул.
Юра быстро выложил историю своей болезни, опустив интимные подробности.
– Тэк–с, – одобрительно сказал доктор, – раздевайтесь. Раньше на сердце жаловались?
– Никак нет, – отчего–то по-армейски выпалил Юрка.
– Тэк–с… – приговарил доктор, выслушав его грудную клетку, – ну вот, что, батенька, я вам скажу, – он сделал паузу.
От предстоящего Юркино сердце сжалось и затихло, перестав биться.
– Что, так плохо? – спросил он, ожидая самого страшного.
– Это сердце, дружище, можно демонстрировать студентам, в качестве образца.
– А как же… ?
– Я, конечно, отправлю вас сейчас на кардиограмму, но перед этим, вот…
Доктор взял со стола листок для выписки рецептов и написал следующее.
Я, Виктор Петрович Знаменский, отвечаю за то, что сердце (как имя–фамилия?) Сомова Юрия Николаевича находится в полном порядке и надлежащей форме. При обнаружении каких либо патологий в течение трех лет, прошу считать меня полным мудаком.
Он размашисто расписался и, пришлепнув личную печать, протянул листок Юрке.
– Держите. Идите на второй этаж, сделайте кардиограмму. Скажите – я послал.
На втором этаже большеглазая тетенька обмотала его проводами, обклеила датчиками и выдала после процедуры кусок бумажной ленты. Юрка вернулся к Знаменскому.
Тот взял кардиограмму, взглянул на неё и восхищенно помотал бумагой в воздухе.
– Ну! Что я говорил! Идите, батенька, и не морочьте людям головы. Здесь больных без вас хватает. Справку мою берегите.
– Доктор. Так, а что же…
– Нервы вам лечить надо. Невроз это. Идите.
Юрка пожал доктору руку, неловко сунул ему бутылку, расшаркался и вышел.
На ступенях поликлиники он прислушался – сердце молчало. Юрка пошел – тишина. Побежал – ничего, как будто никогда ничего и не было.
В полном восторге Юрик отправился к бармену Вадику.
Бар, как всегда в дневное время, был пуст, у стойки спиной к Юрке сидела какая–то девушка и что–то оживленно рассказывала Вадику. Возбужденный Юрка взлетел на высокий стул и с ходу заорал.
– Ну, ты молоток! Ну, твой этот доктор – гений! Слышь, братан, с меня магарыч!
Он протянул Вадику руку и изо всех сил сжал его ладонь.
– Да ладно, свои люди, сочтемся, – усмехнулся тот, потирая раздавленную ладонь, – познакомься – это Анжела – дама приятная во всех отношениях.
Юрка повернул голову и обомлел, перед ним сидела прекрасная незнакомка, та которую он видел в своих грезах, та… единственная, сумевшая разбудить в нем человеческие эмоции.
– Анжелика, – чопорно–капризно протянула она ему пальцы. Барышня была изрядно хвачена, – а мне кажется, мы с вами где–то встречались хи–хи. Я, знаете ли, много бываю в свете. Нет, вы мне определенно кого–то напоминаете – вы не снимались у Бондарчука?
– Вряд ли я могу вам кого–то напоминать, девушка. В кино я не снимаюсь. Я простой инженер, чем и горжусь.
– А где же вы работаете, простой инженер, такой симпатяшка.
– А работаю я на презервативной фабрике. Презервативы делаем, знаете ли. Всякие–разные: с дистанционным управлением, с запахом розы, вкусом дыни. Понадобится – обращайтесь.
Он помахал рукой давящемуся за стойкой от смеха Вадику.
– Давай, дружище! Я забегу!
Юрка вышел из бара и направился домой.
Свободный пофигист. Что может быть лучше?
|
|