За облака, навстречу ливня,
Орел с добычею летел:
В свое гнездо, не внемля грому,
Крылами рассекая мглу,
Он нес в когтях своих голубку…
(Я.Полонский)
- Последний из рода П***, Владимир Павлович, прославился не только своими мистическими полотнами – вся его жизнь окружена тайной, как и эта дача. Сколько легенд и слухов связано с его именем. Хотите, расскажу вам одну, на мой взгляд, самую правдоподобную? – спросила Валентина Михайловна, пожилая женщина, сторож великолепной, но запущенной дачи, подливая чай хорошенькой девушке, приехавшей рисовать виды окрестностей. Художница поблагодарила за угощение и приготовилась внимательно слушать.
- Давняя эта история, покрытая туманом, - начала рассказчица, изголодавшаяся по общению. - Представьте себе провинциальный городок с его вялотекущей жизнью и – вдруг! – приезд молодого, блестящего красавца, да еще и художника, чьи картины выставляются во французских салонах. Это не может не взбудоражить сонное царство. Мужчина видный, богатый, из семьи зажиточного предпринимателя, с пронзительными голубыми глазами, как описывают его, был любителем шумного общества, развлечений, блеска, но для работы и вдохновения нуждался в уединении, потому и построил себе эту дачу, в довольно глухом, отдаленном от людей месте. Говорят, жил здесь до поздней осени, совсем один, и лишь холодный ветер затягивал для него за окном тоскливую мелодию…
В то время на берегу реки за городом стоял цыганский табор, и молодая компания, сплотившаяся вокруг Владимира Павловича, частенько наведывалась к вольным людям. Была там цыганочка одна юная, совсем девочка еще. Очень уж танцевала она хорошо, а собой красавица – глаз не отвести. Вот и не мог на нее налюбоваться чувствительный ко всему прекрасному художник. Как приедут всем «мальчишником» в табор, с вином да угощением, цыгане песни затянут, пляски устроят, гитары и бубны зазвенят, а Владимир все глаз с красавицы не сводит.
Цыганочка же была молчалива, тиха, скромна, оттанцует и в тень кибитки спрячется, в разговоры не вступает, слушать слушает, да только улыбается. Видимо, за эту особую кротость ее в таборе Голубкой и назвали. Владимир Павлович совсем от нее голову потерял. Мог бы – женился бы на ней. Но как, на цыганке – барину?! Разгневанные родственники могли за такое и наследства лишить, это его-то, привыкшего к роскоши и не обременявшего себя зарабатыванием денег. А общественное мнение? Хоть Владимир и был свободных нравов, все же не решился на столь неравный брак. Ездил да любовался ею, как прекрасным цветком. А потом цыганочка пропала. В таборе очень горевали, а больше всех старая цыганка, что недобрым, осуждающим взглядом смотрела на П***, когда тот приезжал с дружками, уверенная, что именно художник причастен к исчезновению Голубки. Как-то затянула старая цыганка печальную песню о том, как белая голубка угодила в когти орла. Красиво она пела, низким, но чистым голосом, и хоть не смотрела на художника, а с каждым куплетом, с каждым словом этой печальной песни ему становилось не по себе. С тех пор он перестал приезжать в табор: чего лишний раз глаза мозолить, если и так его подозревают в исчезновении Голубки. Тем более, что на даче П*** жила красавица, взволновавшая сердце впечатлительного художника. Молодой человек поселил ее в башенке, держал взаперти, чтобы она никуда не ходила и не попадалась на глаза людям. Прислугу пришлось почти всю распустить, строительство дачи близилось к концу, и дом, спроектированный по чертежам самого Владимир Павловича, получился красивым, но крайне мрачным. Узкие окна почти не пропускали дневной свет, в доме всегда было темно и приходилось жечь свечи. А еще эти башни, высокий забор… Запущенный сад хотя и благоухал цветочными ароматами, но не создавал уюта.
Цыганочка оказалась ласковой, мягкой, нежной, скромной – и впрямь голубка! Вот только причина ее молчаливости оказалась нерадостной: она была нема (от рождения или впоследствии поздней травмы – для художника осталось тайной). Девушка терпеливо позировала ему, даря свою прелестную улыбку. И так это было трогательно, что у Владимира сладко сжималось сердце.
Влюбленный мужчина купил граммофон, и девушка целыми днями слушала музыку да танцевала в своей клетке. Но тосковала. Все в окно смотрела, в сад, а больше – в небо, в котором кружились свободные птицы. Владимир Павлович видел ее угнетенное состояние и мучился этим, но его эгоистичная любовь не позволяла увидеть возможность разрешения сложившейся ситуации. Не знаю, может быть, цыганочка долго бы еще прожила в заточении, а может, и нет, только однажды обеспокоенные депрессивным состоянием П*** на дачу приехали его друзья с молодыми цыганами и даже медведем. Владимир Павлович не смог их прогнать – это выглядело бы чересчур подозрительно, пришлось ночь до утра кутить, пить, «веселиться», каждую минуту переживая: ведь слышит Голубка заливистый смех своих соплеменников! А утром, когда солнце уже окрасило небосвод в нежно-розовый цвет, он вбежал в башенку, отворил дверь и не нашел в комнате возлюбленной: окно было распахнуто, а на подоконнике сидел белый голубь, на груди которого, как показалось Владимиру, алела капля крови. Мужчина подошел ближе – голубь (а может, голубка?) взмахнул крыльями и устремился в набирающее синеву небо.
За полетом белоснежной птицы наблюдал еще один человек – старая цыганка. Как она оказалась в тот час на даче П***, Владимиру не хотелось даже предполагать. Женщина подняла глаза на художника со словами: «Улетела твоя голубка, наконец-то девочка обрела покой». Молвила так и ушла.
Табор снялся со стоянки в тот же день – к вечеру в городе от них остались только воспоминания да вытоптанная лошадьми поляна на берегу реки. Владимир Павлович успел в табор, но девушки там не нашел, а цыгане вполне искренне недоумевали: «давно уж не видели, не знаем». Как говорят, П*** помутился рассудком. Света в доме почти не жег, людей дичился, только писал изображения летящих дев в прозрачных одеждах да статую ваял. Ее статую, вон ту, - Валентина Михайловна жестом показала гостье на скульптуру, стоящую возле входа на веранду, на которой они сидели.
- Хочу поближе взглянуть на нее. Вы позволите? – спросила девушка, поднимаясь. Старушка пошла рядом, досказывая историю на ходу:
- Недолго Владимир Павлович еще здесь прожил. Другие девушки ему не приглянулись, все по своей цыганочке тосковал, так что ни женой, ни детьми не обзавелся. Как загремела революция, уехал за границу, передав дачу детскому дому. Но только никто здесь подолгу не приживался, потому как неспокойно в этих местах. А ночами – так жутко! Даже собаки обходят особняк стороной, и я тут на ночь не остаюсь. Сейчас еще по чашечке чаю, и побреду в свою сторожку, там уютнее. А вы уж завтра рисовать приходите, как рассветет.
- Так вы говорите, что он был последним из рода П***? – спросила девушка, вглядываясь в мраморный лик статуи, который, как две капли воды, был отражением ее собственного лица…
|
|