Царевна рыдала…. Сбежались мамки-няньки, толкались бестолково, гладили по голове, пытались развеселить кривляньями, припевками….
Царевна рыдала…. Жалобно подвывала её любимица-болонка, испуганно сверкала глазами из-за сундука забившаяся туда от ужаса кошка.
Царевна рыдала. …На шум явились сами царь с царицей.
- Несмеянушка…,- начал довольно робко «папан», - Что случилось, красавица ты наша, ненаглядная? Пальчик бобо? Головушка бобо? Хочешь, лекаря казнить велю?
- Хочу!... Хочу!... – через слёзы давила Несмеянушка.
- Дык сейчас, сделаем!
А царице шепнул:
- Вели ему спрятаться! К вечеру проревётся – забудет! Накладно так-то, по три лекаря за год!
Но дело было не в «бобо», не в злосчастном лекаре. Несмеяна тыкала пальчиком в старинную книжицу.
«… И назовёт всяк сущий в ней язык…» прочитал царь.
Наконец, через слёзы, сопли по щекам, истерические рыдания с подвсхлипываниями на всю светёлку, удалось понять: на этот раз дочка восхотела «сущий язык».
«Маман» меланхолично заметила:
- Похочется, да и перехочется. Хотеть не вредно, я тебе это каждый вечер …! Она за свои пятнадцать годков чего уж только ни хотела: от киски и собачки до заморского принца включительно. Если все женские прихоти исполнять, то тебе не царём надо быть, а… министром финансов каким-нибудь!
Но отцовское сердце было мягче воска. Чем, кстати, дочь пользовалась вполне осознанно.
Вызванный царским скороходом Черномор стукнул каблуками и уставился в подсунутую книжицу, не понимая, чего от него хочет самодержец. А царь, показушно разделяя слова, пояснил с милой улыбкой, подчеркивая ногтем дочкин заказ:
- Вот это… через неделю, не более… чтобы прямым ходом… во дворец… и где хочешь… если жизнь дорога… да за мою-то доброту… сам догадаться еще вчера!
Черномор с криком и рыком влетел в детинец, даже вывеска «Тридцать три богатыря Инкорпорэйтыд» над мощными дубовыми воротами сорвалась с одного гвоздя, предвещая гарнизону несчастья, неисчислимые беды и не вечную, а только загробную жизнь. Сначала Черномор посылал весь гарнизон, всех тридцать трёх богатырей, к матушке, потом – на неполную азбуку, потом – в оружейную, потом – на все четыре стороны без выходного пособия. Наконец кто-то догадался подсунуть начальнику под руку совершенно случайно оказавшийся тут ковш бражки.
К вечеру столица оказалась с вдвое уменьшенным гарнизоном. По восьми направлениям, «на все стороны света» ушли «боевые двойки», ведущие с ведомыми, пронумерованные по службе и сгруппированные «по счастливой сумме – тридцать три». Обычное богатырское дело.
Семнадцатому с шестнадцатым достался восток. На беду или на счастье, но именно в этом направлении находилось большинство столичных кабаков, рюмочных, распивочных, разливочных и шалманов. Пока не вышли на окраины, за третье кольцо, ни в одно заведение зайти так и не смогли, не пускали их с крылатым трёхголовым монстром, весело трусящим сзади на тоненькой, чисто декоративной цепочке, и задирающим всех попадающихся отчаянно трусивших собак. За последним кольцом, в дальнем пригороде, на собак, коз, другую животину смотрели проще. Посещаемость была не слишком высока: только возницы, калики перехожие, да всякая опустившаяся бомжующая пьянь, рвань и дрянь. Сели за столик в углу, сперва наклонив его и скинув на грязный пол объедки, огрызки, кружки с опивками и пару храпящих «завсегдатаев». Хозяин, оценив «настоящих клиентов», выскочил из-за занавесочки, о которую, видимо, тут принято было вытирать руки, и обслужил их «по высшему разряду», полагая этим разрядом по паре кружек браги и по черной от сажи «курице гриль» - богатырям и поросёнка с хреном – чудному зверю.
Горыныч расхрустывал рёбрышки, а богатыри допивали первые кружки, когда к столу подошел совсем опустившийся, но, видимо, знавший лучшую жизнь, мужичок. Он не просил ничего, просто рядом встал и взглядом следил, как со стола перемещаются в богатырские глотки куриные «ножки – крылышки». Через некоторое время богатырям стало неудобно. Пришлось мужика рядом усадить. Крикнули хозяина, тот и забулдыге кружку браги да такую же страшненькую курицу поставил. Разговорились, кто каков, откуда. Тот, кто за начальника был, в новеньком блестящем доспехе, Ваня. Да-да, сам Ваня – истребитель змеев Горынычей. Другой, в воронёном доспехе – Д`Артаньян, тоже из богатырей, тоже когда-то змеев бил (это сколько же по земле Русской гадости всякой ползает, что на каждого богатыря, да по змею!). А забулдыга Генрихом назвался. Когда первый голод утолил – рассказал, как в столицу приехал из деревни, как женился удачно, как жену потерял. Рассказывал образно.
- Взмахнула она крыльями белыми, да и улетела в царство Кащеево. Пока, мол, любовь свою не докажешь – не увидишь меня. Трудную задала задачу, непосильную для моего организма. Уж очень я падок на девок-то, только мужскую силу и могу доказать. Но уж этой силы у меня, братцы, за десятерых мужиков! Все споры выигрывал начисто, на меня ставки, как на племенного жеребца делали!
Пристроился с богатырями в поход Генрих, может, счастье своё встретит? Четвёртым он стал, если и Горыныча считать. Мимо обоз проезжал. Ваня крикнул заговор: «Именем революции! Слово и дело!», их без особых расспросов взяли. Так ведь, с другой стороны, и от разбойников, и ото всяких «незаконных бандформирований» один – два богатыря защита самая надёжная!
Генрих, правда, болтливее Д`Артаньяна оказался, а про его имя странное интереснейшую «теорийку» высказал. Была, мол, у них в деревне старинная русская забава: в картофелину с одной стороны щепочку заострённую вставляют, а с другой – перо петушиное. И этой картофелиной в пробковую мишень попасть надо. Дартс называется. То есть, чисто крестьянское, картофельно-огородное имя. Всё нормально!
Подъезжали уже к селу богатому, как вдруг их телега странная, под парусом, обогнала. Ваня телегу эту в городе встречал неоднократно, только думал, что это чудо - иноземное. Что же оно в селе далёком делает? Купцы, чей обоз, так нехорошо про хозяина чуда говорили, с такой злобой, что Ваня решил с ним познакомиться обязательно.
Вечерком, а это уже из отведенной царём недели второй день, взяли, чего положено, да все вчетвером - в гости. Хоть незваный – хуже татарина, да их приняли: русское гостеприимство! Сначала, как водится, поклоны поясные, величания. Потом – «за знакомство», потом «со свиданьицем», потом «за родителев», потом «за батюшку, за матушку», потом – «за успех с удачею», потом… потом Д`Артаньян счет потерял, нить разговора, разум и здоровье.
Горыныч очень удачно между двух Иванов оказался, не известно, что загадал, но мосол ему знатный достался, с сахарной косточкой. Вот уж поворчал, потешился!
Генрих всё на хозяйскую дочку заглядывался, пока ему богатырь Ваня не пообещал шепотом «гениталию» вырезать и в известное место засунуть.
Потом разговоры душевные начались, клятвы, братания. Хорошие люди всегда друг к другу тянутся.
Фёдор, коммерсант который, на шастающую с блюдами да бутылями дочку пожаловался:
- Третья дочь, самая младшенькая, любимая, вот и избаловалась через это. Тут ведь чего придумала! Я за море собрался. Ну, как водится: -Чего привезти вам, дочери мои милые? Старшая румян заказала «от Эйван», средняя – белил «от Мэри Кэй». Так они и замужем теперь уже обе! А младшая говорит: «Привези ты мне, батюшка, чудище заморское для утех плотских!». Вожжами пришлось отхлестать! Не передумала, говорю? Передумала: заказала цветочек аленький. Уж искал я его, искал! Привёз-таки! Так что вы думаете?! Всё равно дело чудищем закончилось! Оно поначалу за курами охотилось, за утками, яйца, сметану, мёд, орехи воровало. Потом вялое сделалось. Потом я вида его гнусного не выдержал, свёз во стольный град, к лекарю, на операцию пластическую. Через неделю забирать приехал – сбежало, говорят, чудище! Слава тебе, Господи!
Разговорили и царских посланников. Рассказал Ваня, зачем их послали. Не стал только рассказывать: куда и какими словами. Куда – сам не знал, только вектор задан, а как – не сумел Черноморовы сентенции повторить. Времени только мало, посетовал.
Тёзка его деревенский пошел, в сундуке порылся, достал книгу толстенную.
- Афон и Брюзгауз! Уж ежели они не знают, то и никто не скажет!
До самой последней страницы просмотрел – нашёл-таки! «Язык сущий». Он!
- Э, братцы! Да вам за Каменный пояс надо, к самим «и ныне диким тунгусам»!
Богатырь сразу загрустил: не успеть за неделю обернуться!
Средний из хозяев, Семён, на младшего посмотрел и говорит:
- Брат! Подумай, брат! А я пойду пока кузню готовить: горн разожгу да инструмент проверю.
А богатырь еще чарку с горя выпил, да и заснул прямо за столом, рядом с уже храпевшими напарником и Генрихом.
Как в песне поётся, «а поутру они проснулись». Оказалось, что спали только гости. А хозяева трудились.
Посреди двора над берёзой покачивался в воздухе огромный мешок с привязанной под ним железной корзиной, в которую конь с телегой поместились бы. Мешок был белый, блестящий, а корзина нарядно выкрашена суриком. Рядом прохаживался гордый Фёдор: кто ещё за одну только ночь бочку сурика достанет и целую штуку шелка крепкого да плотного, настоящего парашютного? Семён только улыбался, руки полотенцем вышитым вытирал да пот с лица рукавом убирал. А младший, Ваня, к специальному колечку на корзине Горыныча привязывал. Горыныч был в сбруе наподобие конской. Видимо, из неё же и переделанной.
В корзину дров поленницу закидали, мангал поставили, три табуретки для воздухоплавателей. Разожгли огонь в мангале. Загрузили всё ещё беспомощного Д`Артаньяна. Уселись. Хозяева шапками махали. Огонь в мангале разгорался, нагревая воздух в мешке через специальную дыру. Мешок рвался в небо, Горыныч радостно хлопал крыльями и дёргал эту конструкцию, помогая если не взлететь, то хотя бы подпрыгнуть. Звала воздушная стихия! Держала верёвка с привязанным булыжником.
Наконец полетели! Булыжник сначала по земле волочился, сбивая заборы, круша собачьи будки, сараи, потом Ваня догадался его в корзину затащить - Горынычу тянуть легче.
Как раз третий день к концу подходил, до Урала-батюшки долетели. Змей тащил споро: отъелся и соскучился по простору. Урал громоздил свои пики, горы и перевалы так высоко, что половину запаса дровяного извели, чтобы повыше подняться. Горыныч при подъеме сидел на краю корзины и разевал пасть - уши закладывало. Холодало. От холода поднялся Д`Артаньян, не открывая глаз справил через борт малую нужду и снова улегся, найдя на ощупь полено себе под голову.
- Вань, а чего это, все богатыри – как богатыри, а этот – с проволочиной вместо доброго меча? – спросил Генрих. Самого-то Д`Артаньяна он об этом спрашивать не решался: ткнёт сгоряча этой проволочиной в глаз – мало не покажется!
- Давали ему меч! Сначала поднять не мог - Черномор его на месяц к турнику поставил. Потом поднимал легко, но толку в сече – никакого. Со стороны в сторону прыгает, остриём тыкает, а сплеча рубить – так и не смогли научить. Но он на спарринге своей проволочиной троих умудрился поцарапать, пока по голове плашмя получил! Вот на брагу – слаб! Хоть и старательный. Говорит, с Геной каким-то ему не повезло! А я думаю, с отцом – матерью. Они же у себя только плодово-ягодные вина делают, вроде кваса нашего. Да-а-а….Дитю к крепости приучать надобно, пока в утробе сидит!
При перелёте через гору зацепились-таки корзиной! Аппарат Горыныч протащил, а пилоты вывалились. Хорошо, что на другую сторону хребта! Вывалились… и заскользили под гору, закувыркались. И кувыркались, пока ни влетели в огромную пещеру. Глаза открыли – сидят у стеночки все в рядок, а перед ними… сам Данила – мастер! Узнать не трудно: такой на Урале один!
Обрадовались! Они – избавлению, он – компании. Легко ли одному-то? Хлопотать начал, угощать, чем Бог послал: корешками сушеными, травами. Грибов притащил – вешенки, мол. Развожу! Показал, чего из камня нарезал. Красота, конечно, ничего не скажешь! Даже на мужской взгляд. Хотя, красивее ратного доспеха да булатного меча для богатыря ничего нет. А тут - колечки всякие, висюлечки. Данила про всё объясняет.
- Надобно мне вырезать каменный цветок для Хозяйки медной горы! Да только получается не цветок, а всякая дребедень бабская! Думаю, она мне камни такие только и показывает, а у меня рука уже набилась, ничего с собой поделать не могу.
У одних висюличек Д`Артаньян замер, как пёс гоночный. Вот, говорит! Точно такие же, как я искал! Для королевы. Она уже за столько времени забыла, конечно, а мне честь велит! Сколько хочешь за них, Данила-мастер?
- За эти-то? Тю! Да у меня такого добра на всех китайцев понаделано! Забирай, дарю! А про «забыла» скажу тебе, что эти бабы злопамятны жутко: это мужик забудет, что у него прошено, а баба ходит следом и зудит, зудит…. Зудит, зараза! Жужжит, будто муха! …И чего это жужжит? Слышите?
Ваня прислушался.
- Это Горыныч нас ищет! Не бойся, ручной!
Вышли из пещеры. Под облаками (вот они, рядом совсем!) Горыныч таскал остывающий мешок с корзиной. Булыжник вывалился и волочился, цепляясь за всё, что попадалось на пути.
Ваня свистнул, подтянул за верёвку корзину, булыжник сунул в трещину. Змей ластился к нашедшемуся хозяину, а Ваня сокрушенно качал головой: мангал зацепился за корзину и остался, а дров и табуреток – как не бывало. Данила корзину оглядывает, языком цокает.
- В Голландии, поди, сработана! А может и в самом Амстердаме!
- Нет, изделие наше, отечественное. Только лететь теперь не на чем: дров нет, огня не развести.
- Огня? Да наколупайте угля каменного! И надобно меньше, и горит шибче!
Четвёртый день уже наступил. Боялись только, чтобы к солнцу близко не подняться: уголь бы ненароком не вспыхнул и пожар на борту не сотворил.
Вдруг Горынычу об чешую звякнуло. Вниз глянули, а там девки полуголые на конях, по ним из луков стреляют. Ага, тунгусы! Совсем дикий народ: бабы воюют, а мужики что, детей рожают? Но, значит, прилетели! Опустились, раскланялись в пояс: мало ли чего?! Ведите, говорят, кто у вас тут главный? По дороге присмотрелись.
…И ведь не то, что города, деревни построить тунгусы не могут, так в походных палатках и живут. Улиц нет вовсе. Как им почту носят – уму не представимо! Все палатки вокруг площадки, посередине – столб. На столбе, вроде, и нет ничего, однако, …вещает. Про погоду поговорит, будто никто не видит, дождь или солнце. Потом песен попоёт. Музыкантов нет, а музыка. Дикая тоже. Будто кость в рот певцу сунута, а по губам «бла-бла-бла»!
Главным у тунгусов – шаман. Ну, всё-таки не девка, можно поговорить!
Шаман вокруг побегал, в бубен поколотил, побормотал чего-то, обрызгал оленьей мочой. Потом говорит:
- Проходите, гости дорогие! Обувку у порога оставьте, вот вам тапочки.
Ну, совсем чудное дело!
Ваня, как мог, знаками да мыканьем, объяснил, зачем пришли. Прилетели, то есть.
Шаман говорит:
- Ну, что же…. Сущий язык отдать можно, с радостью даже. Тем более, сам Черномор вас послал. Однако условие есть. Даже два. Во-первых, пусть царь сейчас же пообещает нас в Империю взять. Во-вторых – вы здесь останетесь, на расплод. Видали - ни одного мужика, кроме меня?! Мне плодиться религия не разрешает, а мужики от болтовни разбежались. Слышали язык-то? Ни днём, ни ночью не умолкает! Хорошо, я с детства инвалид по зрению и слуху!
Стали совещаться, как быть? Про объединение от царского имени ещё можно пообещать, пускай потом сами с шаманом разбираются. Но если останутся – кто сущий язык доставит?
Генрих подумал – подумал, да и говорит:
- Оставьте им меня, а сами летите. Племя небольшое, справлюсь. Наоборот, конкуренции не будет, все мне достанутся!
Шаман посмотрел Генриха в деле, согласился и на одного.
- Даже многовато им, пожалуй, будет, - говорит,- надо же еще и охотиться, и рыбачить, и огороды садить. Или вдруг война! А они - уставши?
Тут же быстренько схемку составили. Нарисовали углём Русь, Урал, тунгусские земли. Обвели всё это одной толстой линией. Внизу кресты поставили - подписались, значит.
- Ну, - говорит Ваня, - всё. Теперь – братья навек! Давай Сущий язык, у нас времени мало.
Попрощались. Полетели. Д`Артаньян только всё шептал:
- Один - на всех, все – для одного!
Пока летели – Сущий язык их вусмерть уболтал. Горыныч из стороны в сторону рыскать начал. У Вани глаза мутные сделались, слюна изо рта пошла, Д`Артаньян молился не по-нашему. Ваня болтуна уже выкинуть хотелил и сам выпрыгнуть, да Д`Артаньян на плечах Ваниных повис. Говорит:
- Вспомнил я книжонку об одном хитроумном греческом мусье. Он, видать, тоже с этим чудом встречался. Только на море.
Сделал Д`Артаньян из остатков хлебного мякиша… не, не чернильницу… затычки в уши. Беруши называются. Сразу полегчало.
Столица на утро седьмого дня показалась. Успели!
В городе – пыль столбом. Суета. Но, сколько ни всматривались, блеска доспехов нигде не увидели. Где дозоры стражные? Может, случилось чего?
В детинце на вахте сам Черномор сидит. Глаза ввалились, под глазами черные круги.
- Подмените, братцы, – хрипит – пятые сутки не сплю! Только вы уехали – царевна захотела арапа настоящего. Да не просто арапа, а самого Великого Петра! Пришлось остатки дружины на отлов послать. Вы-то нашли чего?
- Нашли, Батяня-комбат! Продержись еще часок, мы только до дворца – и обратно!
За ворота выскочили, а там толпа: Сущий язык уже народу заветы Маркса-Энгельса простыми народными словами объясняет, зовёт восстать против тиранов. Народ пинками разогнали, язык подмышку, и бегом, бегом! Во дворец и не пускают: королева Парижская сына своего Людовика …надцатого свататься привезла. Но и тут пробились. Срочно, мол, человек умирает!
Ваня по этикету на колени перед царём-царицую-царевною, Сущий язык подаёт и Договор с тунгусами.
- Как велено, пресветлый царь-батюшка. Сущий язык в недельный срок. А вот к царству твоему расширение.
Царевна на Сущий язык губки скривила:
- Чего это ты, деревенщина, тянешь? И без упаковочки! Когда это я такую ерунду просить изволила? Не было этого!
Царь царевну успокаивает: негоже богатырей сердить! Ну, пусть не нужны тунгусы – но хоть сделай вид, что рада-радёшенька!
Царица царевну за бок щиплет: перед посольством иностранным за внутригосударственную истерику неудобно!
Ваня оглядывается: чего это напарник к Парижской королеве направился, уж не пропаганде ли революционной языковой поддался?
Д`Артаньян доспехом перед соотечественницей громыхает в мужском специальном реверансе, будто мазурку танцует, достаёт из запазухи подвески.
Королева Парижская: - Ах, прелесть какая!
Царь: - А это вам приданое за нашей Несмеянушкой!
Вот ведь что значит – политический опыт! Сразу сообразил!
А Сущий язык, раз во дворце не нужен уже, повесили на столб на рыночной площади. Только, когда он про сатрапа царя говорить начинает, специальный человек его скотчем на часок-другой заклеивает.
|
|