Предчувствие.
Проснулся со странным ощущением. Не было страшных снов, мокрого пота и я даже не обоссался под утро. Я не сильно напился перед сном. Всё было достаточно благоразумно и в меру прилично. Поэтому непонятно откуда взялось это доселе неизведанное, но сразу ясно – очень странное ощущение. У меня немного кружилась голова, и слегка подташнивало – но это моё обычное утреннее состояние – так же как не дающая заново уснуть эрекция посреди ночи.
Раннее утро: яркое солнце в лёгких марлевых облачках обещало отличный день. От аромата кофе ноздри трепетали, как в той рекламе. Чиркнула промокшим кремнем зажигалка. Чиркнула ещё раз. Потом ещё и ещё. Камни, наконец, просохли и, подпалив тонкий конец плотно забитой сигареты, полетели в мусорное ведро. Кофе, смешиваясь с дымом, размазывал по внутренностям сладкие воспоминания прошлой ночи. Я улыбнулся сам себе, но внутри смердило. Я тогда подумал: «вот дерьмо!»
Выгнав пахнущую чем-то и потом кореянку из своей постели, я включил музыку. Стук сердца смешался с тяжёлыми рифами и я, кажется, забыл об этом дерьмовеньком утреннем ощущении.
Бывают такие дни, которых ты ждёшь всю неделю, а они так и не наступают. Называются такие неуловимые сутки выходными. В этот раз мне повезло – я тщательно ухватил за горло своего отпускодавальщика и навыходныеотпускальщика – он сдался и крякнул нечто похожее на «ДА!», а может это было «МОЖНО!», или «ПОШЁЛ НА Х..Й!» - мне было всё равно. Я собирался в горы. Даже не так! – я ехал в горы! Потому что собрался я ещё месяц назад.
Компания подобралась просто отличная.
- Тёлки будут?
- А, ты, гаврик, ганджей-то запасся!?
- Не, ну а ху..и мы там делать будем, если не пить и не еб…ся!?
А в самом деле!?
Да. Всё это было. Я бы даже сказал в адском количестве. Это было конечно не самым важным, но всё-таки – с нами были ещё и наши уставшие ждать снега лыжи.
Предчувствие «чего-то» так и не оставило. Может именно этим «чем-то» и пахла та маленькая когтистая кореяночка, выпорхнувшая утром из моей постели с таким видом, будто она там всю ночь какала. А зря она так. Мне понравилось. Ты слышишь меня, Верочка!? Вот так-то. Такая странная манера давать кореянкам русские имена. Лучшую подругу моей сестры, когда мы маленькими жили в Казахстане, звали Наташа Ким. Учась в третьем классе, я мастурбировал и думал о Наташе Ким.
Не было причины сдерживать себя с самого утра и лишать кайфа смотреть пьяными глазами на лжебодрые – «рабочие» лица идущих навстречу земляков.
Обожаю это ощущение – за плечами набитый рюкзак с подстёгнутой к нему доской, в ушах музыка, в руке фляжка с растолчённым в роме «феном» – идёшь с наглым видом по улице – весь такой гадкий и радостный – а все вокруг смотрят – ненавидят и завидуют. Моя любовь к вызову не проходит с самого детства. Да уж, наверное, и не пройдёт. А я и не хочу. Так что «тьфу» на вас!
Амфетамины дают о себе знать, и я чувствую, как, чётко попадая в ритм музыки, мои ноги пружинят от асфальта.
Порошок, лично у меня – вызывает агрессию. Хотя большинство испытывает непонятно откуда появляющуюся безбрежную любовь ко всему миру – пусть то будет трясущая упругим блондинка, злобно зыркающая в электричке контролёр или неукрытый одеялом на ночь плюшевый медведь. Вдуваешь сломанным носом через трубочку и со всей искренней нежностью, на какую в такие моменты способен обнимаешь блондинку – если она под той же дрянью – считай повезло, пытаешься неимоверно мило общаться с кондуктором, проникаясь вдруг всеми её проблемами, которые так плохо скрывают потрёпанные туфли и грязные жёлтые волосы, в конце концов с детской непосредственностью накрываешь медвежонка одеялом и всю оставшуюся ночь проверяешь – не сползло ли – если сползло нужно подоткнуть – ведь замёрзнет и обидится. У меня не так. Если рьяно хочется секса – то жёсткого, если кому-то надо врезать – то обязательно с кровью и не в живот. Но агрессия эта чаще всего остаётся скрытой. Она не выплёскивается наружу и с каждым разом всё копится и копится внутри меня – думаю, очень скоро я стану чёрным джедаем и тогда весь мир! Нет - не так! – ВЕСЬ МИР ПОЖАЛЕЕТ! ХО-ХО-ХО! !
О чём только жалеть миру!?
Действительно.
О чём?
Действительность! О ней и пусть жалеет.
..ХО-ХО-ХО!!
Скрытая агрессия проявляется в странных, я бы сказал, взрывных – моментальных, как фотовспышка, видениях. Например, ты мило общаешься с понравившейся тебе девушкой, смотришь на её быстро щебечущий ротик и вдруг – БАХ! – ты видишь и, может даже понимаешь, что в твоей власти не разговаривать с ней. Видишь, как в следующую секунду хватаешь её за этот маленький пухлогубый ротик и вырываешь нижнюю челюсть к чертям! Потом за волосы и об стену – не раз, не два – десять – может двадцать – пока не останется лица, а в руке твоей на волосах будет висеть лишь багрово мёртвый затылок. Это очень быстро. Фотовспышка! Щёлк! И всё. Вот ты уже снова видишь её милой и грудастой, деланно облизывающей губки и наигранно накручивающей локоны вьющихся волос на указательный палец правой руки. Всё что ты видел – молния в твоём припухшем молодом сознании – даже не теряешь сути разговора. Порой становится страшно, что люди стоящие рядом могут видеть эти вспышки в моих глазах. Раз - они скажут себе, что мол, показалось, два – подумают, что это странно, три – решат, что кто-то из нас псих и перестанут со мной общаться. Иногда я вижу агрессию, направленную на меня и отвечаю взаимным молниеносным потоком кровавых зайчиков. Когда я глажу собаку, то всегда жду её зверского нападения – но это не значит, что я боюсь её, нет. Я полностью спокоен и расслаблен – просто есть вот такая уверенность, что сделай она то, что не положено собаке, как другу человеческому, делать – разорву. И мне кажется, животные эту уверенность и, стало быть, силу чувствуют – подходят всегда и очень так уважительно смотрят. Не боятся поворачиваться ко мне спиной.
Вспышки – вспышки – вспышки. Но ПРЕДЧУВСТВИЕ ЧЕГО-ТО не исчезало.
***
Были тёлки, была ганджа,
Было утро, день и ночь.
Не сердитесь только мама,
но я трахнул вашу дочь.
***
Когда кого-нибудь трахаешь, никогда не думаешь что вот она – чья-то, большой любовью взращенная, дочь или оберегаемая от местных хулиганов, сестра, а может терпеливая хранительница очага – мать и жена. Она может так пронзительно стонать, вставать в такие нереспектабельные позы и выкрикивать в пиковый момент такие грязные словечки, что мысли о её чистоте, верности и возрасте просто не способны родиться в моей возбуждённой голове. Взять хотя бы вчерашнюю кореяночку. Вера. Верочка в меру ускоглаза и подтянута. Упругий маленький задик и чёрные, отливающие на свету мазутом, волосы – длинные, толстые, тяжёлые и прямые, как спагетти. Она с восточным усердием трудится в небольшой фирмочке главбухом. Отмечали они чей-то день рождения всем своим составом в десять человек. Восемь из десяти - мужики. Девятая – тётка – именно так – лет тридцати-пятидесяти – состоящая лишь из лишнего веса и проблем, связанных с лишним весом. Плюс эта её отвратительная синяя бородавка под левым или правым глазом – в общем, сплошная плохая аура. Я сидел за барной стойкой и…выпивал. Она – Верочка – сидела в составе своей «фирменной» группировки и глаза её были наполнены невысказанной тоской. Вытаскивать её из-за стола, где она являлась единственным сексуальным объектом для восьми большегрузных самцов резона не было, и поэтому я перехватил смуглянку-кореянку, когда она мелко семенила ножками по направлению к туалету.
- Привет.
- Отвали.
- Да ладно – тебе ж с ними скучно!
- Отвали!
- У тебя тушь размазалась. Нет - другой глаз.
- Всё?
- Ну так что?
- Подожди меня у стойки. Я подойду.
Поначалу всё было стандартно и замечательно. Она сказала коллегам, что к своей огромной радости встретила своего давнего друга или какую-то сменившую пол подругу – чтобы не вызывать никому не нужной собственнической ревности, и спустя десять лет просто обязана провести весь оставшийся вечер с ней. Ну, или с ним. Все закивали головами, бычьими глазками постреляли в мою сторону, усмехнувшись этакому медицинскому прогрессу, выпили – надо полагать за моё здоровье и личное счастье – и отпустили Веру. Взобравшись на высокий табурет, она посмотрела на меня как на сменившую пол подругу, хихикнула и заказала водки. Потом были разговоры о переведшихся на Руси мужиках настоящих и о недостатке внимания к её персоне. Я искренне удивился – мол, единственная женщина в коллективе, при том красивая и курит с мундштуком. Как позже выяснилось – все восемь рож, сидящих за столом уже женаты и боятся подкатывать яйца к премиленькой Вере, потому что думают о том, что каждый из них хочет трахнуть жену другого и если, кто-то прознает про связь одного с Верой – тут же настучит его жене, дабы потом с чистым сердцем – так сказать, по дружески её и трахнуть. У мужиков ведь всё просто. Вот и сидят целыми днями в офисе и, пуская слюни на выпирающую из декольте Верину грудь, через каждые полчаса бегают дрочить в сортир.
- У нас туалет общий. А эти простофили так заводятся, что даже об этом забывают. Сидишь, бывает – заходит в соседнюю кабинку... и понеслось! «Вера! Вера! Да! Вот так! Вот так, Вера!» - можно подумать я и впрямь с ним в одной кабинке! Идиоты!!!
До самой моей постели Вера была сама невинность – выпила, конечно, изрядно, но при этом всё равно через каждые десять минут напоминала мне, что ей просто не с кем поговорить – лучшая подруга умотала в Китай с китайцем, сестра работает стюардессой на каком-то VIP рейсе и, поэтому видятся они крайне редко – вот и одиноко ей – поговорить бы с кем – душу излить. НО! Никакого секса!
Н-И-К-А-К-О-Г-О!!!
Но вот что странно – хотя на самом-то деле не так чтобы очень – просто забавно – едва Вера присела на диван и её лицо оказалось на одном уровне с моей ширинкой.… То, что она вытворяла той ночью, я описывать не буду – дабы не обидеть Веру – она-то ведь поймёт, что это всё о ней. А я намерен встретиться с ней ещё раз, ну или два. А может и больше. И, возможно, я когда-нибудь захочу познакомить её со своими друзьями, а они будут знать о ней то, что в обычной ситуации знают о женщине лишь самые близкие мужчины, то есть мужчина, то есть я.
Скажу лишь – ночь была страстной, ночь была буйной. А вроде главбух, тридцать три года и дочь имеется. Серьёзная!
Я часто думаю – как бы я провёл свои последние сутки перед смертью.
Завтра ты умрёшь. Обязательно. Вдруг тебе кто-нибудь так вот скажет. Например, сообщат по Радио:
- Здравствуйте! Вот и снова четверг! На моих часах десять часов утра и я точно знаю, что они спешат на полчаса! ХА-ХА-ХА! А это значит, что уже девять тридцать и пришло время начинать нашу викторину: «Кто умрёт завтра!?» ХА-ХА-ХА! С вами Я – ваш любимый ди-джей Говнилкин и в руке у меня телефонная трубка! Отправляйте свои СМС с номером телефона того, кто должен, по-вашему, мнению умереть завтра! И тот, кто отправит больше всех СМС, станет счастливым обладателем нашего главного приза!!! ПИШИТЕ! ПИШИТЕ! ПИШИТЕ!!!
У меня, если честно, имеются несколько вариантов своего последнего дня жизни.
Первый вариант.
Есть у меня любимое место в городе. Это такая высоченная кирпичная труба на окраине. Завод, который через неё выдувал всякие химические гадости в атмосферу давно уж развалился и размок под дождём. А труба – стоит. По хребту её идёт лестница – то есть вбитые в кирпич металлические скобы шириной сантиметров двадцать. Некоторые из них уже повываливались и оставили после себя только лишь дырки с ржавыми подтёками. На самом верху – небольшая площадка с ограждением из железных прутьев. За целый день старый красный кирпич разогревается на солнце и не остывает в течение всей ночи. Так вот – набиваешь рюкзак всякой всячиной – вино, трава, пожрать и попить – всё самое вкусное – всё, что так люблю – пусть даже мама приготовит, залезаешь на самый верх. Садишься на тёплый огнеупорный кирпич, со сглаженными и отполированными ветром и водой с неба, углами, спиной опираешься на стенку трубы, свешиваешь ноги, просунув их между прутьев ограждения, затягиваешься сигаретой, делаешь глоток отличного сухого вина. А перед тобой Закат. Закат такой красоты, что всё виденное тобой до этого дня, все восторги и пережитые когда-то эмоции превращаются в безликие, выцветшие слайды. Это ОН – твой Последний Закат. Мелькающие птичьи силуэты, поднимающийся над городом пар, изредка доносящиеся звуки автомобильных сигналов, какие-то крики, перенесённые через многие километры, сильным северо-западным ветром. Как-будто специально для этого дня небо выкрашивается во все огненные оттенки – вспыхивают, важно проползающие мимо тучи, подхватывают пламя и разлетаются в испуге – кто куда – маленькие полупрозрачные облачка. Безотрывно смотришь на полыхающую перед тобой жизнь и сама мысль о том, что вот сейчас ты во всём это действе не участвуешь, уже приносит благоговение перед смертью.
Достаешь пакет с кастрюлькой, в которую аккуратно сложила, десяток мантов заботливая мама. Сочные. Ещё горячие. Сытная и в меру жирная баранина, рубленная мелкими кубиками и маленькие кусочки тыквы – для сочности. Вкусное тонко раскатанное тесто. В небольшой баночке – острый чесночно-перцовый казахский соус. Во рту ко всему примешивается терпко кислящее сухое вино. Красный закат – как огромный кусок кроваво-красного мяса – вызывает бешенный аппетит. Потом смачная отрыжка – в юрте приравнивается к «Большое спасибо. Было очень вкусно! Хозяйка – просто кудесница! Как же повезло твоему дому, Галым-бек!».
Потом забиваешь косячок и улетаешь медленными танцами в небо маленьким, воспламенившимся от близости к солнцу, облачком.
А второй вариант – как мне кажется, самый распространённый в мире, но при этом не теряющий своей интригующей привлекательности.
Здесь всё просто. Делаешь что хочешь. Трахаешь! Глотаешь! Пьёшь! Жрёшь! Блюёшь! Вытекаешь! И, наконец, умираешь. Хотя нет – подыхаешь. Сдыхаешь, как счастливая своей беззаботной хворью, чумная собака.
Так что, имея такую потрясающую свободу выбора, очень жаль не знать, когда наступит твой час.
Я думал об этом на протяжении всей поездки. Такой долгожданной и так печально закончившейся. Смотрел в окно стремительно несущегося по серпантину, микроавтобуса на снег, лежавший на мощных сосновых лапах, на застывшие скульптурами ручьи и водопады, на грязных местных и ярких приезжих, на деньги, боль, природу, правду и свою жизнь. Странное предчувствие, родившееся во мне не утром, как я понял, а в тот самый вечер в баре, когда я познакомился с Верой, не давало мне покоя – гнало и загоняло в меня мысли, которыми раньше я себя попросту не обременял. С чего-то я вдруг вспомнил про эту «свою» заводскую трубу – сто лет там не был, о мантах, которые мама делала на все праздники – я так давно не был дома…
Всё произошло в последний день катания. Вертолёт забросил нас на вершину. Решено было спускаться с северного склона – сплошная целина и скалы.
Всё произошло очень быстро.
Быстро испортилась погода – поднялась пурга.
Видимость – ноль.
Никто не видел друг друга.
Стоять и ждать, когда успокоится – замёрзнешь. Надо было ехать вниз.
Абсолютно незнакомый склон – примерно помнил, что большой «рог» где-то слева, а справа мощный навес. Старался ехать не слишком быстро, никуда не сворачивая.
Когда услышал нарастающий за спиной грохот – всё сразу понял.
Понял, о чём подумал тогда в баре.
Понял, что пытался увидеть в окне автобуса. Услышать в речи друзей. Зачем снова «поднялся» на трубу. Надо было жить. А я пользовался жизнью. Мне могла помочь Вера, но я её не впустил. А так хотелось. Хотелось видеть эти чёрные, как смоль волосы каждое утро. И в меру узкие глаза. И такие белые зубы на фоне смуглой кожи. И познакомиться с её дочерью, о которой она так много говорила...
Снег, моментально забив лёгкие, будто нашпиговал меня холодом.
Здравствуй, Снежная Королева. Я не хотел, но ты позвала.
|
|