ecorche фр. - с содранной кожей
Меня зовут Экорше.
Врач, принимавший роды, отдал меня с рук на руки преподобному Джонасу проронив одно только это слово, и сразу ушел обратно - в операционную. Сестра едва успела промокнуть пот с его лба. Моя мать была еще жива. А я - уже мертв. "Экорше" - сказал акушер, подписывая мне смертный приговор. Но добрый отец Джонас не был так сведущ в лекарском искусстве и потому счел диагноз именем, что дала мне перед смертью моя несчастная мать.
Так я остался жить.
Потом, четырнадцать лет спустя, мне случилось смотреть за одним умирающим. Это была моя работа в стенах обители - ухаживать за безнадежно больными. В жарком ли бреду, в тяжком забытье - они не видели моего лица, но и не чурались моих прикосновений. Жар горящего изнутри тела - вот и все человеческое тепло, что было мне доступно с тех пор, как умер преподобный Джонас. Но я любил свою работу - я как никто умел обрабатывать язвы.
Лишь однажды умирающий схватил меня за руку. Я взвыл - даже одежда до сих пор причиняет мне боль - попытался разжать судорожно сведенные пальцы и лишь тогда заметил, что человек в сознании.
Голубые глаза необыкновенно ясно - без страха и отвращения - смотрели с худого, заострившегося лица.
- Экорше!
- Да, сер. Меня зовут именно так, - удивился я, забыв на минуту о впившихся в плоть пальцах.
- Надо же... Иногда Бог творит чудеса, - улыбнулся он, ослабив хватку.
Я не стал убирать его руку и просидел с ним так, пока пальцы его не соскользнули, уронив несколько капель моей крови на чистый лён. Тогда я принялся менять простыни, легко ворочая усохшее тело.
Этот человек никогда больше не открывал глаз, но его последние слова всерьез заинтересовали меня...
- Твою мать... Саймон!
- А?
Человек вздрогнул, выронив на скамью тонкую стопку пожелтевших от времени листов. Поднял взгляд на второго.
- Я говорю, как ты считаешь? Может, стоит разобрать тут всё по косточкам? Что если все мощи здесь - святые?
Сидящий окинул взглядом пронизанный солнцем храм. Не самый большой, но, самый причудливый из всех, что он видел. А уж храмов-то он - расхититель гробниц, торговец реликвиями - на своем веку повидал достаточно.
- Господи, Питер! Какая к черту разница? Или ты всерьез веришь в целительную силу гнилых костей? Не мешай мне.
...Я начал читать апокрифические тексты Последних веков. Святые отцы и раньше смотрели на меня косо, и потому все вздохнули с облегчением, когда я попросил рясу нищенствующего монаха. Отшельничество не пошло мне на пользу. Я жил впроголодь: кружка для пожертвований чаще пустовала, и ни одна живая душа не согласилась бы впустить меня на ночь - раны мои снова кровоточили, так, будто бы я снова рос.
Но боль не остановила меня, ведь я узнал способ избавиться от неё навечно.
Я решил посвятить свой подвиг древнему ордену Капуцинов, чей плащ с особо скроенным капюшоном укрывал меня от любопытствующих взглядов и дарил минутную жалость, да пару монет на дно кружки. И я не стал уходить слишком далеко от святой обители в поисках земли, пожирающей плоть, как это делали монахи до Апокалипсиса. Нынче плоть сама пожирала себя, часто - еще при жизни. А слух об отшельнике-экорше держал бы недовольных на расстоянии. Однако опасения мои были напрасны. Весть о новом храме не только быстро распространилась по всему округу, но и снискала неожиданное сочувствие...
- Слышь, Саймон?
- О, дьявол... Что еще?
Питер держал в руках гирлянду, собранную из позвонков, на шее болталась другая. Искусно сработанная, белая и почти прозрачная - за неё дали бы неплохую цену в лавке редкостей. А если бы удалось убедить скупщика в том, что все эти кости принадлежат святому - цена их взлетела бы семикратно. К сожалению даже в раю не наберется столько святых, чтоб сложить из их костей целый храм.
- Я нагрузил мулов, снял со стен все, что только смог. Остальное скреплено намертво. - Он ухмыльнулся невольной шутке. - Намертво, да. - Замолчал, улыбаясь.
- Братец, - сидящий отложил листки, потер пальцами переносицу, - от меня-то ты чего хочешь?
- А, да... Вот! Этот орнамент на потолке, розетки и своды. Думаю, лучше продать всё так - лорду Протектору, в его дворец. Я уже придумал, как провернуть это технически. Здесь шесть колонн из черепов...
Питер опустил гирлянду на лавку, медленно пошел вдоль стен, объясняя свой замысел. Звук шагов по мозаичному полу гулко разносился под сводами. "Уникальная акустика" - подумал Саймон и вновь склонился над листами.
...Сперва работа шла туго: вскрывая старые могилы, я оросил своей кровью каждую пядь кладбищенской земли, а ведь кости еще нужно было сортировать, обрабатывать... С тем, что собрал за два года, я не мог заложить даже фундамента. Чертежи и эскизы, вдохновлявшие в начале пути, теперь повергали в уныние.
Был ли то Божий промысел, но только на третий год к порогу кельи, что я сложил для себя из больших берцовых костей, пришел простой горшечник, житель близлежащего посёлка. Разглядывая кладку - любопытствуя, или боясь взглянуть мне в лицо - он спросил, верны ли слухи о том, что я основал здесь новый храм, и нет ли у меня каких-нибудь святых мощей, прикоснувшись к которым могла бы исцелиться его жена. Я вынужден был обмануть беднягу в его надеждах. Я только лишь мечтал возвести раку, достойную хранить великие реликвии, но не мог даже приступить к строительству. Малый заметно приуныл, однако не спешил уйти, и я - обычно лишенный живого человеческого общения - с радостью посвятил его в свои замыслы.
Каково же было моё удивление, когда пару месяцев спустя горшечник вернулся с мощами своей жены, и передал их мне в дар, с пожеланием, чтобы череп его супруги стал краеугольным камнем нового храма.
Скоро я забыл дорогу к заброшенным кладбищам...
- Матерь Божья! Саймон! Ты только взгляни на это!
Скрипнув зубами, Саймон поднял голову. Питер пританцовывал у одной из колонн, по левую руку от алтаря. Восторг на его лице был неподдельным. Пришлось сунуть оставшиеся листки в карман.
В алькове, склонившись над сложенной из тазовых костей колыбелью, сидела женщина в древнем, ниспадающем до пят облачении. Голова её была скрыта под капюшоном, на костлявой ладони протянутой к колыбели руки покоились маленькие пальчики спеленатого ребенка. Вынув из-за голенища нож, Саймон приотбросил край покрывала - на него щербато скалился детский череп размером с кулак.
- Отвратительно. - Он тщательно вытер лезвие о рукав.
- Не скажи, - Питер присел на ступени алтаря, - что-то в этом безусловно есть.
Саймон обернулся. Брат сидел подперев щёку кулаком, с мечтательно затуманенным взором. "Только что слюну не пускает" - подумал Саймон и сел рядом. Отсюда натюр морт выглядел действительно... трогательно. Саймон вытащил из кармана последние листы.
...Но даже с истовой верой новых моих прихожан, с их страстным желанием помочь строительству, возведение храма заняло не один десяток лет.
Не знаю, как я пережил эти годы? Моя болезнь не оставляла меня и на миг, струпья не могли заменить кожу. Господь иногда творит чудеса. Хочется верить, что я жив еще, лишь для того, чтобы вновь узреть его величие и благость. Сегодня, когда готова великая рака, жажду великого чуда. Я разослал письма всем крупным торговцам реликвиями с просьбой пожертвовать новому храму хоть малую часть святых мощей, которые иначе всё равно будут уничтожены ради изготовления "божественной воды", обладающей якобы целебными свойствами.
Я получил всего один ответ, но и того для меня достаточно. Завтра дух войдет в мертвое тело. Так или иначе - наступит конец моим страданиям.
Саймон поднял голову.
Перед ним дева Мария протягивала ладонь младенцу Иисусу.
- Где старик, Питер? - он обнаружил вдруг предательскую дрожь в голосе.
- А? - Питер уставился недоуменно. - Я зашил его в джутовый мешок. Первым же делом, не беспокойся, доедет целиком, по дороге не растеряется.
- Тащи его сюда, Питер, - дрожь передалась на руки.
- Да что стряслось-то? - Питер привстал. - Он что? Не настоящий святой?
- Настоящий, братец, в том-то и дело, что настоящий! - Он уже не скрывал нервного ликования. - Ну что стоишь? Живо! Только, смотри, аккуратнее.
На бегу уже Питер махнул рукой: мол, понял.
- Ты заключил свою сделку с Богом, старик, - сказал Саймон, когда распорол мешок по шву и снова увидел лицо, одинаково отталкивающее как в жизни, так и в смерти, - позволь же и мне заключить свою.
Он обхватил и легко вынул, положил у ступеней алтаря укутанное в рясу тело, накинул на лицо капюшон.
- Это твой храм, старик... Твоя рака, - прошептал он, поднимаясь с колен.
- А как же мы, Саймон? - спросил Питер растерянно.
- Мы? - Саймон обернулся и хитро подмигнул брату. - Мы станем смотрителями храма святого Экорше, Питер.
|
|