… Ночь.
Была чёрная, страшная, зимняя ночь.
Выла пурга.
Хлопья снега бились о деревья и разлетались на мелкие крупицы, которые тут же подхватывал ветер.
В княжеском шатре, так как роды застали их в лесу, на небольшой поляне, в плошке, совсем не предназначенной для этого, горела сальная свеча. Слабый огонь с трудом освещал ложе, на котором в нестерпимых муках корчилась Альдона. Её лицо было бледно, по нему стекал пот.
Воды давно уже отошли, а она никак не могла разродиться…
Промокший дорожный плащ князя, постеленный вместо простыни на еловых ветках, заменяющих кровать. Мокрый от пота, околоплодных вод и крови. Насквозь промокшее тяжёлое платье с окровавленным подолом. Тяжёлое дыхание и крики женщины, её глухие стоны.
- Марина… моя дочь… уведи её отсюда… не надо ей видеть этого… - молила Альдона при¬нимающего роды Земовита Мазовецкого, - уведи…
Князь был бледнее роженицы, руки тряслись. Он предпочёл бы сейчас быть на поле битвы и защищать свою жизнь, а не сидеть у постели молодой женщины, воющей от боли и безнадёжной ситуации. И увести из шатра десятилетнюю Марину он не мог, было просто некуда – за имитацией двери начиналась улица.
Пурга, страшные завывания которой доносились сквозь плотную ткань полога, распалялась ещё больше. Снег и ветер сплошной пеленой гуляли вдоль матерчатого шатра и сбивали с ног всех, кто попадался на их пути. Поэтому о том, что бы послать слугу за повитухой в ближайшую деревню не было и речи. Молодому человеку приходилось самому вникать в тонкости дела, которое ему раньше казалось проще простого, а вот теперь, когда судьба столкнула его с реальными родами в полевых условиях, он начал понимать, как же это сложно.
Марина смотрела на мучившуюся мать, на её перекошенное лицо. Она так хотела помочь ей, но не могла сделать этого в силу своего возраста. В память девочки намертво врезалось волчье завывание пурги и как тонкие пальцы матери рвали от дикой боли толстую ткань плаща.
Она запомнила свой безумный крик, когда князь, понявший, что Альдона, скорее всего не разродится и умрёт, крикнул слугу, который, в отличие от воинов стражи, разложивших на поляне костёр, построил себе из еловых веток небольшой шалаш возле шатра господина, и велел ему принести флягу с водкой, после чего достал из – за пояса длинный узкий нож. Когда напрочь замёрзший слуга принёс флягу, Земовит щедро полил нож вонючей жидкостью, и, задрав подол платья роженицы, поднёс нож к животу.
Марина, предварительно связанная князем (он очень боялся, как бы девочка в порыве отчаяния и жалости к матери, не стала хватать его за руки) сидела между импровизированной кроватью и стеной шатра. Она визжала и тряслась в истерике, пытаясь закрыть глаза, но у неё не получалось – веки не хотели опускаться, что – то подталкивало её, измученную и уставшую, смотреть на этот кошмар. А Земовит тем временем думая о том, как бы не задеть младенца, осторожно и сосредоточенно вспарывал Альдоне живот.
Альдона зашлась в диком, продирающем до самых костей крике.
Из – под ножа брызнула кровь.
Роженица потеряла сознание.
И это было к лучшему: умирающая Альдона не видела, как трясущимися, окровавленными руками князь вынимал из её утробы мёртвого младенца.
Марина сидела на прежнем месте и тупо смотрела на рыдающего Земовита. Князь понимал, что младенца ничто не вернёт к жизни, и от этого было так больно, что он, не стесняясь, лил слёзы.
- Почему он не плачет? – голос у девочки сиплый, сквозь слёзы трудно разобрать, что она говорит, но князь понял.
- Он умер, Марина.
- Нет… нет… нет… Он не умер, он просто спит!
- Марина, девочка, посмотри правде в глаза…
Князь шарил по шатру глазами, ища во что бы завернуть тельце малыша. Не найдя ничего, он молча разделся до рубашки, снял её и разорвал на две части. Марина смотрела, как Земовит, полуголый, передёргивая плечами от холода, заворачивает тело её братика и осторожно кладёт его на снег, усыпанный игольником.
- Развяжи меня, - Марина протянула князю связанные руки, она уже поняла, что для матери муки закончились и закончились навсегда, - но вначале оденься, а то простынешь.
Земовит послушно накинул камзол, потом поднял с земли окровавленный нож и подошёл к девочке. Разрезав верёвки на её руках и ногах, он сжал хрупкие плечи Марины и заглянул ей в глаза: взгляд девочки был пустой, в нём не было жизни.
Князь коротко вскрикнул: взгляд Марины напугал его, он выпустил плечи девочки, продолжавшей сидеть на снегу, и подошёл к Альдоне.
Едва взглянув на неё, Земовит понял – женщина мертва…
***
К полудню следующего дня пурга стихла.
Земовит, как того требовал языческий обычай, а умершая в страшных муках женщина была литвинкой, она чтила Великого Перкуна и не признавала христианство, предал тела Альдоны и её сына огню.
Марина смотрела, как пламя пожирает тела близких ей людей, и горько плакала…
|
|