Синопсис
романа "Пояс Афродиты" (только для женщин)
Объем: около 9 авт. листов
Жанр: Любовный роман с элементами мистики
Боясь любовного гнева Афродиты, ее ласкающей жестокости, Зевс подарил ей чудесный пояс. Желая задобрить Афродиту, олимпийские боги поднесли ей драгоценные подвески, утяжелившие пояс и сделавшие его еще более прекрасным. Красавец Аполлон – совершеннейший прозрачнейший алмаз Красоты. Гера – бирюзу Целомудрия, голубую, как глаза прекраснейшей из девственниц. Влюбленный в Афродиту Арес - огромный кроваво- красный яхонт Чувственности. Лукавый Гермес – оранжевый гиацинт Запрета. Зевс – небесно-синий сапфир Тайны. Последним подарком стал извлеченный Афиной из самых глубин мироздания, из чрева вечного зияющего Хаоса, гигантский смарагд Мысли. Вместе они слагали Любовь, делая ее всесильной и всепоглощающей.
Афродита мечтала родить прекрасных, как она сама, дочерей и каждой подарить по заветной подвеске, передав им всю силу женской власти и завет быть безжалостными с мужчинами. Но богиня судьбы Немезида распорядилась с божественной жестокостью. Вместо ослепительных красавиц Афродита рожала никому не нужных жалких уродов: тяжеловесного увальня Гермафродита с удвоенными гениталиями, женской волосатой грудью и бородой; отвратительного карлика Приапа с непотребно большим фаллосом, застившим ему весь белый свет; несчастную, превращенную в змею Гармонию. Отчаявшись перебороть Судьбу, Афродита решила раздарить сокровища любви прекраснейшим смертным женщинам.
Красоту она подарила Елене, Целомудрие – Суламифи, Чувственность – Клеопатре, Запрет – Сафо, Тайну - Марии. Только Мысль тысячелетиями ждала свою владелицу. История любви каждой из этих женщин завершает соответствующую главу романа.
Шестой избранницей богини оказалась Ева, наша современница, молодая красивая женщина, с юности мечтавшая написать самую правдивую в мире книгу о любви. Она наблюдала, собирала впечатления, думала и ждала. Только раз ей случилось полюбить самой, но она, стремясь сделать карьеру, оставила возлюбленного и отправилась из родного города в столицу, где стала известной журналисткой, специализирующейся на гендерных проблемах.
Еще в родном городе Еве, как ей тогда показалось, совершенно случайно, попал в руки старинный флакон в виде обезьяны, держащей большой изумрудный орех. Выяснив истинную цену флакона, Ева пришла в смятение. Но еще большее волнение вызвал у нее удивительный факт: оказывается, держа в руках обезьяну, ее обладательница могла читать мужские эротические мысли. Подумав, Ева решила не пользоваться флаконом, и спрятала его, доставая лишь по особой необходимости.
В столице Ева нашла себе достойную партию, ее избранник был умен, хорош собой и богат. Любви не случилось, но Еве исполнилось тридцать, и она решила выйти замуж. До свадьбы оставалось совсем недолго, когда Ева по делам службы отправилась в Великобританию. Там, в Королевской Лондонской библиотеке она случайно прочитала старинный трактат "О любви", где рассказывалась история пояса и подвесок, и упоминалось, что все получившие их женщины были несчастливы и рано умерли. Но поразило Еву не это, а основная мысль трактата:
"Те же, которые глупы и самонадеянны и думают, что могут понять, что есть любовь, бывают жестоко наказаны. Ибо есть это Великая Тайна, не подвластная никакому разумению, ни человеческому, ни свыше. И ума никакого на это не хватит.
И велика сила любви настолько, что даже всемогущего бога евреев, которого они никак не называют, заставила умалить самого себя и ограничить, освободить пространство от заполненности собой. И он стянулся в первоначальную точку для того, чтобы было где поместиться прочему миру, которому можно было бы явить любовь и благо. И если даже бог освободил место для любви, то сильнее она всего на свете.
И нельзя ее расчленить на части, нельзя выделить причины ее, ибо она сама первопричина. Тот же глупец, что делит ее, получает не всю полноту ее, а лишь малую часть, которую смог выделить, а то и вовсе ничего, ибо неделима она. И можно лишь радоваться и наслаждаться ею. В этих же словах истина".
Ева поняла, что занималась бессмыслицей: собирала сведения и информацию о чужой любви, вместо того, чтобы любить самой. По телефону она расторгла помолвку и решила лететь в родной город, к своему первому и единственному возлюбленному, который все еще любил и ждал ее. Первым же рейсом она вылетела в Россию, но самолет упал в море. Перед смертью Ева успела подумать: "Она не отпустила меня. Господи, неужели я была самая умная?
Отрывки из романа
Мужчины казались юной Еве неумными, напыщенными и высокомерными, разочаровывали. Почти все были жадными. Принеся букет или пригласив в немудреный ресторан, считали это вложением денег, приносящим солидный процент в виде непременного и очень скорого обладания привлекательным женским телом. Некоторые мужчины считали, что даже поездка на сомнительном автомобиле является основанием для того, чтобы рассчитывать на сексуальную благодарность.
В собственных семьях мужчины тоже жадничали, могли часами пилить жен за копеечную помаду, поедом жрать за грошовую вазочку.
Подарков женщинам советские мужчины дарить не умели и не любили. Чахлый рублевый прутик мимозы на Восьмое марта, бутылка шипучки или кубинского рома на Новый год, колготки в день рождения – вот чем, в лучшем случае, приходилось довольствоваться большинству верных жен и терпеливых любовниц. Какие там квартиры, какие меха-бриллианты, да, слышали, что так бывает, да читали, но не с нами, ни с нашими подругами и знакомыми ничего подобного не случалось. Один поклонник Евиной матери вообще повадился приходить на следующий день после праздника: дармовая выпивка-закуска еще не кончилась, а необходимость в подарке уже отпала. Вот и приходил он девятого марта, второго января, двадцать четвертого июля после матушкиного дня рождения.
Мужчины были влюблены в себя и искренне полагали, что все, связанное с ними интересно и приятно для женщин. Считали само собой разумеющимся, что женщинам доставляет удовольствие стирать их грязные носки, не допускали мысли, что хоть что-то в них может быть неприятным и отталкивающим. Терпеливые и ко всему привычные советские жены подносили пьяным мужьям тазики для извержения съеденного и выпитого, а заболевшим - утки, ставили клизмы, домашними средствами лечили геморрой, делали компрессы на скрюченные поясницы и подагрические шишки.
Мужчины были спесивы, явно и неявно подчеркивая мнимое ими превосходство. Ева часто наблюдала, как какой-нибудь неотесанный пролетарий запанибрата, а то и по-хамски, разговаривает с милой и умной женщиной, явно отшлифованной университетским образованием. С женами же вообще не церемонились.
-Ух, коза безмозглая, - орал кривоногий маленький, похожий на ведьмака Евин сосед на свою высокую, красивую, спокойную жену. – Нормально сготовить не умеешь, овца.
Но сжирал все подчистую.
Ева рассказала об этом своим университетским подругам, инициировав любимое всеми обсуждение мужиков.
- Некоторые из них считают себя настолько умными, что, имея за плечами пять классов и коридор, берутся не только вести светские беседы с очень образованными тетками, но и начинают поучать их в тех областях, где те являются специалистами. И плевать им, доктора наук это или академики.- прикуривая, поддержала Еву очкастая, невзрачная, но очень умная Светлана.
- Ага, они без комплексов. Считают себя философами, потому что базарят за пивом о всякой ерунде, математиками – если удается решить сыну задачу за третий класс, физиками - если могут починить розетку! – вторила ей не менее умная и ехидная Люси
- И любят анекдоты про неумных красивых блондинок, сами будучи лысыми глупыми уродами! – включилась ослепительная золотоволосая Марина.
А Светлана продолжала:
- Вообще, основой исконного мужского ощущения превосходства над женщиной является чисто физиологический факт. Там, где в женской телесности было отнято природой, у мужчин было добавлено. И этот самый главный для мужчин выступающий впереди их естества орган, а по-русски говоря, хрен и есть причина их огромного самомнения.
- Да, бабоньки, очень несправедливо, - вздохнула Люси, рассматривая себя в зеркало. - Женщины красивее и благороднее мужчин, могут рожать детей, умеют абсолютно все. Но у любого самого неприспособленного, никчемушного и физически убогого мужичонки имеется, позволю себе это слово, фаллос, расцениваемый как знак человеческого качества.
И все согласились, что живя в полу-европейской стране, советские мужчины с мусульманской последовательностью считали себя лучше женщин на основании именно этого факта.
Ева записала в дневник, что мнимое интеллектуальное превосходство мужчин зиждилось на простом, но очень прочном фундаменте. Так уж сложилось в этой стране, что бывшие школьные и вузовские отличницы, натренировавшие свои мозги запойным чтением и решением математических задач, после замужества сгибались под непосильной ношей советского быта и воспитания детей и просто физически были вынуждены уступить мужчинам интеллектуальную дорогу. Беременные аспирантки должны были, бросив науку, уходить в декретный отпуск и впоследствии защищать не диссертации, а появившегося ребенка от жизненных невзгод. Женщины-доценты думали о контурных интегралах, синекдохах и фермионах, одной рукой помешивая в кастрюле, а другой гладя белье бездельнику-мужу.
Писать диссертации, статьи, научные и художественные книги было чрезвычайно сложно в условиях, порождающих каждую минуту незначительные, но съедающие время и силы жизненные коллизии. Все эти: "Где взять чистую рубашку?", "Мама, я хочу есть!", "У меня не получается задача", "Когда ты, наконец, станешь нормальной женой моему сыну!" – проинтегрированные по всем ситуациям и лицам, как раз и давали время, равное времени между приходом со службы и сном.
- Слушайте, вы видели когда-нибудь русскую семью, в которой командовал бы мужчина? –говорила Светка. – Во всех семьях бабы главные. Но раз мужики такие умные, зачем они подчиняются дурочкам?
-А как вам нравятся шуточки о женской логике и непредсказуемости? – подначивала Ева. – Они считают нас простыми как коровье мычание.
- Эти придурки просто не могут понять своей единственной извилиной, что если они что-то не могут предсказывать, значит это является не простым, а сложным, - отвечала аспирантка Инночка.
- Не судите их строго девочки, - вмешивалась другая Светка, только недавно родившая. – Так уж они примитивно устроены, природа их обделила. Вот родили бы, сразу бы мозги просветлели.
- Какие там роды, достаточно месячных, при виде крови большинство мужиков готово в обморок упасть, - презрительно констатировала Марина.
Все эти наблюдения и разговоры могли привести Еву к феминизму, но прямолинейность феминизма исключала гармонию полов в той же степени, что и дискриминация женщин и, как всякая прямая линия, вела человечество к упадку. Феминистки были слишком серьезными, а Ева была лукава. Советские же женщины, феминистками в большинстве своем не являясь, но и без того смотрели на мужчин весьма скептически, нимало на их счет не обольщаясь. И при этом смеялись.
Каждая могла рассказать историю о своем собственном подлеце-мерзавце, или даже о нескольких. Один, разводясь и уходя из квартиры жены, увез не только всю мебель, носильные вещи жены, детские игрушки и кроватку, но не побрезговал и начатым куском мыла. Другой, раздосадованный тем, что смертельно усталая жена поручила ему качать коляску с двойней, и, давая выход своей пьяненькой ярости, пел на мотив колыбельной все известные ему матерные слова.
- Е… твою мать! –голосил он на мотив "Хазбулат удалой", пока вернувшаяся с ночной смены теща не отняла у него малюток.
Кто-то бросал жен с двумя, тремя, четырьмя, пятью и даже шестью детьми и потом всю жизнь не давал ни копейки. Каждая брошенная жена мечтала только об одном: плюнуть на крышку гроба бывшего суженого.
.
.
.
Ева стала наблюдать за знакомыми женщинами. Красота, чужая и собственная, чрезвычайно волновала женщин, особенно молодых, казалась величайшей ценностью. Она была важнее ума, здоровья, богатства. Умные уродины завидовали смазливым глупышкам, последние относились к первым с искренней жалостью. Чтобы быть красивыми голодали; сдавливали тела тисками граций; мерзли, терпя тридцатиградусные морозы в прозрачных колготках; выжигали перекисью волосы; обливаясь слезами, выщипывали брови; терпя неведомые мужчинам муки, носили тесные туфли. Ни одна женщина, представься ей выбор, быть красивой или богатой, не выбрала бы богатство. Предполагалось, что к красоте прикладывается все, и богатство, в том числе.
Тем не менее, на странной родине Евы, было огромное число красивых, но бедных и никому не нужных женщин. Советский Союз явно был рекордсменом по числу нищих и не пристроенных красавиц всех национальностей, возрастов и социальных статусов. Советские мужчины в большинстве своем не только не гнались за красотой своих женщин, но даже пугались и чурались красоты, полагая ее ненужной и обременительной.
Удивительно, но многие красивые советские женщины были к тому же еще и умны. Такое совершенство, расценивающееся мировой историей как редкая аномалия, встречалось буквально на каждом шагу, но далеко не всегда было востребовано. Нередко красивые и умные женщины были, к тому же прекрасными хозяйками, но и это не меняло дела. В огромной библиотеке, где работала мать Евы, таких умниц-красавиц-хозяюшек было немало, даже и молоденьких, но редкая выходила замуж. И они, отцветая, но так и не плодонося, потихоньку старели, покрывались пылью времени, как обожаемые ими книги, становились усталыми, побитыми жизнью тетками, а затем и странноватыми красивенькими старушками. Печально было наблюдать за этими многочисленными женскими пустоцветами.
Все женщины хотели быть красивыми, старались быть ими, используя для этого все возможные средства. Рассматривая нравящиеся ей женские лица на экранах, в журналах и на улицах, Ева быстро поняла, что существует определенная технология, позволяющая значительно усовершенствовать женскую внешность. Мейк-ап был самым прикладным видом живописи, важнейшим в истории искусства типом идеализированного автопортрета, рисуемом на собственном лице. Женщины талантливо создавали себе новые лица, максимально приближая их к желаемому идеалу. Заменяли брови на совершенно новые, выписывали мало похожий на исходный рот, поразительно увеличивали глаза, меняли их форму, даже цвет, многократно удлиняли ресницы, преображали лепку лица – и все это при помощи двух-трех незатейливых коробочек, одного тюбика, одного карандаша и нескольких щеточек. В условиях тотального советского дефицита и не менее тотальной нищеты некоторые умелицы научились обходиться детскими карандашами или коробочкой грубого театрального грима, продаваемого в художественных салонах.
Женская нагота, которую Еве удалось увидеть, была не лучше ее собственной. Отвисшие груди, тяжеловатые бедра, коротковатые ноги с толстыми щиколотками, казалось, были нормой и никого не расстраивали. Между тем, большинство из этих женщин имели мужей и любовников и нимало не задумывались о несовершенстве собственного тела. Ева поделилась своими наблюдениями с толстой Катькой и получила убежденный ответ с использованием запредельного глагола:
- Большинство тел некрасиво, красивы только пять процентов. Однако замуж выходят все и е… все. Так что не переживай из-за ерунды!
Жизнь на каждом шагу демонстрировала правоту этих слов. Мужские сексуальные приоритеты легко определялись статистически. В большинстве случаев вкусы мужчин удовлетворялись не формами, а размерами. Большинству мужчин нравились большие груди и пышные упругие задницы. Они вовсе не обращали внимание на те детали, которые культово воспевались в любовных романах. Мало кого волновали розовые, прозрачные в солнечных лучах ушки, маленькие руки, ямочки на щеках, завитки волос на шее. Рекордсменами мужского внимания были ложбинка между грудей, особенно пышных, и обтянутые узкой юбкой выпуклые ягодицы, магнитом притягивающие взгляды даже самых примерных мужей, любящих своих жен и не помышляющих об адюльтерах.
Чрезвычайно волновали мужчин женские ноги. Предпочтение отдавалось длинным, крепким и стройным, но любые женские ноги, даже кривоватые, заставляющие мужчин едва уловимо презрительно морщиться, завораживали их, если только были достаточно обнажены.
Ева долго думала, почему именно женские ноги так притягивают мужчин. Ответ явился сам собой и был записан в сокровенный Евин дневник, куда она взяла за правило заносить материалы для будущей книги. Скользя взглядами снизу вверх, мужчины подспудной, генетически предрешенной фантазией преодолевают препоны и границы юбок и умозрительно дорисовывают линию ног, соединяя их в том самом скрытом желанном месте, откуда все они вышли и куда всю жизнь стремятся возвратиться и регулярно возвращаются. Если, конечно, повезет. Ноги обрамляли смыкание, замыкание, экстремум, максимум, критическую точку, сингулярность, аттрактор женского тела. Женские ноги – это Дорога Туда. И чем длиннее и красивее эта дорога, тем сильнее любому мужчине хотелось ее преодолеть.
При ближайшем рассмотрении любое нагое женское тело проигрывало в красоте телу полуобнаженному, слегка прикрытому, хоть немного одетому. Умные женщины понимали это, демонстрируя свои тела в минуты любви в особых, тайных, несравненно увеличивающих притягательность женского тела нарядах. Черные ажурные чулки, шелковые пояса, а тем паче подвязки, кружевные трусики, полупрозрачные бюстгальтеры, подающие мужчине грудь, как на подносе, туфли на высоких каблуках возбуждали мужчин гораздо более, чем то, что скрывалось под ними. Все эти прелестные дамские штучки можно было снимать, не стесняясь, в полумраке или даже при свете, медленно заводя мужчину, с удовольствием наблюдая, как он превращается в самца.
Далеко не всякая женщина в советской стране могла позволить себе, а тем более найти подобное белье. Грубые атласные лифчики и почти доходящие до колен панталоны, в лучшем случае простые вискозные трусики, зашитые колготки приходилось быстро скидывать, пока любимый отвернулся, укромно прятать, а после надевать украдкой, выбирая удобное время. Тотальный дефицит и низкая зарплата заставляли многих Евиных соотечественниц встречать партнера только обнаженными и только лежа, навсегда исключив из любовного действа возбуждающую увертюру раздевания.
Однако советские мужчины не брезговали и женщинами в рейтузах с начесом, хлопчатобумажных чулках в резинку и мужских майках. Встречались даже женщины, которых неизбежное соитие настигало в мужских кальсонах, причем это обстоятельство мужчин не обескураживало, на качество полового акта не влияло. Подобные прецеденты наводили на мысль о преувеличении роли красивого белья в контакте полов.
Но мужчины все же обладали определенными вкусами в отношении женской внешности и имели четко проявленные пристрастия. Предпочитали иметь дело с веселыми, но в меру; компанейскими, но чтоб не сильно выпендривались; симпатичными, но не слишком; чтоб хвалила, но не надоедала, все умела, но не попрекала. Рядом с такой женщиной можно было расслабиться. Красавицы же оказывались слишком обременительными для ленивых душой и телом и, в большинстве своем, неимущих советских мужчин.
Взрослые мужчины предпочитали веселых полнотелых бабенок, румяных, попастых, сисястых, не дур выпить и закусить. У этих все горело в руках, в доме - чистота и порядок, на зиму всего накручено-наверчено, в холодильнике – бутылочка, на сковороде – шкворчащие котлеты. Работали они преимущественно продавщицами-парикмахершами-кладовшицами, но встречались и представительницы более редких профессий.
Если речь шла о женитьбе, то наибольшей популярностью пользовались самые обыкновенные, некрасивые, но и нестрашные, простые, мало заметные девушки и женщины. Вообще же, встречались и женились на тех, кто оказался рядом, был удобен и не отказывался. И если подобные браки совершались на небесах, то в этих случаях силы небесные были весьма предусмотрительны, максимально упрощая задачу поиска своей половины и помещая будущих супругов в один класс или в соседние подъезды.
- Зачем тебе Танька, она ж из Ленинского района, - учил в трамвае один парень другого. - Охота тебе через весь город к ней таскаться! Что, поближе не нашел? Вон хоть у меня во дворе полно девок.
Но спасибо советским мужчинам - они хотели жениться! Качество социалистической сферы обслуживания не позволяло оставаться неженатыми всем, кто хоть сколько-нибудь волновался о еде и чистых рубашках. Помимо приобретения дармовой и старательной прислуги за все привлекала также перспектива обрести верного друга, которому можно без опаски жаловаться на сволочь-начальника, с которым можно было лениво коротать вечера перед телевизором вместо того, чтобы гробить здоровье в беготне по бабам. А при случае и распить бутылочку, причем не в кустах, не в дорогущем ресторане, а на чистенькой, вымытой этим же другом кухне под приготовленные им же соленья.
Но и другие, даже те, чьим лозунгом было: "Сначала надо нагуляться", - по мере того, как уходили в женатую жизнь друзья, начинали ощущать смутное беспокойство, одиночество и страх попасть к шапочному разбору. Женились опрометчиво, не имея квартир и приличных доходов, приводя молодую жену на каторгу домашнего труда под недреманное око свекрови, или сами шли в примаки к теще, которой были нужны как собаке пятая нога. Понятно, что при таких мужских матримониальных традициях красота оказывалась в длинном реестре женских достоинств на одном из последних мест.
Еве пришлось констатировать почти очевидный факт: в конце двадцатого века на одной шестой части земной суши женская красота была недостаточно востребованной. Да, многие мужчины, следуя еще теплившемуся в них природному инстинкту, делали стойку на красивых женщин, желали ими обладать. Красота во все времена считалась показателем духовного и физического здоровья и привлекала самцов, стремящихся к продолжению рода. Но духовная или эстетическая тяга к красоте у мужчин встречалась крайне редко. Красота манила преимущественно очень молодых мужчин, совсем мальчиков которые иногда вытворяли из-за нее что-нибудь этакое. После школы же красота оказывалась залежалым товаром.
Невозможно было поверить, что когда-то и где-то из-за женской красоты мужчины теряли рассудок, проматывали фантастические состояния, заканчивали жизнь самоубийством, убивали друг друга, развязывали войны. Толи анналы классической литературы, заполненные воспеванием женской красоты и описанием творимых из-за нее мужских безумств, содержали преувеличенную информацию, толи время было такое, толи место, но не почиталась более в России женская красота так, как она того заслуживала.
Итак, на поверку мужчины оказывались практически всеядными, готовыми употребить любое достаточно молодое и здоровое женское тело, даже сомнительной красоты. Никто ни от чего не отказывался. Достаточно было иметь в наличии все необходимые женские органы и умело их демонстрировать. Эти выводы расстраивали и обескураживали своей физиологической простотой, успокаивало лишь то, что пока речь шла не о любви, а о сексе.
Суламифь
Шулламит была девушкой из виноградника. Кисти винограда походили на женские груди, маленькие и большие, темные и светлые, мягкие и упругие, но все такие вкусные, такие безмерно сладкие, что оторваться от них было нельзя. Она никогда не ела ничего, кроме винограда и пресных лепешек. Она была сиротой и вместе со своими братьями работала на виноградниках, утоляя жажду водой, а голод – кистью сочных ягод.
Прекраснейшей из женщин была Шулламит, хотя и не знала этого. Солнце Иудеи опалило, даже обуглило ее, сделав кожу очень темной. На почти черном лице звездами сияли голубиные глаза, алые губы потрескались. Яркие вьющиеся волосы, отсвечивающие гранатом и пурпуром, свободно струились по гордой спине до тонкой талии. Ее тело, несмотря на тяжелую работу, было очень красиво, слишком красиво для простолюдинки. Даже маленькие мальчики не могли оторвать от него взгляд, когда девушка в легких сандалиях шла по склонам холма. Мужчины, проходя мимо, страстно шептали ей вольности. Но Шулламит помнила данное матери обещание: беречь свой сад для возлюбленного мужа своего
.
.
..
В жаркий полдень месяца тишрей, когда лето встречалось с осенью, а сбор винограда был в самом разгаре, Шулламит присела в тени виноградного куста подкрепиться водой и лепешкой. Она перевела взгляд: с опаленного холма, пробираясь мимо поникших виноградных лоз, спускалась женщина в белом хитоне, с убранными по-гречески волосами. Женщина была богата, ее ноги украшали золоченые сандалии, она одуряюще пахла розовыми благовониями.
- Не дашь ли мне кисточку, дитя? – спросила она Шулламит протяжно и сонно.
Девочка вскочила, сорвала самую сочную и яркую кисть розового терпкого винограда и протянула женщине. Женщина опустилась на выжженную траву и начала лениво есть, из-под полуопущенных век оценивающим мужским взглядом рассматривая селянку.
Женщина была очень красива, гораздо красивее, чем Шулламит. Больше всего девочку поразили ее светлые тяжелые волосы. Холеными пальцами она ощипывала кисть, красиво складывая розовые губы посасывала виноградины.
- Спасибо, детка, - женщина доела и встала. – Вот, возьми, это тебе за виноград.
Она протянула Шулламит маленький серебряный браслет с очень большим небесно-голубым камнем. Браслет был так хорош, что девушка зажмурилась
- Спрячь, а то тебя убьют за него. Одевай только тогда, когда не сможешь не одеть, ты умница, поймешь когда.
Шулламит не успела ни отказаться от драгоценного подарка, ни поблагодарить красивую женщину, как та поднялась и легкой походкой скрылась за гребнем холма. Девочка, не задумываясь, не веря своему счастью, зарыла браслет между виноградными лозами, не успев даже толком рассмотреть его, а сверху прикрыла заметным валуном. Сердце ее билось, она знала, для чего ей браслет. Господь наградил ее, обездоленную, приданным, когда-нибудь она продаст его и купит дом себе и своему возлюбленному мужу.
.
.
.
У мудрейшего и величайшего из всех царей Шломо было шестьдесят жен, восемьдесят любимых наложниц и прочих девиц без числа. Всех их он любил спокойно и ровно, отдавая всю силу страсти только своему суровому Богу и самому себе
.
.
.
Его носилки остановились у подножия холма, засаженного виноградником. Шломо спешился. Народ, издалека увидев своего владыку и желая разглядеть его поближе, прекратил работать, спустился вниз и толпился маленькими кучками. Шулламит последней прекратила работу. Она близко подошла к носилкам и по-детски откровенно стала разглядывать великого царя. То, что она увидела, потрясло ее. Вся красота и мудрость мира, казалось, изливалась из этих веселых и одновременно грустных глаз, полуприкрытых крылатыми веками. Яркость гордого рта подчеркивали черные усы и шелковые кольца густой бороды. Небольшой нос с горбинкой завершали трепетные ноздри. Морщины, пересекшие высокий смуглый лоб, свидетельствовали о глубоких и частых раздумьях. Черный парчовый китл приоткрывал загорелую мускулистую грудь, такую мужскую, такую сильную, надушенную заморскими маслами. Шулламит захотелось обнять гордую благоухающую шею этого мужчины, а ладони красивых сильных рук – прижать к своему разгоряченному лицу. Он был лучше всех на свете.
Она, не раздумывая ни мгновения, стремглав помчалась наверх, туда, где было схоронено ее сокровище. Раздирая в кровь пальцы, она быстро откопала браслет, протерла подолом короткого платья, одела на руку и кинулась назад.
Когда он скрылся в горячей полуденной дали, темно стало в глазах Шулламит, боль сжала сердце, стало нечем дышать. Мир померк, время остановилось. Почему она не заговорила с ним? Почему не привлекла к себе внимание? Но было поздно, абсолютно поздно, больше она никогда не увидит его.
.
.
.
Что это щекочет ей щеку? Чьи ласковые, но твердые пальцы касаются груди? Кто напевно, словно молитву, произносит сладкие картавые слова? Кто же, кроме него, возлюбленного моего? Левая рука его у меня под головой, а правая – обнимает меня!
- Как прекрасна ты, подруга моя, как ты прекрасна! Глаза твои – голуби! Голуби очи твои из-под фаты твоей! Волосы твои как стадо коз, что сбегает с гор Гилъада, зубы твои, как стадо стриженных овец, что вышли из купальни. Как алая нить губы твои, и уста твои милы, как дольки гранатов виски твои. Две груди твои как два олененка, как двойня газели, что пасутся среди лилий. Вся ты прекрасна, подруга моя, и нет в тебе изъяну.
Братья велели ей стеречь виноградник, а своего виноградника не устерегла она!
И зима прошла, дождь миновал, удалился, голос горлицы стал слышен в тишине ночной. На смоковнице началось созревание плодов, и виноградные лозы в цвету начали издавать благоухание. Тогда взял царь Шулламит во дворец свой, в свои покои, на ложе свое.
.
.
.
Год вкушал царь финики и смоквы подруги своей, а затем охладел к ним. Все чаще Шулламит не могла дождаться возлюбленного на ложе и плакала. Шломо же спустился в свой сад, к грядкам ароматов пасти среди садов и собирать лилии.
Поняла Шулламит: время ее прошло, царь разлюбил ее. Иначе и быть не могло: она нарушила заповедь Бога своего и слово, данное матери своей, опьяненная любовью, не уберегла своего виноградника. Девочка взяла маленький серебряный браслет, разыскала на Йерушалаимском рынке ассирийца, торгующего тайными снадобьями, и отдала браслет за сонный порошок, убивающий безболезненно и быстро. В своей старой хижине приняла яд и заснула, шепча напоследок своему возлюбленному недосказанные слова:
- Положи меня печатью на сердце твое, печатью на руку твою, ибо сильна, как смерть, любовь, как преисподняя – люта ревность! Стрелы ее – стрелы огненные – пламень Господень! Многие воды не смогут погасить любовь и реки не зальют ее. Беги, друг мой, и будь подобен газели или молодому оленю на горах ароматных!
Когда Шломо рассказали о смерти Шулламит, он много дней не ел, и не спал, и молчал. Поседели шелковые кудри его, и посерело румяное лицо. Умерев, Шулламит сковала вечными оковами сердце царя, осталась с ним в веках, разделила его славу. Очнувшись, он велел отлить скромный серебряный перстень, а внутри выбить надпись: "И это пройдет". И сочинил плач о ней.
Так мудрейший и самый гордый из мужчин познал, как он слаб перед женщиной.
|
|