Златовласка и Боня. Сказка для взрослых и не очень взрослых детей.
Глава 1.
А ты сам-то в это веришь?
Я устало откинулся от письменного стола, заваленного бумагами и пожелтевшими пергаментами. Чай в стакане уже давно остыл и подернулся какой-то нелицеприятной пленкой, схожей с бензинными пятнами на мутных весенних лужах. Большое увеличительное стекло на костяной ручке, словно пресс-папье прижимало собой мятый, и чрезвычайно истертый документ времен двенадцатого века. Над его переводом со старославянского, я и просидел весь вечер. То, что я в нем разобрал, самым необъяснимым образом разбудило во мне, нечто давно забытое, но от чего-то очень дорогое, словно отбросив лишние тридцать лет, я вновь стал двенадцатилетним подростком, с вечно разбитыми коленями и грязными, в порезах руками. Я вздохнул, глотнул холодный, отдающий березовым веником чай и вновь склонился над рукописью.
….- А еще, брате мой Юрий, в подарок твоей супруге удачно разрешившейся от бремени, я дарую девицу златовласую, на заморских языках говорящую, зело грамоте обученную, и при ней, собаку, странного вида, без хвоста, но с огромными, стоячими ушами. Девку эту, Марьей кличут, выловили ее во время сбора полюдья, недалече от реки Яхромы, верстах в двадцати, уж ты пристрой ее нянькой княжича Всеволода, она ему зело….. Дальше текст был полностью уничтожен временем и водой, но я почему-то точно был уверен, что речь шла о моей подруге детства, соседке по даче-Маше Кирилловой и ее собаке, французском бульдоге Боне, ушастом уродце, чем-то необыкновенно похожим на летучую мышь.
А история, произошедшая со мной в мае 1941года, действительно была загадочна и необыкновенна…..
Правление дачного кооператива, решило очистить заросший пруд, расположенный прямо возле покосившегося, дощатого домика, принадлежащего нашему бессменному сторожу деду Прохору. И не то, что б уж очень он (я имею в виду пруд), был очень нужен товариществу, но какая-то, очень ответственная, пожарная инспекция указала на определенный параграф в своем циркуляре, где черным по белому было указанно на необходимость иметь пожарный пруд на территории дач. И вот, в один прекрасный, майский день, из-за поворота, фырча и страшно воняя бензином, выполз оранжевый бульдозер, с сияющим, словно серебро лезвием ножа перед собой. За рулем бульдозера, сидел костистый мужик в голубой, линялой майке, с черным как у негра прокопченным лицом, ужасно гордый, и, по-моему, невменяемо пьяный. Загнав с разбегу своего железного коня прямо в центр заполненного зловонной тиной, и остатками гниющих водорослей пруда, этот самый мужик, начал энергично дергать какие-то, только ему известные рычаги и педали. Трактор бешено вращал всеми своими колесами, разбрасывая в разные стороны ошметки слизи и грязи, но двинуться с места уже не смог, все более и более погружаясь в смердящую пучину. Когда грязная, черная вода хлынула в кабину, бульдозерист, отчаянно матерясь, выпрыгнул из нее, и, провалившись сразу по свою впалую грудь в это месиво, выпучив от страха глаза, побрел к берегу, тихо, по женски повизгивая. Выбравшись на берег, и растолкав собравшихся ото всюду зевак, он, завывая и не оглядываясь, побежал куда-то в сторону, оставляя после себя коровьи лепешки вонючей грязи. А трактор, блеснув напоследок передним стеклом своей кабины, и прощально фыркнув мотором, ушел на дно. Еще несколько минут, среди больших, мутных пузырей виднелась его труба, с прокопченной нашлепкой, но вскоре и ее не стало. Блестящая как антрацит поверхность пруда успокоилась. Успокоилась и смеющая толпа, стоящая по берегам пруда. Люди, постояв для порядка еще некоторое время, стали расходиться, негромко посмеиваясь и переговариваясь.
А мы с Машкой остались. Присев на огромный, вросший в берег валун, и болтая свешенными ногами, в почти одинаковых, кожаных сандалиях, мы разговаривали о чем-то, чему-то смеялись, и, наверное, были безмерно счастливы именно тем счастьем, которое появляется именно в двенадцать лет, и именно у …..Хотя не стоит, наверное, углубляться в природу счастья, главное, что нам было хорошо сидеть, болтая ногами, и глядеть на мутную поверхность пруда, на котором вновь ,как ни в чем не бывало появились невесомые водомерки, а маленькие динозавры- тритоны опять выставили из воды свои любопытные головы. На том месте, где утонул трактор, с водой происходили странные метаморфозы. Из мутной глубины пруда, поднимались, причудливо колыхаясь клубы ила, который многие века, лежал не потревоженным, и в эти илистые узоры вплетались бензиновые, фиолетовые разводы вытекшего горючего. Подул легкий ветерок, на поверхности пруда вспучилась легкая рябь, сияя многочисленными солнечными лучиками, а в самом центре пруда, солнечные блики неожиданным образом сфокусировались в одно, нестерпимо яркое свечение, и резко, словно влажной тряпкой, безжалостно хлестнуло нам по глазам.
Как только наши глаза приобрели возможность, что либо видеть, мы с Машей, неожиданно для себя обнаружили, что хотя и сидим, все еще на том же валуне, но прямо под нами, протекает, пусть и не глубокая, но все же река, с явно выраженным течением, а на противоположном ее берегу, раздвинув камыши, стоит облаченный в рваную кольчугу мужчина, с мохнатой бородой и странной, красного бархата шапке. На кожаном поясе у него был приторочен колчан со стрелами, а через плечо висел лук, с витой тетивой.
Одновременно с нами, мужчину с луком увидел и Машин французский бульдог Боня. Соскочив с теплого валуна, на котором он преспокойно до этого спал, пес с хриплым, отрывистым лаем, быстро перебирая короткими, кривоватыми лапами подбежал к берегу реки и бросился в воду. Человек на том берегу с усмешкой посмотрел на жалкие потуги Бони переплыть реку, и видимо посчитав собаку несерьезным для себя противником, снял с плеча лук, и ловко наложив стрелу на тетиву, почти не целясь, выстрелил в меня. Все это, заняло какую-то минуту, а уже в следующее мгновенье, я катался от резкой боли, пытаясь вытащить у себя из левого предплечья глубоко засевшую стрелу. Машка, увидев кровь, толчками бьющую у меня из-под пальцев, побледнела, а потом, приподняв меня за воротник моей же рубахи, тихо, но очень внятно прошептала.- Вовка, потерпи немного, бежим к нашему дубу, там, в пещерке и спрячемся.
Но не успел я ответить, как с противоположного берега, раздался громкий свист, и к лучнику, все еще стоящему среди камышей, не спеша, и почти беззвучно приблизилась невысокая, чуть крупнее пони, лохматая лошадь. На ее рыжей, изогнутой спине, вместо седла, был наброшен кусок, какой- то шкуры, кое-где протертой до самой кожи.
Маша не стала дожидаться, пока воин взгромоздится на свою лохматку, и почти волоком, все, также крепко держа мой воротник, потащила меня вдоль русла реки. Почти не переставляя ног от слабости царившей во всем моем теле, я тем ни менее сообразил, что раз наш с Машкой овраг, где в летнюю жару всегда было так прохладно, и где мы с ней часто сидели, покачиваясь на старых, поваленных деревьев болтая о том, о сем - сейчас является руслом реки, значит нас, каким-то необъяснимым способом, перебросило в прошлое, возможно очень далекое прошлое. И, что не стоит нам бежать к нашему дубу, огромному великану в три обхвата, в надежде укрыться в небольшой пещерке, укрытой от посторонних глаз в его толстых, узловатых корнях. Так как вполне может статься, что и дуба то еще нет, просто не успел вырасти.
Но дуб уже был. Вернее сказать дубок, не толще руки, он стоял, как и в наше время на склоне оврага, вернее русла реки, молодой, кудрявый, покрытый свежей, весенней листвой, а вот пещеры под его корнями еще не было. Маша в отчаянии чуть не заплакала. Я поймал ее взгляд, полный обиженного недоумения, и понял, что она смотрит не на меня, а на ту лужайку, где стояла дача Машиных родителей. Дачи естественно не было, как и не было колодца с длинной, всегда влажной цепью, забора с покосившимися столбами, и небольшого фруктового сада с корявыми, изогнутыми яблонями и грушами.
Машины глаза странным образом мгновенно наполнились слезами, от чего стали еще более зелеными и огромными, чем обычно.
- Не плачь Маша,- попросил я ее, и в это самое время, длинный, причудливо свившийся кнут стеганул меня по той самой, раненной руке. От неожиданной и резкой боли, я резко закричал, и вероятно потерял сознание, так как последнее, что я помнил о тех невероятных событиях, это только то, что у меня перед глазами стоит какая- то багровая пелена, хриплый лай Машиного француза, и что мне ужасно неловко лежать на дне оврага, ногами вверх.
В себя я пришел уже только под вечер. Я лежал под дубом, а вокруг меня хлопотали Машины родители. Стоящий рядом человек в белом халате, видимо вызванный кем-то врач из Дмитрова, с интересом осматривал наконечник стрелы, извлеченный у меня из руки. Увидев его, я вновь провалился в глубокий обморок.
Проснулся я уже утром, в своей постели, на нашей даче, когда стало известно, что Маши нигде нет. Оказывается все взрослые соседи, во главе с Машиными родителями, вооружившись фонарями и факелами, всю ночь проискали мою пропавшую подружку. Но ни ее, ни собаки, так и не нашли. Они и на меня-то наткнулись совершенно случайно - на обрыве оврага, кто-то заметил мой сандалий, с оборванным ремешком, а ниже и меня самого, всего окровавленного, с располосованной надвое рубахой.
Когда утром, в одних трусах, с туго перебинтованной рукой я вышел на крыльцо, оказалось, что моего пробуждения уже давно ждет следователь из местной прокуратуры.
Разложив на летнем, дощатом столе какие-то бумаги, этот не молодой, и, на мой взгляд, усталый человек, с очень худым, и каким-то желтым лицом , достал из клеенчатого портфеля эту мою злополучную стрелу, обернутую в носовой платок, и бросив на меня взгляд равнодушный и утомленный, спросил.- Ну, что, Вова Сидорин, рассказывай, зачем и как ты убил вчера, несовершеннолетнюю Машу Кириллову? Куда спрятал тело, да и, между прочим, можешь рассказать, чем тебе помешала ее маленькая собачка? А также расскажи подробно, где ты взял эту стрелу, которую надо полагать сам же себе и воткнул в мякоть руки, что бы запутать следствие?
Мой отец, который невдалеке делал вид, что перекапывает грядку, громко фыркнул, и попытался что-то сказать в мою защиту, но следователь прикрикнул - Попрошу вас, гражданин Сидорин не мешать следствию, иначе я буду вынужден, взять вашего сына под стражу и препроводить его в Дмитровский следственный изолятор.
Лицо отца пошло яркими красными пятнами, желваки на его скулах задвигались, и он сквозь зубы тихо произнес - Я вам не гражданин Сидорин, а капитан НКВД города Москвы, и вы мне рот не затыкайте! Тоже мне, нашел убийцу. Это ж надо додуматься, что двенадцатилетний пацан, убил свою подружку, самолично проткнул неизвестно где взятой стрелой руку, да еще умудрился сам себя несколько раз через все тело перетянуть чем-то вроде кнута или нагайки. Тоже мне Пуаро нашелся!-
Потом, повернувшись ко мне, сказал уже более спокойно, - А ты Вовка, не бойся, говори всю правду. Ни кто с наших дач тебя виновным не считает. Я сейчас в Москву съезжу, туда и обратно, часа через четыре буду здесь. Привезу настоящих специалистов.-
И не слушая оправдания следователя сел в свою черную, блестящую как новенькая калоша Эмку, и через несколько минут уехал.
А я врать и не собирался, и как только машина отца скрылась за поворотом, все честно следователю и рассказал. И про трактор, утонувший в пруду, и про воина с его лохматой лошадкой, и про речку, которая теперь овраг, вдоль которой мы с Машей убегали. Все рассказал. Но чем дальше я говорил, тем явственнее понимал, что в эту историю ни кто не поверит, ни следователь, ни соседи, ни Машины родители….
Следователь, скептически поглядывая на меня всю мою историю, записал, а потом, закрутив колпачок своей ручки, спросил скрипучим голосом.- Ну, а ты сам-то в эту дурацкую историю веришь?- Я промолчал, и думал только об одном.- Скорее бы папка приехал и помог отыскать Машу. А верят мне, или не верят, это,
по-моему, уже не столь важно.
А вскорости уже приехал и отец. Да не один. С ним в машине сидело еще три человека, и огромная черная овчарка. Тот, который держал собаку на поводке, дал ей понюхать мои сандалии, и тут же куда-то убежал, влекомый своим мощным псом. Второй - взял исписанные следователем листы, и вежливо попросив разрешение у него, внимательно перечитал их несколько раз. А вот третий, тот не молчал. Увидев на столе стрелу, он схватил ее, стал гладить покрытый засохшей и уже побуревшей кровью наконечник, подслеповато поднося его к глазам
- Где, где вы это взяли?- голос его дрожал от возбуждения.
- Где, где - у него в руке - ответил недовольно следователь, тыча мне в лицо желтым от сигарет пальцем.
- Этого не может быть! Эта стрела сделана, несомненно, лет восемьсот назад, наконечник чисто кованный, и насажен не на обработанную щепу, как делали в четырнадцатом и далее веках, а на оструганный ореховый прут. А оперенье? Где вы видели такое оперенье? Оно же совсем новое, каждое перышко на месте, и даже канифоль, которой приклеивались перья, совершенно цела!
Он радостно тыкал следователю в лицо стрелой и счастливо смеялся.- Да по одной этой стреле можно докторскую защищать! Идеальное состояние. Ни один музей мира не сможет похвастаться!-
Историк схватил со стола листки моего допроса и попытался завернуть в них свою драгоценную стрелу. Следователь, находившийся в каком-то оцепенении, от восторженной болтовни этого ученого, даже начал помогать ему в этом, и только через мгновенье, с возгласом - Вы с ума сошли?- пришел в себя, выхватил свои злополучные листки, и аккуратно расправив их о собственное колено, положил в портфель.
Через некоторое время, пришел заморенный сыщик со своей собакой. Отливающая вороньим пером шерсть ее по приезду, выглядела теперь совсем иначе. На часто вздымающихся ее боках, повисли обрывки заветренной тины, прошлогодний репейник так вкатался в ее шерсть, что его можно будет извлечь, только если выстричь целые клоки, а ее громадная лобастая, вымазанная в глине и болотном иле голова, выглядела так виновато, что и без слов инструктора становилось ясно, что поиски ни к чему не привели. Все приехавшие вместе с отцом присели за стол, и, выпроводив меня на улицу, начали о чем-то оживленно переговариваться. Пока я шел от стола калитки, до меня доносились отдельные фразы их разговора.
- Поверьте, Султан все облазил….- Это не смог бы сделать ребенок….- Знаете, что, мой сын….- А я обязан….
Я решил сходить к Машиным родителям. На крыльце их небольшого домика сидел и курил ее отец, большой, широкий в кости, машинист поезда Алексей Алексеевич. Увидев меня, он как-то сразу съежился, и хотел, было уже уйти в дом, но я догнал и остановил его уже возле самого порога с криком - Поверьте, я ни в чем не виноват! Я обязательно найду Машу!-
Он посмотрел грустно на меня, взлохматил своей огромной ,пропахшей коксом и табаком пятерней мои волосы, и хмуро прогудев в усы - Ну-ну - скрылся за дверью.
Следствие о пропаже Маши ничего не дало. Хотя с меня официально и были сняты все подозрения, но на дачах никто не хотел со мной дружить, а когда я подходил к стайкам играющих ребят, игры их как-то сами собой быстро заканчивались, и все торопливо расходились по домам. Вскоре началась война. Отец мой погиб уже в августе сорок первого. Машин отец был машинистом санитарного поезда, и погиб уже в самом конце войны. Говорят, что какой-то немецкий летчик, сбросил свои бомбы специально на поезд с красным крестом. Мама ее угорела от угарного печного газа, ночью, во сне, так и не узнав, что ее муж погиб. Ну а я, после войны поступил в университет на исторический, написал несколько серьезных работ на тему возникновение города Дмитрова, и во всех документах которые имели хотя бы отдаленное упоминание о его истории в период двенадцатого века, искал упоминание о Маше….. И вдруг такая удача!
Глава 2.
Сборы через тридцать лет.
Почему-то я сам себя всегда считал человеком довольно серьезным, но то, что стало происходить со мной после прочтения этой древней рукописи не входило ни в какие рамки.
Полураздетый, в расхристанном махровом полосатом халате, я носился из комнаты в комнату, Хватался за какое-то дело, и тут же забывал о нем, понимая его полную никчемность и несвоевременность. Иногда я видел свою искаженную какой-то зверски-радостной улыбкой физиономию, с лохматой головой и всклоченной бородкой в пыльном, залапанном зеркале. Тогда я грозил прокуренным пальцем своему малосимпатичному отражению, словно говоря ему - Ну подожди, найду Машу, я за тебя возьмусь!
То, что в нашем перемещении во времени, виноваты древние слои воды, поднятые со дна пруда трактором, я догадывался уже давно, но как повторить все это вновь, пришло ко мне именно сейчас.
Но прежде чем попытаться уйти на поиски моей детской подружки, я должен максимально повторить все те события, которые произошли в те майские, предвоенные дни. Загонять вновь в пруд трактор или бульдозер я конечно не собирался, но поднять с его дна пласты воды, перемешанные с бензином конечно можно…. И еще, до начала мая, остались считанные деньки, а я еще совершенно не готов, я имею в виду одежду тех веков, деньги, да мало ли еще чего может пригодиться.
Одежда. Сейчас конечно ни в каком музее не найти одежду того периода, но как-то в художественном салоне на Петровке, я видел в продаже стилизованный русский костюм, весь в вышитых петухах и цветочках. Костюм предполагался для участника, какого ни будь хореографического ансамбля - в него входили широченные ярко-синие шаровары, мягкие красные сапожки без каблуков и та самая вышитая рубаха, по-моему, ярко оранжевая. Попугай какой-то, а не древний славянин, но тут уже ничего не поделаешь.
По быстрому одевшись, я кубарем выкатился во двор, сел в метро, и уже минут через сорок, выходил из художественного салона с большим свертком под мышкой.
Покупка дурацкого костюма сожрала почти всю мою наличность, но одно меня успокаивало - в двенадцатом веке, мне не пригодятся деньги семидесятых годов, двадцатого столетия.
Дома, за своим любимым письменным столом, на куске отличного ватмана, я сочинил и выполнил тушью вполне съедобную (как мне казалось) по тем предполагаемым временам липу - что-то среднее между охранной и подорожной грамотами.
Стилизованными под древнеславянскую вязь буквами, я вывел - Податель сей грамоты, Сидорин Владимир, является сокольничим княжича Всеволода. Препонов в продвижении коего не учинять, а напротив зело способствовать. Великий князь Юрий.
На саму подпись князя Юрия, я накапал парафин с красной новогодней свечки и припечатал эту красную горячую лужицу большим царским пятаком за 1908 год, той стороной, где красовался ярко выраженный, выпуклый двуглавый орел. Грамота получилась очень внушительная, и настроение мое заметно улучшилось. А после того, как я за бутылку водки, в соседних гаражах приобрел канистру с соляркой - я уже просто летал по квартире, на манер какой-то сказочной Золушки.
Во вместительную сумку из грубого брезента, я побросал несколько пар носок, чистые трусы,
Библию начала века, свое любимое увеличительное стекло, маленькую алюминиевую кастрюльку и две банки тушенки’’ Великая китайская стена’’. Долго я думал, что делать с сигаретами - табак в Россию завез Великий Петр, увидят, не дай Бог, человека выдыхающего дым - еще сожгут в спешке как колдуна. Как бы у меня с ними не случилось проблем?
И все-таки на свой страх и риск, запрятав в трусы пару пачек дефицитной ‘’ Явы’’, я почувствовал себя совсем счастливым. Сборы были закончены. Аккуратно вложив в боковой карман сумки свою липовую грамоту, и бросив туда же горсть медяков царской России, разных лет (какие только нашлись в ящиках моего стола), я поставил сумку рядом с канистрой и свертком из художественного салона, с чувством полностью выполненного долга лег спать. До первого мая, осталось всего два дня. – Господи - подумал я - Лишь бы май был солнечным….
На майские праздники, с сотнями таких же, как и я бедолаг- дачников, мне пришлось брать приступом вагоны электричек, следующих до Дмитрова. Но судьба последнее время, ко мне была явно предрасположена, и уже ближе к полудню, с идиотской улыбкой на своем бородатом лице, с канистрой в одной руке и сумкой - в другой, я ехал притертый толпой к дверям переполненной электрички, в тамбуре. Но я все-таки ехал!
К пруду, я почти бежал, не смотря на тяжелую канистру и ярко выраженный животик над ремнем. Не заходя в наш семейный дачный домик, я сквозь заросли каких-то колючих кустов поспешил срезать угол, и вляпался своими кедами в лосиное дерьмо. Чертыхнувшись и чуть не упав, весь в паутине и росе, я оказался наконец-то возле того самого камня, где мы с Машей в тот самый день, ну вы помните….
Присев на влажный от росы валун, дрожащими от волнениями руками, я зажег спичку и прикурил. Яркое солнце, отражаясь в поверхности пруда, слепило глаза, следовало торопиться. Оглядевшись по сторонам, и не заметив ничего подозрительного, я торопливо разделся до трусов, достал из своей сумки этот маскарадный костюм, и мысленно над собой посмеиваясь, облачился в него.
Прохладный и скользкий шелк неприятно холодил тело, а красные сапожки оказались вообще не из кожи, а из какого- то дерматина, и ноги мои в них моментально вспотели, но тем ни менее все мое существо находилось в каком-то радостно-возбужденном состоянии. Казалось, вот сейчас я оденусь в этот Русский костюм, и тут же из-за ближайшего куста вербы выскочит смеющаяся Машка и весело закричит - Ну ты, Вовка даешь! Просто вылитый волнистый попугайчик…..
Но Маша, конечно, не выскочила, и я, аккуратно сложив снятую одежду, и положив ее стопкой на кеды, взялся за последний этап выполнения своей идеи фикс. Из соседнего оврага с трудом подняв наверх пару крупных булыжников, подтащил их как можно ближе к берегу пруда, я открыл горловину канистры с соляркой, и закурив стал дожидаться, когда маленькое прозрачное облако полностью уйдет с огненного шара солнца. Все должно быть как в тот майский, злополучный день.
Облачко расстаило и вновь поверхность пруда засияло расплавленным золотом. Я поднялся, и (простит меня мой родной профсоюз) перекрестившись, забросил в таинственную глубину пруда оба булыжника. Туда же полетела и канистра, а я сев на камень на берегу, стал ожидать чуда.
И вновь, илистые клубы болотной мути, поднялись причудливыми узорами со дна пруда. Несколько позже, к ним прибавились и фиолетовые разводы солярки – все это клубилось и переливалось в ярких бликах солнца на вспученной водной поверхности. Я в нетерпении почесал подбородок, и почувствовав под пальцами свою курчавую бородку с разочарованием осознал, чуда не случилось. Рядом со мной, на нагретом солнцем камне, не сидела милая моя подружка Маша, со своим ушастым дурацким французом, а на том берегу не смотрел с злобно-веселым прищуром воин-лучник. Ничего этого не случилось! Я обернулся к пруду спиной и нагнулся за своей, сложенной стопкой одеждой, но таковой на валуне не оказалось.- Эй, кто там? Бросьте шутить! Отдайте вещи - крикнул я в отчаянии, и без того обозленный неудачей. Потеря одежды для меня сейчас могло быть той самой, последней каплей, которая уводит человека либо в глухой, беспробудный запой, либо отправляет его прямой дорогой в “ дом скорби”- психушку.
Ни кто не отозвался, все так же легко шелестел молодой листвой ивняк вокруг пруда, и птицы, птицы безбоязненно пели и чирикали на разные голоса вокруг меня. Несомненно, здесь я был совершенно один. Выбросив в воду давно уже погасший окурок, я уже собрался уходить от пруда в поисках жестокого шутника, как вдруг, краем глаза, я заметил нечто поразившее меня. Резко повернувшись, я остолбенело, смотрел, как мимо меня, легко покачиваясь на воде, проплывал окурок, проплывал вправо, влекомый легким течением.
Передо мной вновь протекала та самая, не широкая, безымянная речка.
Резко повернувшись, я побежал вдоль русла реки к тому месту, где стоял наш с Машкой дуб, что бы попытаться по его виду определить, в какое столетие меня все-таки забросило. Дуб был на своем месте, разве, что чуть-чуть подрос с тех пор, когда возле него нас на своей лошадке догнал лучник.
Я стоял, обняв этот молодой дубок, и радостно прикидывал, за сколько же лет он смог так подрасти? Получалось совсем не много. Скорее всего, за те самые тридцать лет, когда я в последний раз видел Машу, а раз так, то еще не все потерянно, и ее можно будет найти.
Я прилег на молоденькую, прохладную травку, и тихо шепча как молитву,- Я найду тебя Маша,- и незаметно для самого себя задремал, разомлев на предвечернем, майском солнышке.
Глава 3.
По лесной дороге.
Проснулся я уже под вечер. От прохладной травы, мой бок, лишь слегка прикрытый искусственным шелком моей Аля древнерусской рубахи озяб, а по лицу, путаясь в волосах бороды, сновали юркие, лесные муравьи.- Чтоб вас!- в сердцах воскликнул я и как можно скорее подался от реки в поле, заросшее разнотравьем в пояс вышиной. Разноцветные мотыльки и пчелы в желтых тельняшках ,точно также, как и в мое время с жужжаньем проносились у меня над головой. В темнеющем небе, вечернее солнце стало малиновым, и не таким ярким, а облака, медленно ползущие в сторону Москвы, необыкновенно напоминали собой ошметки ваты, пропитанной фукарцином.
Я поспешил пересечь это поле, чтобы как можно скорее оказаться на дороге, ведущей в Дмитров. Там, где в моем времени проходила большая, асфальтированная дорога, соединяющая Сергиев - Посад и город Дмитров, сейчас извивалось нечто среднее между лесной тропой и узкой грунтовой дорогой- телеге, в самый раз, но двум уже ни как не разъехаться. Мои вспотевшие ноги, откровенно скользили по дерматиновому нутру танцевальных сапог. – Так не долго и грибок подхватить - проворчал я и снял эту красную халтуру. Связав ушки сапог меж собой, и перекинув их через плечо, я с наслаждением пошел по прохладной, дорожной пыли. Деревья над моей головой почти смыкались своими кронами, в которых самые нетерпеливые соловьи уже начали пробовать свои силы в художественном свисте. – Красота! Воскликнул я и тут же пропорол себе ступню об острый черепок разбитого глиняного горшка. Подняв осколок на уровень глаз, и внимательно осмотрев находку, я удовлетворенно произнес.- Ну, да, конечно, черная эмаль, вертикальные узоры - конец одиннадцатого, начало двенадцатого веков от рождества Христова. Ребята археологи, такие черепки находят примерно на глубине метра. Хм…. Отбросив черепок, и чуть прихрамывая, я пошел дальше, на ходу обсасывая одну не очень веселую мыслишку, которая пробралась ко мне в голову, в тот момент, когда я напоролся на битый горшок.
Если я, согласно мной же написанной липовой подорожной грамоте - сокольничий княжича, то почему, спрашивается, я ковыляю здесь по дороге пешком, вместо того, что бы непринужденно гарцевать на горячем скакуне - это первое. А второе, кто, какой сейчас князь правит славным городом Дмитровом? Ведь мое предположение, что с рождения Всеволода, при крещении названного Дмитрием, о котором упоминалось в той старинной грамоте прошло около тридцати лет, всего лишь предположение. А в то время, на землях Московских, войны происходили буквально каждый год. То братья власть не поделят, то татары города палят. Дмитров несколько раз сжигали, и каждый раз, в городе объявлялся новый правитель.
Присев на придорожный камень, я с наслаждением закурил, и лишь сейчас подумал, что до Дмитрова мне, пожалуй, к ночи и не дойти - двадцатый век не лучшее время для ходоков, да и моя кабинетная деятельность наложила свой отпечаток. Усталые ноги опухли, в коленях чувствовалась мелкая, противная дрожь.
- Эх, Маша, Маша, если бы ты знала, на какие жертвы я иду ради тебя - вздохнул я ненароком, и с кряхтеньем поднялся с теплого камня.
Но, не успев пройти и сотни метров, как из лесу, с гиканьем и свистом выскочила целая ватага разношерстно одетых, вооруженных луками и ножами людей.
- А ну стой, болезный, - приказал один из них, видимо главарь – Кто таков? Куда путь держишь?
Я попытался сделать самое надменное, какое только смог лицо, и, достав из своей сумки липовую грамоту, сказал.- Сам прочтешь, или на слово поверишь?
Главарь взял грамоту и, махнув своим людям, направился по еле заметной в ночи тропинке в глубь леса.
Пробираясь сквозь колючие еловые лапы к становищу разбойников, а то, что это были разбойники у меня не оставалось никакого сомнения, я как ни странно не впал в уныние, а почему-то напротив даже несколько развеселился. Видимо в свои сорок два года, в моей душе осталось какое-то место для романтики, и жажда приключений взяла верх над моей заскорузлой, кабинетной бытностью. Вскоре, мы оказались на крутом обрыве, где-то внизу блестело при свете луны озеро, а сзади шумел черный, хвойный лес.- Прекрасное место для лагеря - подумалось мне - Со всех сторон естественная защита. Да, главарь явно не промах.
Словно подслушав мои мысли, предводитель шайки подвел меня к небольшому костру, над которым на деревянном вертеле висела большая, хорошо прожаренная, истекающая соком и жиром кабанья туша и сказал - Ну, что барин, хороший у меня выбран стан? Я отсюда не только на Дмитров могу набеги делать, но и матушку Москву пощипываю иногда…. Слыхал, небось, про Федьку – Голубя? Так это я и есть!
- Как не слыхать - ответил я, удивляясь с какой легкостью, льется вранье из меня.- В Москве о тебе уже долго трезвонят. Дыбой грозят.
- За что же дыбой? – возмутился тот, крови человеческой на мне нет, а за все остальное - самое большое руку долой.
- Нууу не знаю,- отвечал я нахально, известие о том, что банда его убийствами не занимается, вселило в меня известную толику наглости и отваги - А вот только грозят….
- Ну ладно милок, Москва далеко, Бог высоко, давай-ка, мы тобой займемся. Достав из голенища сапога большой ,тускло блеснувший нож и подав его мне он предложил- Ты ешь покудова, ешь пока горячее мяско-то. День сегодня скоромный, можно.
Он поднес мою самопальную грамоту к костру и стал ее внимательно осматривать. Люди его разбрелись по небольшой поляне, где стояло несколько высоких шалашей, а к толстой сосне стоящей посередине ее, лежала, привязанная мохнатой веревкой к загнутым темным рогам, большая пестрая корова.
- Да, интересный орел - произнес Федька-Голубь с сарказмом, рассмотрев восковую печать, а грамота моя, его, похоже, даже несколько успокоила.- Сокольничий говоришь? А ну-ка дай твою руку. Он рассмотрел мою правую руку от ладони до предплечья, и весело рассмеялся,- Ну и сокольничий, нет ни одного шрама от когтей, да и перчаток что-то я не вижу, разве, что в суме. Он вытряхнул из моей сумки все содержимое и, не переставая ухмыляться, принялся внимательно осматривать всю мою поклажу. Рулон дефицитной туалетной бумаги поверг его в глубокую задумчивость.- Странная ветошь, рвется легко, что же с ней делать?
- Пыжи – произнес я, с аппетитом уплетая большие, сочные куски мяса. – Разве, что пыжи - пробормотал он, а руки его продолжали крутить, мять, и перебирать мой нехитрый скарб.
Особенно внимательно он рассмотрел кучку моих царских медных монеток, а после сказал с уважением в голосе - Да ты я вижу, паря покруче нас разбойником будешь. За фальшивые монеты кол без суда полагается.
Эти его слова привлекли внимание остальных лесных разбойников. Рассмотрев монеты, все они стали поглядывать на меня с каким-то даже страхом, замешанном на уважении. Скидав мои пожитки обратно в сумку, главарь спросил, внимательно глядя мне в глаза.- Ну а если серьезно, что ищешь милок?
Подумав, я рассказал ему про златовласку и ее собаку, отбросив естественно ту часть истории, которая касалась путешествия по времени.
- Да мы же ее видели несколько раз - сказал Федька-Голубь, обращаясь взглядом к своим ватажникам.- У нее еще собака такая уродливая, ноги кривые, а морда – словно лошадь копытом по ней звезданула. И уши, черт знает, что - летучая мышь какая-то, а не собака.
А девка эта часто на берег Вори ездит зачем-то, может молится. Ей даже камень, большой валун по приказу князя к берегу приволокли. А мы ее не трогаем, нет, ну ее. Вдруг ведьма? Потом жизнь не мила станет.
Его сотоварищи своими возгласами подтвердили правдивость рассказа своего атамана.
- Ребятки,- спросил я их, а вы случаем не знаете, где она живет?
- Атаман грозно посмотрел на высокого, рябого мужика, видимо из местных, и тот, почесав правый бок, неуверенно ответил - Дык она раньше при княжиче, в палатах жила, а теперь у нее дом в посаде, большой такой, с вертушкой на коньке. Федька-Голубь пообещал утром доставить меня как можно ближе к посаду, а сам, перекрестившись, отправился спать в ближайший шалаш.
Когда я насытившись, присел на пенек возле костра , мне подали небольшой жбанчик с каким-то напитком- нечто средним между темным пивом и медовым квасом. Несмотря на довольно посредственный вкус, градусов в нем было, по-видимому, немало. В голове закружилось, спать захотелось немыслимо, и я прилег к костру, сонно поглядывая на отблески огня, лениво прислушиваясь к шуму деревьев и редким крикам каких-то ночных птиц. Последнее, что подумалось мне перед тем, как провалиться в крепкий сон, так это смешная, и может быть несколько несвоевременная мысль о том, что у себя дома, в том времени я никогда не ел так много жареного мяса. И, что мне здесь, начинает определенно нравиться.
Глава 4.
Ну, вот и я, Маша.
Проснулся я от довольно невежливого окрика Главаря шайки.- Эй, отец родной, хватит дрыхнуть, словно сучка после случки. Ты хоть раз, верхом то ездил, а, сокольничий?
- Да я в седле родился - гордо произнес все еще окончательно не проснувшись, я,- А который сейчас час? –
- Ну, ты паря брось эти боярские замашки, который час? Вон, слышишь, в ближнем селе уже вторые петухи пропели. Сокольничий ты конечно липовый, и судя по всему быть тебе в скорости четвертованным, но нам лично от этого, ни холодно, ни жарко, а раз так, то почему бы и не помочь тебе до Дмитрова поскорее добраться. Пошли, что ли? Лошади уже ждут. Тебя Ноздря проведет до города тропами потаенными. Ноздря!?- Из чащи вышел на поляну рябой вчерашний мужик, с двумя низкорослыми лошадьми, которых он вел, небрежно придерживая их за потертые седла. – Да здеся я, здеся. С утра зело животом маюсь. Надо полагать, пиво совсем старое было. Ноздря лихо, несмотря на больной живот взлетел в седло одной из лошадей, и что интересно так быстро, что я не успел посмотреть, как он это сделал, что бы попытаться повторить. А посему пришлось полагаться на интуицию, да некоторые знания, почерпнутые из кинофильмов про Чапаева и Фан-Фана - Тюльпана. Память естественно подвела….- Эй, орелики, -сквозь смех , крикнул Федька-Голубь,- Помогите нашему болезному сокольничему на лошадку взгромоздиться.
И тут же из ближних шалашей, выскочило несколько разбойников, которые, смеясь, забросили меня в твердое, как рояльная крышка седло лошади.
Атаман шлепнул ладонью по лошадиной заднице, и та не торопясь, затрусила за лошадью Ноздри, ушедшую вперед уже метров на пятьдесят. Я попытался вставить свои бутафорские сапожки в стремена, и только тут заметил, что и стремян-то нет. Я подумал, что было бы неплохо хотя бы помахать гостеприимной ватаге рукой на прощанье, но к сожаленью, мой инстинкт самосохранения не позволял разжать руки, коими я нежно, но очень прочно держался за лошадиную потную шею. Так мы и ехали по каким-то лесным тропкам – впереди сидя в седле дремлющий разбойник, а позади я, почти лежащий на жесткой и широкой, словно скамья спине своей лошадки.
Каюсь, о Маше в это время я думал меньше всего, единственно, чем были заняты мои мысли, так это только лишь бы мне не упасть с лошади и не принять позорную, мученскую смерть под ее копытами.
- Стоять Зорька,- вдруг произнес негромко Ноздря – Приехали,- и, спрыгнув в густую траву, направился к раскидистой липе. Я сполз со своей кобылки как кусок полурастаявшего студня, и на дрожащих, полусогнутых ногах заковылял к своему проводнику.
Раздвинув зеленые густые ветви, Ноздря показал мне на поселение, почти полностью утонувшее в плотном, молочно- белом, утреннем тумане.- Ну, вот тебе и Дмитров- град. Успехов. А мне пора обратно. Не дай Бог, собаки гай поднимут. Мы простились, он вскочил на свою лошадку, негромко свистнул, и вдруг моя лошадь, послушно, словно старая дворняга поплелась за ними. А я стоял возле липы, смотрел на туманный город и думал - Ну, что, ты, в самом деле, этого хотел? И честное слово я не имел однозначного ответа.
Выйдя на петляющую, убегающую вниз тропинку, я не спеша, с подобающим сокольничему достоинством и неспешностью пошел по направлению к городу. Не пройдя и сотни метров, я провалился в такой плотный туман, какой бывает только в малобюджетных фильмах ужасов - на расстоянии вытянутой руки предметы представляли собой что-то расплывчатое и неопределяемое. Присев на какую-то, влажную от обильной росы колоду, я привалился спиной к стенке сруба и решил подождать, когда туман рассеется. По моей голове, постоянно, что - то шаркало, сбивая и без того не ахти какую прическу. Но я решил на подобные вещи внимания не обращать, и вскоре уснул.
Сон мой прервал чей-то громкий крик - Смотрите, скоморох на плахе дрыхнет!
- Молчи дурак! Ответил я, гордо поднимаясь во весь рост- Перед тобой главный княжеский сокольничий князя таково-то! – Какого, какого князя? Переспросил все тот же голос, и только сейчас я заметил, что спал я и в самом деле на большом чурбане, насквозь пропитанным чем-то бурым, скорее всего кровью, а прическу мою во сне сбивали посиневшие пятки какого-то бедолаги, висевшего прямо над плахой. Ну а голос принадлежал неказистому малому, лет пятидесяти, по-моему, либо смертельно пьяному, либо по жизни убогому, совершенно голому, в одних только лаптях и лопуховым листком, коим он прикрывал свое мужское достоинство, завидных габаритов.
Не вступая больше в пререкания с голым мужиком, я поспешил дальше вдоль посадских домов, с любопытством оглядываясь по сторонам. Все наши представления об истории Руси, внушаемые Советской идеологией, рассыпались в пух и прах. Вместо ожидаемых мазанок и землянок, вокруг меня стояли мощные, выполненные из вековых сосен светлые срубы, возвышавшиеся на высоких, белого камня фундаментах. А широкие окна смотрели на мир тонкими, отливающие радугой пластинками белой слюды. Высокие крыши были крыты светлой дранкой, либо светлыми матами желто- золотистой соломы. Дома окружали высокие заборы из заостренных бревен, поставленных под небольшим углом наружу. Вообще первое впечатление об увиденном древнем Дмитрове – это преобладание желтого цвета. Светлые срубы, дощатый настил по главным улицам, мощный частокол- главная кремлевская стена, возведенная на рукотворном валу, все это было сработанно из светло-желтых бревен, а виднеющиеся из-за крепости купола церквей сияли свежей позолотой, что тоже добавляло желтого. Я шел по по-утреннему пустым улицам посада и удивленно вертел по сторонам головой, совсем позабыв, что и за мной точно также могут наблюдать любопытные глаза. Подходя к небольшому мостику, переброшенному через неширокую речку, я был атакован целой сворой злобных псов. Отбиваясь от них своими танцевальными сапожками, я с удивлением обратил внимание на странный вид этих собак. Поджарые в талии, они имели широкую грудь и огромные растопыренные уши. Морды же их были плоскими, словно отрубленные, и торчащие пипочки носов делали их чем-то неуловимо схожими с бурятами. – Эээ - остановился я озаренный догадкой - да вы никак Бонины внуки.… Эй вы, псы, я вашего деда за ушами чесал, а вы….
Но увещания не действовали на собак, и к своему позору я был вынужден позабыть про свое высокое звание личного сокольничего княжича и бегом ретироваться от них через этот самый мосток. Что интересно, дальше они меня преследовать не стали, видимо территория за мостикам входила в сферу интересов другой собачьей своры. Мой шелковый “ древнерусский ” костюм представлял сейчас жалкое зрелище - вместо роскошного шелкового муара, на мне болтались жалкие отрепья, сквозь большие треугольные дыры которых виднелось мое бренное тело, все в синяках и кровоточащих ранках от собачьих зубов. Присев на бревнышко мостка, я как в детстве начал слюнявить жильчатые листки подорожника и прикладывать их к болючим собачьим отметинам. Вот за этим самым, столь для меня важным занятием ко мне неслышно и подошла троица вооруженных людей. Когда я случайно поднял голову, я увидел, что они внимательно, словно ощупывая, оглядывают с ног до головы, как меня, так и мой видавший виды бутафорский костюм. – Ну и кто же ты такой?- спросил меня, судя по опушенной соболем шапке старший в этой группе. Все они были облачены в кольчуги мелкого кольца, легкие плащи были прихвачены у горла литыми ,как мне показалось из золота бляхами . Вот только шапки у остальных двоих были из обычного голубого бархата. Я поднялся и молча достал из сумки свою, уже достаточно измятую и залапанную ксиву. Главный, как я после узнал посадский воевода, прочитал мою грамоту, внимательно посмотрел на восковую печать, передал своему подчиненному, и уже, словно утратив интерес к моей персоне, пошел прочь, бросив негромко через плечо - Взять этого сукиного сына. На дыбу его. Надо полагать басурманский лазутчик. Как и тот, повешенный третьего дня…. Без лишних слов, один из оставшихся воинов, выхватил откуда-то сзади свернутую пеньковую веревку и ловко опутал меня ей. Напрасно я пытался вырываться, не забывая при этом кричать, что они жестоко расплатятся за эту свою ошибку, и я их может быть даже не прощу, когда они приползут целовать носок моего сапога (откуда я это взял, из какой книги?). Ко мне подошел второй, и ничего не говоря так звезданул мне по профилю, что я сразу же перестал сопротивляться, и обвис в их руках, как влажное белье на коммунальной кухне. Пока меня ,находящегося в полной прострации с опухшим глазом волокли по посаду неизвестно куда, сбежались вездесущие мальчишки, которые веселыми криками и свистом привлекали еще большее внимание к моей скромной персоне.- Лазутчика поймали!
На дыбу волокут! Пойдем смотреть?
- А мамка как? Ну и пес с тобой. А я пойду, посмотрю, сколько он выдержит. На вид – то он ничего, справный.
- А кто заплечный, палач то кто будет?
- Как и третьего дня- Фрол – Брюхо Поганое!
- О-о-о-о, тогда и гадать нечего, он быстро подохнет!
Если вы думаете, что подобные реплики оставляли меня равнодушными, поверьте, вы ошибаетесь. Толпа, сопровождающая меня к месту казни, становилась все больше и больше. Откуда-то сверху поплыли звуки дребезжащего колокола. – “По ком звонят колокола”, - грустно вопрошал я себя,- По ком, по ком, да по мне! – и от такого ответа настроение мое и без того гнусное, стало еще гаже. А вот и эшафот. На досчатом помосте возвышается какое-то хитрое сооружение – большое деревянное колесо, заостренный кол, да большая крестовина с четырьмя кожаными петлями на ее концах. Наверное, как истинный историк я должен с большим вниманием изучить это орудие казни, но во первых, мне некому пожалуй будет передать всю технологию исполнения данного вида смертного приговора, а во вторых – эх, да что там говорить….
Я поднял залитые слезами глаза и тут увидел этого самого Фрола- Брюхо Поганое. Да. Доски под его ногами прогибались и жалобно скрипели, еще бы, такого огромного и полного человека, мне видеть еще не приходилось.- Хорошо, небось, палачам нынче платят?- на свою голову спросил я у него, и тут же получил сапогом в челюсть. Удар этого Брюха был ужасающей силы. В себя я пришел только тогда, когда меня, уже лежащего привязали за руки и лодыжки ног, кожаными ремнями к крестовине, и сердобольный заплечный выплеснул мне на голову ведро холодной, колодезной воды. Странно все-таки устроен человек, его готовят к казни, а он с гордостью за своих предков- славян, восхищается тем, что просвещенная Европа все еще не дошла к этому времени до такого открытия, как штаны. Штаны носили все, кто меня окружал, за исключением конечно женщин и малолетних пацанов. Женщины были одеты очень нарядно, если конечно они не вырядились так только ради моей казни – длинные сарафаны из светлой льняной ткани как минимум расшиты шелковыми узорами, но на многих ,я видел и мелкий речной жемчуг. На запястьях рукава схвачены бронзовыми, или золотыми браслетами. А вот, что касается серебра, то я его что-то не заметил. Дети же, несмотря на разницу пола, были одеты в нечто среднее между длинной сорочкой и платьем. А на огромном животе палача, поверх одежды красовался фартук светлой кожи, весь в каких-то подозрительных пятнах.
Среди толпы стало заметно какое-то брожение- то, но уже на красивой лошади появился давешний воевода. Огладив, светлую бородку рукой, он махнул палачу - дескать, пора начинать, и тот начал. Взявшись своими могучими лапами за колесо, он для зачина только слегка повернул его, потом деланно нахмурился , и откуда-то снизу достал небольшую крынку с жиром. Обмакнув в него грязным гусиным крылом, он что-то там, в шестернях смазывал, обильно и очень долго. Толпа вокруг эшафота бесновалась - этот палач, явно умел заводить народ. Но вот все смазано, и он вновь, взялся за колесо. Но тут, громкий, и довольно властный женский голос приказал, остановит казнь. Толпа протяжно и обиженно зашумела.
- Именем Великого Князя- громко и четка проговорила женщина, поднимаясь по ступеням и подходя ко мне.- Это человек муж мне, и шел он ко мне,- потом наклонилась надо мной, ласково провела по моей заросшей бородой щеке ладонью и грустно, но очень по доброму сказала - Ну здравствуй Володя, здравствуй мой долгожданный.
Сквозь пот и слезы, которыми были залиты мои глаза, я с трудом разглядел лицо этой женщины. Где-то в памяти всплыло милая мордашка Маши Кирилловой, после чего я уже по другому, более внимательно всмотрелся в свою спасительницу, и неожиданно почему-то для себя самого, я прошептал – Ну, вот и я, Маша. А после чего разрыдался в голос.
Глава 5.
Ну, что голубь, идем венчаться…..
Разочарованная толпа нехотя расходилась. Расстроенный Фрол- Брюхо Поганое сбросил с себя кожаный фартук и плакал сидя прямо на плахе. Большой топор упирался обухом ему в бок, но он по всей видимости этого не замечал. Я подошел к палачу и погладив его по промокшей от пота рубахе на спине сказал - Ну не надо так расстраиваться, Фрол. Поверь, у тебя еще будет много работы. С такими способностями биржа труда тебе не грозит.
- Правда?- прошептал он сквозь рыдания.
- Ну конечно, правда - заверил я его. И на свирепом лице палача, засветилась по-детски наивная и добрая улыбка.
Маша взяла меня за руку и повела к себе домой. А дом ее и в самом деле был большой, если не сказать очень большой. По крайней мере, если бы у меня в мое, счастливое Советское время был такой домина, ко мне, я уверен работники ОБХСС, ходили бы как на работу.
На высокой, крытой деревянной черепицей крыше, ловил легкий ветерок флюгер, в виде буквы М, такая буква обычно в Москве красуется возле каждого входа в метро. – Это я нарочно ее поставила,- поймав мой недоуменный взгляд, объяснила Маша.- Если бы ты появился неожиданно, а я, честно говоря, тебя постоянно ждала, то, несомненно, мимо такой буквы низа что не прошел бы.
В доме Маши было несколько просторных и светлых комнат. А свежее выскобленные бревна, из которых был сложен сруб, честно говоря, понравились мне гораздо больше, чем скучные обои моего времени.
В светлом углу, был расположен небольшой иконостас, икон из десяти, в центре которого, я с удивлением увидел изображение Александра Победоносца, но почему-то с явно моим лицом.
- А помнишь фартучек, что был на мне в тот самый день? Так вот в кармане лежала наша фотография, где мы сняты вдвоем возле нашего дуба. Вот с нее - то икону и написал наш иконописец Игорь Благолепный. Ну ладно, ты пока осматривайся, а я по хозяйству пошуршу.
Маша куда-то ушла, но уже через пару минут появилась высокая, дебелая девица, одетая простенько, но очень опрятно.- Здравствуйте барин - почти пропела она - Прошу вас к столу - и грациозно повела рукой. Я сел на широкую дубовую скамью, а на столе стали появляться большие блюда, полные разнообразной пищей. Куски жареной свинины, осетровый балык, деревянное ведерко полное черной икрой. Корытце, в котором золотилась пареная репа, политая топленым маслом. В центре стола, на расшитое полотенце служанка положила большой, горячий еще каравай с коричневой корочкой. В светлой глины корчажках, пенилось нечто ароматное, то ли брага, то ли медовуха - я постеснялся попробовать в отсутствие хозяйки. Золоченый, исходящий паром и дымком самовар Маша принесла сама.
Медовуха оказалась довольно крепким напитком - две кружки ее оказалось достаточно, что бы я позабыл про все недавние свои злоключения. Мой язык развязался, настроение заметно улучшилось, и пережевывая большие куски мяса, я уже более внимательно присмотрясь к моей ,выросшей Маше, спросил ее в лоб- А муж то где, на службе княжеской?
Маша рассмеялась, и как ни странно покраснев, сказала, что о замужестве ни с кем, кроме меня и не думала. Я естественно приосанился, полный гордости, но все-таки червячок ревности все не хотел умирать.- А дом такой большой, почему у тебя, ты случаем в содержанках не находишься?
Да, что ни говори, никогда я пить не умел. Весь мой, медовый хмель махом улетучился из моей поглупевшей от счастья свидания с Машей головы, от ее же, Машиной пощечины.
- Запомни Вовка, я была нянькой княжича, а теперь князя Дмитрия, это на самом деле очень высокая должность в негласной иерархии здесь. Имя князя решает в Дмитров – Граде все, от постройки дома, до спасения тебя же, бестолочи от долгой и мучительной смерти. К тому же, местные жители считают меня чем-то вроде колдуньи. Кстати это их мнение возникло после знакомства с моим Боней. Уж очень необычной собакой для двенадцатого века он был.
Уже сквозь сон, (ну и медовуха) я ей сообщил, что теперь я довольно близко познакомился с его наследничками. Глаза слипались, я часто обрывал свой диалог на слове, а когда просыпался, глупо таращась на Машу, забывал, о чем говорил до этого.
- Ладно, хватит мучаться, устал ты сегодня, напереживался, да и вечер уже наступил. Завтра договорим. Пойдем спать.
Я благодарно посмотрел на нее и поднялся из-за стола.
- Кстати - задержала в дверях она меня – Через неделю, большой праздник. Будь готов. Пойдем венчаться. Теперь уж я тебя не отпущу, сам понимаешь, скомпрометировалась я сегодня при всем народе. Иначе нельзя….
Я рухнул лицом в пуховую перину, и все последующее казалось мне длинным и необычным сном.
Ловкие пальцы моей подружки сняли с меня остатки всей моей бутафории, и накрыли легким, но очень теплым лебяжьим одеялом.....
|
|