По воскресеньям старенький дом без палисадника будто преображался: выцветшие краски обыгрывались солнечными лучами, накренившаяся крыша выравнивалась в свете хорошего настроения. На самом деле дом как был, так и оставался самим собой, едва ли устоявшим в условиях современной урбанизационной парадигмы. Просто в доме оживала душа, мёртвая небезнадёжно в будние дни.
- Полноценнийший абсурд! - с этими словами Анфиса Геннадиевна удалялась на кухню, поскрипывая по дороге половицами, и приступала к обеспечиванию дома необходимым стряпьём на всю неделю. Именно это занятие она в порыве отчаянной предсказуемости и называла «полноценнейшим абсурдом», невзлюбив его ещё в ранней юности за неимением возможности разглядеть в циклическом процессе пищеварения хоть какой-то смысл. Анфиса Геннадиевна говорила мало, но ярко, пусть даже на фоне этой яркости и терялся порой заложенный локутивно смысл.
Игнат Ипполитович равнодушно разводил руками и исчезал в пространственной ограниченности своих апартаментов, чтоб вновь возникнуть позже.
Анфиса Геннадиевна занималась своими кухонными делами без удовольствия. С годами доведя свою воскресную деятельность до автоматизма, она, очень сомнительно, вкладывала в супы и другие яства частицу своей души.
Тем не менее, яства получались на удивление не отвратительными, даже при отсутствии в оных (порой напрочь) солевых компонентов. Собственно, ценителей было по пальцам перечесть. По двум.
Игнат Ипполитович не гневился и не роптал, ел с превеликим наслаждением, не замечая погрешностей. Анфиса же Геннадиевна раздражалась при каждом его возбуждённом прихлёбывании или почавкивании, безутешно мельтеша столовыми приборами. Иногда в сердцах хватала вилку, сжимала её в своих женских тисках руки и, казалось, вымещала на ней всю свою злобу, силясь не замахнуться на бедного старикашку. Бедный же старикашка настырно причмокивал и прикряхтывал. Мог себе позволить – уважаемый человек на селе.
Но не от вопиющей кухонной однообразности по воскресеньям преображался дом. По воскресеньям, после усмирения пищеварительных потребностей, Анфиса Геннадиевна надевала свой лучший наряд, что имела в чулане, и отправлялась в путь. Путь её был недолгим. До лесной опушки с облысевшей поляной она шла не спеша, вкушая всю сладость меркантильного воздуха, захлёбываясь порой от чрезмерной гонки дышать. Она шла туда и тут же обратно, то и дело ощущая на себе пытливый взгляд Игната Ипполитовича, смотревшего в окно за неимением других дел. Игнат Ипполитович сидел молча, по-врачебному устремив свои зоркие глаза вдаль, держа в руках трубку. Анфиса Геннадиевна возвращалась так же стремительно. После ужина в доме воцарялись тишина и покой.
«Наёмноубийственный быт», - думала она перед сном, тщетно промусолив мысли в голове все незабвенные сумерки напролёт.
|
|