Наверное, существует не одна тысяча произведений написанных на подобные темы. Зачем ещё одно? Хоть убей - не знаю. Видимо - всё то же неистребимое желание испачкать побольше бумаги. Многое из того, что происходило в описываемые времена, сегодня выглядит дикостью, но, поверьте - тогда это было вполне обыденно. Само понятие “заграница” имело привкус запредельного, доступного лишь немногим. Кто мог предполагать, что через двадцать лет я буду запросто общаться с половиной земного шара, а для того, чтобы поехать в Америку, не нужно быть работником дипломатических служб…
Заварил эту историю, как и многие другие, мой приятель Серёга, по прозвищу – Пендюх. Тот самый. Возможно, вы уже читали о нём. В то время он работал в фотоателье, а с меня памятливая Родина пыталась получить долги, используя в качестве инженера на заводе по ремонту трансформаторов. Это называлось распределение. Шёл год 1979.
Несвежий запах холодной войны и возбуждённо-диарейное противостояние супердержав ощущались в нашем городишке как привычное явление. Как бычки в томате и бельё на балконах. Фига в кармане была способом мышления и паролем для знакомства, кодом “свой-чужой”. Дневная жизнь гражданина государства развитого социализма, под ненавязчиво-пристальным вниманием Конторы Глубокого Бурения, плавно переходила в вечерние слушания “Радио Свобода” и “Голоса Америки” с последующим муссированием наиболее интересных тем. Это имело запретно-сладковатый привкус греха, за который, скорее всего, ничего не будет. Слишком многие этим занимались. Диссидентство и инакомыслие становились, чуть ли не хорошим тоном. Подпольная литература, подпольная музыка, подпольные отношения… Страна подпольщиков, где членами подполья были шестьдесят процентов населения.
Заграница оставалась для большинства “некоторым царством, некоторым государством”. Местом, где сбываются мечты, где сказка становится былью, где всё не так как у нас и всё всегда хорошо. Контраргумент “а вот на Западе…”, ушибал наповал любого оппонента, если только он не был олигофреном или прямым потомком Павлика Морозова. Джинсы, жвачка, кока-кола перестали быть только доносящимися из-за бугра слухами, сопровождавшимися красочными картинками и кое-где уже подтвердили свои качества. Показываемые по телевидению толпы безработных у американской биржи труда, одетых лучше наших высококвалифицированных работяг – огорчали. Кладбища автомобилей, за которые наш автолюбитель готов был легко отдать, какую-нибудь не очень нужную часть тела – раздражали. Неосторожно пропущенные цензурой в кинофильме девяносто восемь сортов колбасы, в дополнение к “докторской” и “любительской” – будоражили воображение и сеяли неуверенность в завтрашнем дне. Кучерявая Анджела Дэвис и прикованный к ограде Белого Дома голодающий профессор-физик, весивший сто пятьдесят килограммов, вызывали попеременно классовую ненависть и расовую симпатию. Десятилетиями отлаживавшийся механизм советской пропаганды неожиданно дал обратный эффект. Если мы читали о каком-либо очередном, зверином оскале капитализма, то можно было не сомневаться – этот оскал имеет очень симпатичное личико. Но всё это было где-то там… – за горами, за морями и океанами. Попасть за моря и океаны возможным не представлялось. Для расширения кругозора “совейского” человека, по мнению наших мудрых руководителей, было вполне достаточно стран социалистического лагеря (какое хорошее словосочетание). Однако даже там наш человек умудрялся насмотреться такого, после какого появлялась устойчивая дискенезия жёлчевыводящих путей и прежняя жизнь начинала казаться недостойно-унизительной. Довод “зато мы победили в войне” не утешал. Побывавшие в почти капиталистической Венгрии сначала надолго впадали в ступор, а затем начинали пытаться вяло доказывать парторгу разливочного цеха в приватной беседе, что государственный капитализм – “всё-таки, имеет некоторые привлекательные стороны”. Мудрые парторги уже повидавшие “козьи морды” сочувственно улыбались, нежно гладили туристов по растревоженным головам и советовали поскорее всё забыть. Как дурной сон. И, слава Богу, наша память так устроена, что всё постепенно стирается, человек начинает оживать, а потом и снова жить. По-прежнему.
Уже много позже я услышал от одной женщины гениальную фразу, которую она сказала сыну, побывавшему в гостях у богатого одноклассника.
- Сынок! Никогда не ходи в гости к тем, кто живёт лучше нас.
***
Вперёд! К предмету повествования.
Воскресным июльским утром мой, не имеющий определённой цели, путь пролегал мимо ателье, в котором работал Пендюх. Точно в нужный момент, движимый неведомым чутьём, он выглянул из двери, помахал рукой, приглашая зайти, и скрылся внутри. Естественно, я зашёл.
В ателье царил творческий, прокуренный полумрак, тишина и прохлада. Клиентов не было. На столике в углу, стояло несколько бутылок пива, и лежала разрезанная рыба. Обстановка самая что ни на есть - художественная. За столиком сидела незнакомая мне девушка с комплекцией натурщиц Делакруа. Напротив пристроился Стёпа.
Стёпа был “божьим человеком”. Он никогда не повышал голоса, никогда не ругался матом, никогда никому не возражал. Из всех страстей существующих в мире им владела только одна – любовь. Любовь к музыке и водке. Как он сам любил выражаться – “если бы водка была твёрдая, я бы её резал, мазал на хлеб и ел, слушая Пинк Флоид”.
Любовь к музыке у Стёпы выражалась в том, что он заходил в гости к жертве имеющей приличные аппараты, просил что-нибудь поставить и сидел до тех пор, пока хозяин не начинал демонстративно стелить постель. И не дай вам Бог, по примеру заходёровского Кролика промямлить: - Ну, если ты больше ничего не хочешь….
Справедливости ради, надо сказать, что Стёпина одержимость началась ещё в детстве. Его мама, обнаружив у ребёнка такую страсть, попыталась направить её в рациональное русло. Наверное, было ей видение – Стёпа во фраке, на сцене Карнеги-холла. Его отдали в музыкальную школу. По классу скрипки. Не знаю, по какой причине, но скрипача из Стёпы не вышло. Пару раз он мне играл. Впечатление незабываемое. Вскоре маме стало понятно, что музыкальная карьера Стёпы не задалась. Скрипичные уроки закончились, но от прежней жизни молодого дарования у Стёпы осталась привычка везде таскать с собой скрипичный футляр. Скрипки в нём уже не было. Заходя к Пендюху в ателье, Стёпа вежливо здоровался, окидывал пространство оценивающим взглядом, открывал футляр и извлекал из него бутылку водки, пару пива и какую-нибудь нехитрую закуску. Больше в футляр не помещалось. Скрипка инструмент маленький. Неоднократно мы высказывали сожаление, что Стёпу не отдали учиться по классу контрабаса.
Стёпа сидел за столом, пытаясь оторвать у диетически-худющей чехони перо с дистрофическими ошмётками мяса. Завидев меня, он вскочил и протянул руку перемазанную рыбьим жиром. Я коварно уклонился. Стёпа, не обидевшись, уселся на место и представил меня барышне.
Девушку звали Надя. При самой заурядной внешности и интеллекте инфузории “туфелька”, Надю очень украшала одна любопытная подробность - она жила в Болгарии. Нашей братской Болгарии, которая была почти нашей республикой, но всё равно - оставалась заграницей. Одного этого оказалось достаточно, чтобы Надя стала центром внимания.
История её была тривиальна. Родом из нашего города, Надя на какой-то стройке социализма познакомилась с болгарином по имени Бекир, в результате чего и возник этот советско-болгарский союз. Жили они в предместьях Варны, где Бекир работал на очередной стройке, а сюда приехали, чтобы навестить маму.
- Да я вам завтра его приведу, покажу… - подытожила она рассказ.
Назавтра мы встретились. Бекир оказался смурным, мрачным парнем турецкого обличия, потомком участников битвы при Шипке. Наверное, он очень хорошо бы смотрелся с ятаганом в руке и тюрбаном на голове. По-русски он не знал ни слова. Но что нас вконец потрясло - Бекир был совершенно непьющим и музыку не любил. Наши эрогенные зоны были бесконечно далеки, и точки контактов практически отсутствовали. Обычно на наших гульках он сидел, хмуро взирая на жену, и молчал. На вопросы отвечал односложно. И вдруг, однажды, он заговорил.
- А не хотели бы вы приехать в Болгарию? – перевела нам Надя.
Конечно хотели! Ещё и как! А что для этого нужно?
- Ничего, я пришлю приглашения, - буркнул он с таким видом, словно у себя на стройке он только тем и занимался, что рассылал приглашения гражданам других государств.
За это выпили.
На следующий день болгары уехали.
***
Время шло, заканчивался сентябрь. Все уже и думать забыли о болгарском “братушке” и этой поездке, как вдруг Пендюх возник в дверном проёме, держа в руке конверт. В конверте было три приглашения.
После совещания с определением материальных и прочих возможностей, выяснилось, что Стёпа в Болгарию ехать не может. Мы с Пендюхом могли.
Первым шагом к Болгарии был ОВИР.
Задумчивая, усталая женщина средних лет, объяснила, с какими трудностями мы столкнёмся.
- … нет бы, ехать как все - тургруппами, так не-ет сами лезут. Ждут их там. А потом, одни проблемы государству, - занудливо бурчала работница “тайного приказа”.
Какие из-за нас могут возникнуть проблемы, мы не знали, но, на всякий случай, молчали. Наконец она продиктовала нам длинный перечень документов, которые мы обязаны были предоставить для получения загранпаспорта, оформления визы и прочих формальностей. Затем она подытожила.
- Так у вас сроку на приглашениях всего месяц остался. Не успеете.
Мы успели. Всевозможные характеристики, справки, фотографии и прочее были уложены в папки с нашими делами и отправлены в Ростов. Наверное, несколько стимулировала темп процесса коробка конфет, которую притащил ей Пендюх.
К концу октября заграничные паспорта были получены. Мы внятно сказали “фух” и облегчённо вздохнули. Оказалось, что это ещё не всё. Работница ОВИРа указала нам на дверь.
- Зайдите туда. По одному.
За столом сидел мужчина средних лет.
Окинув меня испытующим взглядом, он предложил сесть. Я преданно уставился ему в глаза, демонстрируя тем самым, что тайных замыслов у меня нет, совесть чиста, и я готов помочь Отечеству – конечно в разумных пределах.
В секретные агенты меня вербовать не стали. Это был обычный инструктаж. Пообещав не вступать, не предавать, не продавать, не поддаваться, не откликаться, не искушаться и, “на всякий случай, зайти после приезда – рассказать, как там”, я вышел с чистой совестью на волю. Минут через пятнадцать появился и Пендюх.
Впереди маячила заграница, и мы дружно зачавкали к ней по осенней слякоти.
Мы были молоды, счастливы, свободны. Варёную курицу в дорогу нам никто не готовил…
***
Оказалось, что прямого поезда в Болгарию у нас нет.
Ехать предстояло до Киева, а там пересесть.
В Киеве нас не ждали.
Поезд притащился туда под вечер, и нам предстояло где-то провести ночь. Выловленный не без труда таксист хмыкнул.
- Готель? Це, хлопчики, проблема.
“Готелем” у них называлось любое заведение, способное дать приют хотя бы паре тараканов. Узнав, что путь наш лежит в Болгарию, таксёр обрадовался.
- Тю, так вы ж, иносранци! Ото ж, вам в “Энтурыст”.
Что самое удивительное, мы действительно уже имели статус “как бы, иностранцев” и могли запросто ткнуться в такую, доселе недоступную зону.
Холёный и весёлый, как кобель на мясокомбинатовской помойке, администратор «Интуриста» его восторгов не разделил, но, всё-таки, порывшись в картотеке, поднял на нас глаза и согласно кивнул.
- До восьми утра двухместный люкс с апартаментами, - мы радостно кивнули в ответ и сунули ему четвертак.
Что такое апартаменты мы поняли, когда нам открыли дверь.
Окна номера выходили на какую-то площадь.
Я сидел на диване и наблюдал, как Пендюх вышивает по номеру. Он подходил к окну, жестом достойным Джеймса Бонда закуривал сигарету, широкими шагами прохаживался по несколько затёртому ковру, включал телевизор, хватался за телефон (не иначе, как в штаб-квартиру ЦРУ позвонить), заходил в ванную и пускал воду. Наконец, угомонившись, он сел рядом и погрустив, сказал.
- И ни одна собака не видит, как мы тут устроились, - потом, прикинув размеры этих самых апартаментов, задумчиво добавил.
- А сколько баб можно сюда навести…
Действительно, такая смена обстановки действовала и на меня. Те курятники, в которых мы имели обыкновение прожигать молодость, не шли ни в какое сравнение. Но разве в этом, в конце концов, счастье?
Вечером, в поисках приключений, отправились на Крещатик. Инициативу опять взял на себя Пендюх. Разбалованный на родине вниманием женского пола, в вопросах знакомства он был ярым сторонником примитивизма. То есть, никаких поклонов с приседаниями, дурацких вопросов “как пройти в библиотеку” и сказок о потерянном времени. Однако в матери городов русских система не прижилась. Фланирующие девушки на прямо поставленный вопрос: - А не хотите ли вы провести вечер в обществе двух симпатичных молодых людей? – колоритно ойкали, всплескивали руками и приговаривая: -Тю на вас, скаженни… , - разбегались, словно мы к ним подъезжали на мусоровозе.
Ужинали в одиночестве. С горя выпили, но не сильно.
Утром мы ехали за границу…
***
Железнодорожный вагон – это особый мир, в котором все снимают маски приросшие в повседневной жизни и становятся сами собой. Фантастическая блондинка в невероятном прикиде, которую я недавно провожал по перрону встревоженным взглядом, через полчаса оказывается милой, но довольно невзрачной девчушкой в спортивном костюме с пятном на коленке. Седой генерал, от одного взгляда которого плавится танк, при ближайшем рассмотрении выглядит благостным старичком, несущим по проходу стакан кипятка.
В нашем купе собралась мужская компания. Два инженера ехавших в Софию, немедленно после отправления разложили шахматную доску и погрузились в таинство игры. Мы с Серёгой им не мешали. Нам вполне хватало дорожных впечатлений: видов за окном, перекуров в тамбуре и периодического посещения ресторана.
Когда мы в очередной раз появились в купе, инженеры расправлялись со стандартным дорожным набором заботливо собранным их жёнами. Сало, курица, огурцы, прочая нехитрая снедь и неизменная бутылка водки настроила их на миролюбивый лад. Узнав, что мы туристы и направляемся в Варну, они наперебой начали нам объяснять, где и что лучше покупать и как избежать придирок строгих таможенников.
Вот об этом мы совсем забыли. Вернее, не мы, а я.
Собираясь в братскую республику и обменяв положенный фонд на болгарские левы, мы предусмотрительно захватили с собой по некоторой сумме советских денег, которые, по нашему разумению, должны были обеспечить двум туристам безбедное существование. Кроме того, по совету “братушки” Бекира, мы везли с собой два маленьких телевизора “Юность”. Якобы в подарок.
Нелегальный провоз советской валюты, конечно же, не поощрялся. Пендюх, благоразумно, дома всадил деньги в каблук своих сабо на здоровенной платформе. При желании в тот каблук можно было спрятать автомат “узи”. Я, понадеявшись на русский “авось” сунул контрабанду в карман, да так теперь и ехал.
В воображении замелькали картины личного досмотра проницательными таможенниками, извлекающими мои деньги из любых, придуманных на скорую руку, тайников. Чемоданные заначки и откручивающиеся панели в купе казались слишком очевидным местом, чтобы хранить там финансы, да и попутчики особого доверия не внушали. Изрядно поломав голову, я отправился в туалет и там обнаружил то, что требовалось. Электрическая розетка. Открыв в перочинном ноже отвёртку, я открутил крышку. Судя по вековой пыли, последние десять лет это место никто не посещал. Убедившись в этом, я затолкал туда купюры и довольный вернулся в купе.
Ночью проезжали Румынию.
Тщетно мы всматривались в чёрное стекло. Иногда мелькали какие-то огни, и попутчики объясняли нам, что это поехала такая-то машина. Мы не видели ни черта. Однако ощущение, что за окном заграница, будоражило. Изрядно хваченые инженеры громко обсуждали экономический потенциал Румынии. Они по очереди тыкали пальцем в стекло и убеждали нас, что, если бы Сталин в своё время добровольно-принудительно взял её в состав братских республик - им бы жилось значительно лучше. Мы с Пендюхом согласно кивали головами, хотя лично нас эта проблема не волновала. Нисколько.
Румынские таможенники сонно посмотрели на обложки наших паспортов и махнули рукой. Таможня дала добро.
Утром мы проснулись от громкого стука. Вагон стоял, и прямо под нами кто-то монотонно колотил кувалдой по железу. Заметив, что я проснулся, словоохотливый инженер объяснил:
- Колёса меняют. В Европе колея другая.
Про это я уже слышал. Но мне очень понравилось слово Европа.
Из коридора доносились голоса. В дверь постучали и вошли болгарские таможенники. Две вполне симпатичные тётки. Проверили документы, попросили предъявить на досмотр багаж. Иронически покосились на наши с Пендюхом телевизоры, хмыкнули в ответ на пояснения “презент” и ушли. Наверное, вскрывать розетку в туалете. Ещё минут двадцать я ёрзал в нетерпении. Наконец, вагон тронулся. Мне тут же приспичило.
Розетка была на месте. Деньги тоже. Провоз контрабанды состоялся.
**
Как ни странно, в Болгарии было солнечно.
После киевской хмари с мелким дождичком, осеннее солнце настраивало на радужные перспективы. Но у меня всегда найдётся способ всё испортить. Такой уж характер. Я толкнул спящего Пендюха в бок.
- Ты телеграмму Бекиру дал?
- Угу.
- А если он её не получил? – Пендюшина приподнялся.
- Как?
- Да, вот так. Вставай, Варна через два часа.
Я вышел в коридор. Покурить.
Поезд подходил к какой-то маленькой станции. Затормозил, остановился.
Я курил, задумчиво глядя на перрон. По перрону прогуливался лохматый болгарин с сигаретой. Остановился, повернулся. Я тупо смотрел на него.
- Бекир!
Привлечённый моей жестикуляцией, он всмотрелся в стекло вагона и радостно замахал руками.
Выскакивали на ходу. В тапочках. Инженер попытался бросить чемодан с телевизором. Пендюх заорал:
- Убью, сволочь!
Чемодан подхватил Бекир.
Откуда-то появившиеся болгары радостно реагировали на наше пришествие. С одним чуть родимчик не приключился. Плюнув на приличия, переоделись тут же на скамейке. Вопросительно глянули на Бекира. Русский язык за это время он не выучил.
Из его лопотания и жестикуляции - поняли, что сейчас будет ещё один поезд, и на нём мы куда-то поедем. Куда надо. Наверное, в Варну. Вскоре поезд подошёл, и мы поехали. В другую сторону.
Поезд напоминал наши ростовские электрички. А чего там той Болгарии – за пять часов всю проедешь. Спальные вагоны тут не нужны. Ехали часа полтора, судя по солнцу выписывая замысловатую дугу. Поезд был битком набит рабочим классом. Узнав, что мы из СССР, нас хлопали по плечам, угощали сигаретами. Выпить не предлагали, а жаль. После стольких впечатлений я бы вмазал, да и Пендюх тоже. Наконец – наша остановка. Мы вышли.
Это была не Варна. Это был вообще не город. Это была какая-то стройка.
По пыльной щебёнке мы ковыляли за Бекиром, который, как ни в чём не бывало, шел, размахивая руками и пытаясь нам что-то втолковать. Мы ни хрена не понимали.
Минут через пятнадцать подошли к какому-то бараку. Бекир на ходу стукнул в окно, выглянула Надя. Хозяин толкнул дверь и сделал приглашающий жест. Пендюх, пропуская меня вперёд, иронически оглядел мою запылённую физиономию.
- Иди, туры-ыст.
**
Оказывается, здесь они и жили.
Это был рабочий посёлок километрах в шестидесяти от Варны. В их распоряжении была одна комната и кухня. Как мы здесь разместимся? В углу стоял вполне советский рукомойник. Мы кое-как умылись под руководством Нади, которая сразу объявила:
- Я вас сначала накормлю, а потом в баню.
Мы дружно извлекли пару пузырей и уселись за стол. Болгарская кухня сама по себе необычна, но нас совершенно потряс какой-то умопомрачительный закусон из болгарского перца, приготовленного по специальной технологии. А секрет технологии я вам не расскажу. Потому что сам не знаю. Ненавижу готовить.
Застолье затянулось часа на четыре. На улице стемнело. Бекир, изменив своей традиции, выпил с нами пару рюмок. Водка на него подействовала самым невероятным образом. Он упал на кровать и что-то нечленораздельно мыча, принялся стучать по ней кулаком. Надя укоризненно смотрела на него.
- От он всегда так. Пьёт раз в году и каждый раз буянит.
Буянил Бекир недолго. Через полчаса он вскочил трезвый как стекло и объявил, что мы идём в баню. Пока они собирались, я вышел на улицу…
Такой темени я уже давно не видел. Ни одного фонаря. Где-то выла собака. Редкие звёзды слезливо помаргивали сквозь стадо осенних облаков.
И вдруг…
То ли и на меня водка странно подействовала, то ли некие эманации достучались до моего затуманенного мозга… я остро и отчётливо почувствовал, что нахожусь не в России. Вот почувствовал и всё. И так мне стало горько и одиноко. И вспомнил я про своих земляков, умирающих на чужбине от странной болезни – ностальгии. И так меня всё это разобрало, что захотелось песню русскую запеть…
В этот момент появились Бекир с Пендюхом.
Подсвечивая фонариком, Бекир вёл нас по какой-то тропе среди строительного хлама. Я предвкушал сауну. Баня оказалась обыкновенным душем.
На следующее утро, распрощавшись с Надей, мы проделали обратный путь до остановки поезда. Теперь мы уже ехали в Варну…
**
Варна была потрясающе красива.
От железнодорожного вокзала ехали на такси, таращились в окна.
Чистота и какая-то акварельная ухоженность создавали ощущение ненастоящести. Словно нас везли мимо театральной декорации. Однако среди этой декорации ходили люди, ездили машины, шла жизнь. Бекир назвал таксёру адрес, тот кивнул и, покружив по пустынным улицам, остановился около старого дома. Мы поднялись на самый верх. На чердак. Оказывается здесь, под крышей, в небольшой клетушке жил приятель Бекира представившийся Стояном. Профессию свободного художника Стоян совмещал с торговлей валютой. Насколько я понял, на доллары в Болгарии даже в те закостенелые времена смотрели спокойно. Много народу выезжало на работу за рубеж, получало там эти самые зелёные доллары, а дома радостно тратило их в “Корекомах”. “Кореком” – это некий аналог нашей валютной “Берёзки”.
Стоян неплохо говорил по-русски. Рассказав пару анекдотов, он поменял наши деньги на баксы и заодно купил оба телевизора, чему мы были несказанно рады. Таскать их уже надоело. После этого он сказал, что может помочь поселиться на квартире, это в три раза дешевле, чем в гостинице. Мы дружно кивнули. Не то, чтобы мы были такие уж скупердяи и жмоты – нет. Мы точно знали, на что потратим деньги. На музыку. Побывавшие в Болгарии, рассказывали нам о россыпях «балкантоновской» лицензионки и тех невиданных чудесах, которые открывались здесь меломанскому оку. Кроме того, я рассчитывал попасть в книжные магазины, где должна была быть литература на русском языке. Та, которую у нас днём с огнём не сыщешь. Так что предложение о квартире было поддержано.
Квартира оказалась в трёх кварталах от центральной площади, выстеленной мрамором. Большая. Трёхкомнатная. Хозяйка – лет пятидесяти, вдова какого-то военачальника встретила нас, выйдя в индийском сари. Звали её Ванда. Судя по всему, Стоян поставлял ей клиентов. Разговор был коротким – мы заплатили за неделю вперёд и получили ключ. Бекир и Стоян пожали нам руки и ушли.
Всё. Мы в Варне.
Хозяйка, также говорившая по-русски, указала ванную и отправилась варить кофе. Я вышел на лоджию, уселся в кресло-качалку. Ванда принесла кофейник.
Настоящий! Ураганный!
Я отхлебнул глоток, взглянул на синее небо, на ещё зелёные деревья, потрясающую панораму, открывавшуюся передо мной, и понял что такое счастье.
Маленькое. Но всё равно – счастье.
***
Своё жильё не имеет запаха. Нет, имеет, конечно, но ты его не чувствуешь, не замечаешь, оно пахнет тобой, твоими родными и твоим домом. В детстве меня всегда поражало то, что каждая квартира пахнет по-разному. Комната, которая сдаётся внаём, окатывает тебя волной чужих запахов стоит только открыть дверь. Запахов тех, кто жил здесь до тебя. А в углах, словно клубки пыли, лежат остатки их отношений, характеров, энергий. В каком-то смысле такая комната похожа на проститутку.
Разложив вещи и осмотрев апартаменты, я расположился у окна покурить. Пендюх, сосредоточенно покряхтывая, совершал позади какие-то манипуляции с валютой. Обернувшись, я увидел, что он устроился на кровати, обложив себя зелёными бумажками с портретами президентов США.
- Достань в чемодане аппарат, щёлкни, - попросил он.
Заверив его, что лейтенанту КГБ, напутствовавшему нас в дорогу, карточка очень понравится, я выполнил просьбу.
- Понты, - хмыкнул я, передавая ему аппарат.
- Я доллары первый раз в руках держу, - неожиданно обиделся Пендюх.
Это была правда. Мне их щупать, тоже не доводилось. За «держание в руках» иностранной валюты в СССР полагались довольно приличные сроки, да и что с ней, с валютой, было делать в нашем шахтёрском городишке?
Собрав деньги, Пендюх поднялся.
- Ладно, пошли – пошляемся.
Мы отправились «шляться».
Осень здесь только-только набрала силу. Было сухо, тепло и красиво. Сверкающая чистота и полное отсутствие грязи рождали подозрение, что вокруг нас театральная декорация. Однако всё было настоящее. Мы заходили в магазины, сидели на скамейках, бродили по набережной – иллюзия не рассеивалась.
Завидев фотомагазин, Пендюх направился туда. У прилавка скучал продавец, радостно завилявший хвостом при нашем появлении. Пендюх выложил перед ним два экземпляра гордости советской фототехники – фотоаппараты «Зенит».
- Купи! – коротко сформулировал он цель своего визита.
У себя на родине мы неоднократно слышали, что наши фотоаппараты, а особенно «Зенит», пользуются за рубежом бешеной славой и популярностью, и повсюду стоят толпы алчущих приобрести замечательную советскую камеру.
- Сколько? – продавец сосредоточился.
- Двести левов.
Тот внимательно осмотрел камеры, нагнулся, порылся под прилавком и выложил перед Пендюшиной два точно таких же аппарата.
- Купи, за сто, - на полном серьёзе предложил он нашему фотомагнату.
Пендюх молча сгрёб своё богатство в сумку, и мы вышли.
- Гад! – классифицировал он поступок продавца, - зажрался…
Я промолчал.
Целыми днями мы бродили по Варне, ездили на «Златы пясцы», пытались искупаться в осеннем море. Настороженно осматриваясь, заходили в «корекомы». В Москве в подобные заведения, именующиеся «Берёзка», безвалютную публику просто не пускали. На входе всегда стоял какой-нибудь неброского вида дядечка и опытным глазом отсеивал всякую шалупонь. О «Берёзках» ходили самые невероятные слухи. О россыпях аппаратуры, десятках и сотнях всевозможных «дюалов» и «акаев», о ярусах джинсовых штанов и курток всевозможных фасонов и марок. Наверное, там много чего было, но дальше перечисленного наши тогдашние интересы не простирались. Влезть в хорошие, фирменные штаны и поставить фирменный диск на фирменный аппарат – это и был предел мечтаний меломанов моего поколения.
«Корекомы» надежд не оправдали. Нет, конечно, штаны там висели, но… какие-то ненастоящие. У наших шахтинских спекулянтов они были не в пример лучше. Примерно так же обстояла ситуация и с музыкой. Ожидаемых «балкантоновских» развалов мы не обнаружили. «Би Джииз» да Майкл Джексон украшали скромные болгарские отделы музыкальной продукции.
Поняв, что здесь нам ничего не светит и нехорошо выругавшись, мы решили удариться в загул. Для загула требовалось женское общество. Женское общество стайками порхало вокруг, никак не реагируя на наш призывно-джинсовый вид и маслянистые взгляды. Кстати – болгарки страшные, это мы поняли сразу. Причём, фланирующих особей вокруг практически не было. Все куда-то спешили, оживленно переговариваясь и бурно жестикулируя. Исхитрившись, я поймал одну, остановившуюся на минутку, чтобы поправить шнуровку на ботинке.
- Девушка, давайте встретимся!
Она недоумённо взглянула на меня.
- С кем?
- Со мной.
- Зачем?
- Ну, пообедаем вместе…
- Вы кушать хотите?
- Ага. (при этом головой нужно мотать отрицательно, у болгар всё наоборот)
Она подводит нас к какой-то двери.
- Зайдите сюда.
Улыбка на прощание и через секунду барышня уже на другом конце площади. Мы вошли. Это была столовая самообслуживания. Точно такая как у нас. Поставив на разносы какие-то тарелки, мы уселись за стол. Вяло пожевали. Но сколько хлеба не ешь, а выпить все равно хочется.
- Давай в кабак сходим? – тускло предложил Пендюх.
- Давай, - так же отозвался я.
- В какой?
- В какой хочешь. В «Интурист», мы же туристы…
**
«Интурист» сверкал огнями и сиял, словно океанский лайнер. У входа стоял мордатый швейцар в адмиральском мундире и сонно пялился на стайку девиц, в юбках до пупа, занявших круговую оборону у подъезда. Заметив заинтересованные взгляды, к нам немедленно подскочил прилизанный тип и на польско-болгарско-русском языке, помогая себе сурдопереводом, объяснил, что, заплатив всего по сто долларов, мы сможем обладать любой из носительниц короткой юбки. Прикинув, что за двести долларов, учитывая цены на недорогие алкогольные напитки, можно перетрахать половину родного города, мы отказались. Оскорблённый, он гордо удалился.
Метрдотель передал нас под опеку пожилому официанту, а тот проводил к столу. Зал амфитеатром спускался вниз к площадке, на которой уже находилось несколько пар, топтавшихся под сопровождение небольшого оркестра.
- Рекомендую виски «Сантори», - предложил нам изменить Родине официант.
Как истые патриоты, заказали водки и какое-то мясо.
Выпивали без удовольствия, жевали так же. Как ни странно, но в течение каких-то суток восторг от поездки испарился без следа. Кто-то заказал Штрауса, и оркестр послушно заиграл вальс. К Пендюху подошла барышня в чёрных кожаных штанах и, сделав книксен, залопотала по-немецки.
- Чего ей? – обратился ко мне Пендюшина, познания которого кончались на «Гитлер капут».
- Танцевать тебя приглашает. Иди, вальсируй, а то скандал международный учинит, - злорадно усмехнулся я, представляя себе, как Серёга, привыкший выплясывать под “Hire of the dog”, будет корячиться в ребусе трёх четвертей.
Пендюх отрицательно замахал руками, но фрау, особо не церемонясь и видно решив, что это у нас такая русская национальная игра, схватив его за руку, со смехом потащила вниз. Вернулся он минут через пять и залпом засадил фужер водки.
- Слышь, пошли отсюда, они тут больные все. Ещё я вальсы не танцевал.
Я отрицательно покачал головой.
- Грех предаваться унынию, когда есть другие грехи.
Пендюх внимательно посмотрел на меня, а я смотрел ему через плечо. Серёга медленно перевёл свой взгляд вслед за моим - сзади него опять стояла немка и улыбалась как ротвейлер.
- Ага, хенде хох, - обречённо кивнул он, и повлёкся на танцевальный пятачок.
После пятого раза вслед за фрау подошёл её приятель, и они стали громко ругаться, тыча пальцами то в Пендюха, то друг в друга.
- Может рожу ему набить? – предложил Серёга.
- Ни за что, - отрезал я, - а вот прихватить фрау было б совсем неплохо. Наверняка у неё подруги есть. Стоим, до последнего.
- Ага, - согласился Пендюх и пошёл заказывать “July morning”.
«Последнее» закончилось часа в три ночи.
Изрядно уменьшив валютные запасы, мы выбрались на улицу и, откорректировав вестибулярные аппараты, направились домой. Цыкая друг на друга, стараясь производить как можно меньше шума, открыли дверь, прошли по коридору. Пендюх шёл первый, я немного отстал. Справа находилась дверь в комнату хозяйки и из-за неё доносилось какое-то бубнение. Я остановился, прислушался, затем перевёл взгляд под ноги. Из светящейся внизу полоски показался синий туман, а над самой дверью фосфоресцируя и вращаясь, переливалось всеми цветами радуги нечто напоминающее «кубик Рубика». Я стоял, тупо соображая, что бы это могло быть, и в этот момент дверь приглашающе раскрылась.
Ванда, скрестив ноги, сидела на полу, окружённая горящими свечами. Из стоявшей рядом, на треноге, курильницы стекал сладковатый дым, образуя тот самый туман. Позади располагалось зеркало в дорогой золочёной оправе. Оно находилось прямо напротив меня, но своего отражения в нём я не увидел – там мелькали какие-то тени.
- Пришёл… - то ли вопросительно, то ли утвердительно констатировала она.
Вместо ответа я кивнул головой. Самое удивительное, что вся эта обстановка меня не очень шокировала. Сказывалась доза «антиудивителя».
- Спрашивай, - она указала на пол - видимо, приглашая сесть.
Я плюхнулся на мягкий ковёр и огляделся вокруг.
- Это что, магия такая?
Ванда усмехнулась.
- Отдыхаю от трудов и забот. Спрашивай, - повторила она.
- О чём?
- О том, что тебя волнует больше всего.
Я недоумённо пожал плечами. Ничего себе задача – что меня волнует больше всего. Что может волновать в двадцать с небольшим лет? Уж точно - не судьбы мира. Хотя, пожалуй, собственная судьба меня всё-таки волнует. Иногда.
- Скажи, Ванда, почему в жизни мне так не везёт?
Она иронически посмотрела на меня, затем громко расхохоталась.
- Не везёт? Это ты называешь, не везёт? Да тебя берегли как зеницу ока. Смотри, - она указала на зеркало.
Передо мной замелькали картины. Несомненно, это было живое изображение, оно двигалось, доносились какие-то звуки, однако всё было каким-то нечётким. Одна картина сменяла другую, и эта смена сопровождалась яркой вспышкой подобно той, какую даёт подожженный магний.
(вспышка)… больничная палата, кровать, на кровати ребёнок, капельница, скорбные лица персонала, плачущая женщина в которой я узнаю мать.
- Это тебе четыре года.
(вспышка)…покатая крыша двухэтажного дома, слуховое окно, два пацана выглядывающие из него, один тянет другого: - Слабо вылезти?
Второй выбирается на крышу, поскальзывается, катится к краю и исчезает, доносится удар.
- Шесть лет, - продолжает комментировать Ванда.
(вспышка)… группа подростков на велосипедах несётся по улице, из-за поворота выворачивает грузовик, сбивает одного из них.
- Девять….
(вспышка) … толпа дерущихся. Мелькает нож, короткий удар, тело, оседающее на землю.
- Четырнадцать…
Достаточно или ещё хочешь полюбоваться?
- Что это было? – спросил я, уже догадываясь.
- Возможные варианты твоей судьбы. Кое от чего ты сам ушёл, кое от чего тебя отвели. Здесь нет и сотой части.
- Кто меня бережёт и для чего?
- У каждого есть своё предназначение, и он обязан его исполнить. Пока ты это не сделал, тебя хранят. Но ты изрядно себе напакостил.
- Когда?
- Смотри…
(вспышка) … мальчишка ползёт по наклонному стволу дерева. Выше, выше… перед ним гнездо, встревожено кричит проносящаяся над головой птица. В гнезде два птенца. Он берёт одного и спускается на землю. Стоит у берега реки и разглядывает птенца. Тот испуганно замирает. Мальчишка смотрит, гладит по головке и вдруг, движимый звериным любопытством, бросает птенца в воду. Судорожные движения неоперенных крыльев, струйка воздуха из клюва. Всё. Мальчишка бросается в воду, хватает птенца, дует в нос. Поздно. Всё.
- Это тебе девять лет. Помнишь?
Ещё бы не помнить…
Ужас от понимания того, что я только что оборвал чью-то жизнь и осознание непоправимости происшедшего. Раскаяние и страстное желание обо всём поскорее забыть. Не случилось.
- И что теперь?
- Ничего. У тебя ещё всё впереди.
В горле у меня пересохло, от стелющегося дыма подташнивало.
- А что там, впереди, ты можешь заглянуть?
Ванда внезапно разозлилась.
- Это что тебе – телевизор? Судьба многовариантна.
Я кивнул.
- Понимаю.
- Ничего ты не понимаешь. Поменьше рассуждай и побольше делай. У тебя в руках саженец, который нужно посадить, а ты рассуждаешь, вырастет – не вырастет. Если посадишь – может быть и вырастет, а не посадишь – точно не вырастет.
- Ка… какой саженец? - мои нетрезвые мозги не могли справиться с такими аллегориями, – А что теперь будет?
- Ничего не будет, - раздался гнусавый голос из угла комнаты, - медаль тебе будет и благодарность. Подумаешь, велика важность, птенца придушил.
Я оглянулся. В углу на расшитой полушке сидел чёрный кот и весело скалился на меня.
- Пшёл вон, сволочь!
Ванда схватила стоявшую рядом чашку и ловко бросила в кота. Раздался истошный визг, грохот, комната наполнилась дымом из перевёрнутой курительницы, в глазах у меня поплыло, и я отключился.
- Серё-ёга-а, - голос Пендюха вывел меня из небытия.
- Что?
- Ты как себя чувствуешь?
- Мерзко.
Ощущение было такое, словно ночью по мне проехал тяжёлый танк.
- Серёга-а, ты где?
Я открыл глаза. Пендюх, одетый, сидел на постели и, силясь разодрать заплывшие веки, подслеповато всматривался в диван, на котором должен был спать я. Но там никого не было. Мой организм находился в кресле, которое невесть откуда взялось в нашей комнате и сейчас стояло в углу, позади Пендюхова логова.
- Тут я… тута.
Разминая затёкшие конечности, я прошёл к окну и распахнул его. Погода была под стать настроению – мерзкая. Моросил мелкий дождик, грязно-синяя пелена затянула небо. На улице ни души. И правильно - нечего бродить в такую погоду.
- Слушай, мы сюда вместе пришли? – спросил я, полагая, что Ванда мне приснилась. Серёга с сомнением покачал головой.
- Не ко мне вопрос. Ночью ты мычал здорово, это я слышал. А где ты был?
- Кажется у Ванды.
Пендюх округлил глаза.
- Так ей сто лет в среду будет.
- Да я не за тем, - я досадливо поморщился, - у тебя один чёс на уме.
- А у тебя, два? Чего тебя туда понесло?
В голове что-то забрезжило.
- Слушай, мы тут сколько прожили - ни разу её не видели. Она вообще, где живёт?
Как бы в подтверждение моих слов за дверью раздались быстрые лёгкие шаги. Пендюх поднял палец.
- О! Всё утро слушаю. Только это не она.
Шаги раздались вновь и остановились перед нашей комнатой. Пендюх рывком вскочил с кровати и распахнул дверь. На пороге стояла улыбающаяся девушка лет двадцати, в руках она держала горшок с фикусом.
- Здравствуйте, мальчики. Тётя Ванда сказала, что это можно поставить к вам.
Осекшись, она внимательно оглядела наши физиономии и сделала рукой успокаивающий жест – счас. Сунув горшок Пендюху, видение исчезло. Он повернулся ко мне.
- Сиськи маленькие.
Я снова уселся в кресло, достал сигарету и принял позу философа-домушника.
- Как говаривал старик Кант – формы определяют содержание. Так что, жди потока сознания.
Пендюх поставил фикус на пол и почесал небритую физиономию.
- Мне б поток чего-другого.
Через несколько минут раздался стук, дверь открылась и на пороге появилась давешняя барышня. В руках она держала поднос, на котором дымились три чашки с чаем, и стояла бутылка ракии в окружении трёх рюмок. Войдя в комнату, она осмотрелась, раздумывая, куда бы всё это поставить, потом предложила.
- Или ко мне пойдём? У меня веселее.
Не дождавшись ответа, она шагнула к двери и исчезла. Мы, принюхиваясь, потащились за ней словно за Гамельнским крысоловом.
Веселуха в её комнате была полная…
Девушку звали Мария.
Мать её была испанкой, отец болгарином и от этого союза получилось такое вот – дитя природы. Худая, высокая, стройная, с грубоватыми, но приятными чертами и прямыми чёрными волосами, расчёсанными на пробор. Мария была студенткой, изучала социологию в каком-то университете. Всем своим видом она олицетворяла образ классических хиппи, дошедший к нам из фотографий в советской прессе. Толстый свитер и джинсы, в комнате ничего лишнего – даже фикус она сочла непозволительным излишеством. Стопка книг на полу, кассетный магнитофон с мерзким среднечастотным звуком и надувной матрац на котором она спала. Слушала она, естественно, Джоплин, Хендрикса и Грейтфул Дэд – а что ещё будет слушать настоящий хиппи? На стене плакат с чегевароподобным мужиком и надписью “You can do it”. Чего он «кэн ду» я так и не понял.
- Присаживайтесь, - указала она на некое подобие собачьей подстилки и протянула нам рюмки.
Почему-то до этого я не встречал ни одного социолога Хорошие они люди, похмелиться дают страждущим. Ракия с чаем быстро привели нас в чувство, и завязалась светская беседа. Говорила в основном Мария, мы внимательно слушали, не забывая наполнять рюмки. Именно от неё мы узнали в какой замечательной стране и в какое чудесное время мы живём, услышали о многочисленных достижениях социализма, которыми гордится всё прогрессивное человечество, о социальных программах призванных защитить советского человека от неуверенности в завтрашнем дне – бича мира капитала и бетонных небоскрёбов.
Заметив, что бутылка кончилась, я спросил.
- Маша, а с чего ты решила, что это именно так и обстоит? Ты в СССР была?
Она отрицательно помотала головой.
- Пока нет, но обязательно поеду.
Пендюх озадаченно пожал плечами и отправился к нам за вторым пузырём.
Как водится, разговор с вопросов мировой политики и высоких сфер скатился на личности, и Мария с удовольствием поведала нам о своей жизни. Большинство людей обожают говорить о себе и терпеливый слушатель это величайший подарок судьбы. А здесь их было целых два. Обилие напитков, включая постоянно пополняемые запасы чая, располагало к созерцанию и терпению. Мы с Пендюхом вытянулись на своей подстилке подобно двум садовым шлангам, Мария дымила как паровоз и выкладывала нехитрую историю.
Детство в социально неблагополучной семье, школьные годы, прошедшие в атмосфере ненависти со стороны одноклассниц. Таким образом они с ней рассчитывались за ярок выраженную симпатию со стороны мальчишек. Те явно держали Марию за «своего парня»: она участвовала во всех проделках, играла в футбол, гоняла на велосипеде и таким образом была в сфере запретной и недоступной для остальных девчонок. К положенному сроку она резко повзрослела и в семнадцать лет выскочила замуж, быстро подарив своим родителям внучку. Замужество было коротким, однако внучка осталась всерьёз и надолго, и в настоящее время находилась там, где ей и положено быть - у бабушки.
- Скучаешь? – заботливо поинтересовался Пендюх.
В ответ она неопределённо пожала плечами и пустилась в длительное разглагольствование о том, что для современной женщины семья это невероятная обуза, которая только мешает в реализации и претворении в жизнь всех задуманных проектов.
Голос её звучал монотонно-убаюкивающе, я понемногу стал подрёмывать, а вскоре заметил, что и Мария клюёт носом. Видно от выпитого чая.
Устроив её на надувном матрасе и заботливо накрыв пледом, мы с Серёгой вышли.
Покурив вместо утреннего моциона на лоджии, я вернулся в нашу комнату. Пендюх сидел, озадаченно разглядывая документы.
- Слышь, братка, а виза-то наша кончилась. Давай собираться?
- Давай, – согласно мотнул я головой, по-болгарски.
***
Приехали мы в родной город, в аккурат, седьмого ноября.
Поймав на вокзале такси, ехали по знакомым с детства улицам и изумлённо смотрели на Родину. Всё казалось удивительно грязным, неухоженным, маленьким. Мне не раз доводилось испытывать подобные ощущения. Как-то лет в двадцать я попал в школу, в которой проучился с первого по девятый класс. Вошёл и остановился поражённый. В моей памяти она была большой и светлой, с просторным коридором и огромными окнами. Теперь же я видел крохотные классы, низкий потолок, облупившуюся штукатурку. Такие вот штуки выкидывает детская память. Видно нечто подобное происходило и сейчас. Но я знал, что пройдёт несколько дней и всё вернётся на круги своя.
Рассчитавшись с таксистом, разошлись по домам. После встречи с родными и раздачи подарков, набрал знакомый номер телефона. Всё-таки праздник, вся наша компания должна быть там.
Точно. Ура, рады, ждут, еду.
Встреча, рукопожатия, хлопанья по плечам – ну, как там?
Назавтра воспоминания о Болгарии были промокнуты промокашкой и аккуратно подшиты в архив.
|
|