- А мы тебя вот так! - Митрич цапает черного коня, выводит над шахматной доской перевернутую букву "Г". - Однако... - Противник Митрича, восемнадцатилетний Лешка, приподнимает левую бровь, задумчиво барабанит пальцами по серым доскам стола.
- Ну что, молодежь, сдаваться будем али еще повоюем? - усмехается в белые усы Митрич.
Дворовой кот Уголёк по-хозяйски вспрыгивает на стол, бархатисто переступает черными лапами, ластится к Лешке. Лешка незлобиво отмахивается:
- Уйди, кыса, не мельтеши. Думать мешаешь.
Уголёк обижается, гордо вытягивает шею, пружинисто спрыгивает в серую траву.
По небу размазались белые кудряшки облаков. По двору бегают, гомонят, поднимают серую пыль мальчишки. Черный, с белыми полосками, мяч глухо бьется о старый щелястый забор. Соседская девчонка в клетчатой панамке листает журнал и забавно морщит усыпанный серыми веснушками носик.
Они играют, они смеются, они живут. Живут так, будто не знают, что завтра серая гладь озера подернется зеленцой, ослепительно-белый диск солнца вдруг окажется желтым, а почти черное небо неожиданно плеснет предгрозовой синевой июльских васильков. Они живут так, будто всё хорошо, будто завтра не наступит цветной день.
* * *
А когда-то солнце было желтым и речка синей, старый лес за городом манил прохладой зелени, а молодой еще Митрич покорял сердца местных барышень, разъезжая по узким улочкам на ярко-красном красавце Москвиче.
- Ну, и чё ты опять изобрел? - девятиклассник Жека нарочито небрежно вытряхивает из новенькой глянцевой пачки сигарету, глубоко, по-взрослому затягивается.
- Гравиуровень, - Лёвка поправляет очки, сбрасывает со лба непослушные темные пряди.
- И чего он делает?
- А он, - Лёвка выуживает из кармана горсть цветных пластмассовых шариков, - удерживает предметы на заданном уровне. Вот мы сейчас выставим значение, равное, скажем, пятидесяти сантиметрам и...
- ...и ничего у тебя опять не получится, - выныривает откуда-то из-за гаражей вечно вертящийся возле Жеки Костик.
Да, Лёвку гением не назовешь, одна половина его изобретений не работает вовсе, а другая творит такое, что лучше б ее вообще не было. Но уж не Костику об этом судить.
- Кого я вижу, - подбочениваюсь и подбрасываю носком ботинка ребристую волнушку шифера, - Костик-Жекин-хвооостик!
- Ой-ой-ой, какие мы умные, - прячется за Жеку Костик. - Да что ты, что Лёвка твой...
- ...и тогда они будут висеть в воздухе. Сами! - Лёвка неожиданно громко заканчивает фразу, начала которой не слышал никто.
- Да из тебя изобретатель, как из меня балерина!
- Цыть! - Жека бросает на Костика недобрый взгляд, - дай пацану попробовать.
Лёвка в последний раз пробегает пальцами по ощетинившемуся шестеренками, антеннками и рычажками изобретению, нажимает большущую круглую кнопку. Прибор мелко дрожит, стучит о побитый асфальт кривой металлической ножкой и медленно, тонкими струйками выдавливает из себя мутное желтоватое свечение.
- Тааак... - довольно кивает Лёвка. - А теперь шарики.
Он осторожно заносит ладонь над прибором и медленно, один за одним, разгибает пальцы. Шарики висят.
- Ну, съел? - торжествующе кошусь на Костика.
- Да я... да он... да они!!! - заикается, размахивает руками Костик.
- Молодец, пацан! - Жека щелчком отбрасывает в сторону окурок, хлопает Лёвку по плечу, - ну, и как ты это сделал?
Лёвка шмыгает носом, пыжится, зачем-то делает "профессорское" лицо - не хватало еще, чтобы он Жеке лекцию читать начал!
Но лекции состояться не суждено: гравиуровень издает длинный, с надрывом, хрип, выплевывает в воздух синюю струю клубящегося пара и, дернувшись, замирает. Пластиковые шарики со странным чмокающим звуком падают на дворовую дорожку.
- Ыыыы!!!!!! - Жека корчится, подпрыгивает на одной ноге, неловко пытается сорвать со второй дымящуюся кожаную сандалию.
- Жек, ты чего?!
- Алхимик чертов! - сипит раскрасневшийся Жека, - Мерлин недоученный!
- Ну, Жень! - крутит в руках заляпанный зеленым пластиком Жекин сандаль Лёвка. - Я ведь не нарочно. Кто ж знал, что они это... поплавятся?
* * *
Цветные дни начинаются так же, как и черно-белые. И это хорошо. Когда солнце еще не выглянуло из-за горизонта, когда на небе ни звездочки, когда редкие уличные фонари рассеивают вокруг себя одуванчиковую шапку призрачно-белого цвета, кажется, что этот день будет таким, как предыдущий: спокойным, добрым, предсказуемым. Черно-белым.
Но восходит солнце, и день плещет в тебя красками, рассыпает на город осколки чьей-то палитры: синюю лавку бакалейщика и алый бархат роз в городском парке, голубое журчание фонтана и каурый шепот облетевших листьев, золотистые пылинки в солнечном луче и лиловую тень от длинной, стальной ниточки уходящего к горизонту моста.
За окном что-то тяжелое ударяется о жестяной подоконник и отскакивает, уносится куда-то вниз.
- Н-н-началось! - потирает руки Лёвка.
За минувшие со школьной поры двадцать лет и без того невысокий Лёвка ссутулился, изрядно порастерял волос, обзавелся пивным брюшком, но не лишился по-детски восторженного отношения ко всему, что касается его, Лёвкиных, изобретений.
- Н-н-а-ча-лось! - вполголоса напевает он и скребет опасной бритвой заросший щетиной подбородок.
Стук за окном всё чаще, всё отчетливей. Лёвкиных восторгов я не разделяю, а потому с головой укрываюсь тяжелым стеганым одеялом и пытаюсь урвать хоть полчаса сна.
- Бум! - стукает за окном.
- З-зеленый! - отдергивает край моего одеяла Лёвка.
- Очень за тебя рад! - цежу сквозь зубы и пытаюсь спрятаться под подушку.
Еще два удара по подоконнику.
- К-красный и ч-черный! - вытряхивает меня из-под подушки Лёва.
- Лёёёвка, не издевайся!
- К-кор-коричневый! - белозубо скалится Лёвка и бросает под одеяло отчаянно трезвонящий будильник. - С-синий! Два с-синих! В-вставай, Пашка! В-вставай, лентяюга б-бессовестный!
* * *
- Чтобы вытравить эту двойку, - раскладывает на подоконнике мой дневник Лёвка, - нам потребуется немного вот этой жидкости, предварительно нагретой на медленном огне и смешанной...
Терпеть не могу, когда Лёвка говорит таким тоном - сразу такой весь из себя умный становится, впору вместо отца в университет идти, лекции студентам читать.
Противно, да. А что поделаешь? Двойка есть двойка, и кроме Лёвки мне обратиться не к кому.
- Слушай, - кошусь на набухающую на краю стеклянной трубки синюю каплю, - ты своего "предсказателя" как - доработал?
- Бери больше! - Лёвка откусывает кусок бублика, деловито стучит ногтем по колбе. - Он теперь не только будущее определять сможет, но и изменения в него вносить. Если я захочу, конечно.
- А ну-ка, внеси мне такое изменение, чтоб Ильинична матери не пожаловалась.
- Проект находится в стадии разработки. Заказы по второму направлению пока не принимаются, - вновь впивается в бублик Лёвка.
- Ааа... Понятно. Ну, а напредсказывал он тебе чего?
- А напредсказывал он следующее, - лезет в потрепаный блокнот Лёвка, - сегодня Митрич четыре раза подряд выиграет у Лешки, Костик растрезвонит на всю школу, что Жека целовался с Катькой Морозовой, а Уголёк...
- Ну, эт я и без тебя знал! - на упирающейся в окно ветке старой яблони материализуется Жека - деловито трет о майку большое зеленое яблоко, смачно откусывает. - Ты мне, брат, лучше что-нибудь такое расскажи - масштабное.
- Масшта-а-абное, - Лёвка, похоже, ничуть не удивляется Жекиному появлению, продолжает меланхолично листать исписанный мелким почерком блокнот. - Ага, вот, - наконец находит нужную страничку он, - приблизительно лет через сорок население Земли достигнет критической отметки...
- Ииии? - давлю так и норовящий выплеснуться наружу смех: да, подкалывать друзей нехорошо, но предсказание на сорок лет вперед - нет, с этим Лёвчик явно переборщил.
- И придется как-то его контролировать, - не замечает сарказма Лёвка.
- А заниматься этим будет... - отбрасывает огрызок Жека, - заниматься этим будет...
- Сейчас узнаем. - Лёвка спрыгивает с подоконника, неуклюже шлепая большими отцовскими тапками, бредет к шкафу, достает из него очередное изобретение.
- Это чё, и есть твой предсказатель?! - аккуратно перелезает с ветки на подоконник Жека. - Да у моей матери в магазине таких десятка два, не меньше.
И правда. Лёвкин предсказатель до безобразия смахивает на обычный кассовый аппарат - скошенная панель, несколько рядов кнопок, торчащий хвост бумажной ленты.
- Ну тебя! - не обижается Лёвка. - Вот смотри, переводим этот рычажок в режим предсказаний и делаем запрос.
Лёвкины пальцы торопятся, бегают по кнопкам, крутят впаянную в бок "предсказателя" шарманочную ручку.
- Странно... - Лёвка останавливается, покусывает губу.
- Чего странно?
- Не отвечает что-то.
- Может, сказать погромче надо? - Жека хмыкает, наклоняется к аппарату. - Кто народом управлять будет-то? Ну, в смысле, чтоб нас слишком много не стало?
Щурится, расшвыривает фейерверк смешинок Жека - не верит он Лёвке, не верит - чтоб я пропал. Хотя я, вообще-то, тоже не очень верю.
За окном слышится густое, басовитое жужжание - ловко обогнув растопырившую ветки яблоню, в комнату влетает крупный, с зеленым отливом жук.
- Ого! - хмыкает Жека, тянется к опустившемуся на край стола летуну, цепляет локтем "предсказатель", но не обращает внимания: охота на насекомое в самом разгаре. Осторожно цапнув крылатого гостя за бока, Жека радостно констатирует, - жук!
Лёвка молчит, серьезно смотрит на Жеку - тычет в сдвинувшийся рычажок с красным кружком на боку:
- Жек, ты хоть понял, что сейчас сделал?
- А чего? - хмурится Жека.
- Ты, родной мой, - неожиданно переходит на покровительственный тон Лёвка, - только что будущее запрограммировал.
- А, ну, если ты против, мы его сейчас обратно перепрограммируем! - идет на попятный Жека - цепляет большим пальцем злополучный рычажок и тянет его назад. "Предсказатель" скребет днищем стол, медленно едет в сторону под Жекиной рукой, но рычажок не сдвигается с места.
- Ах, ты вот как, - хмыкает Жека, - сейчас мы тебя уговорим!
Отпустив жука и покрепче взявшись за корпус прибора, Жека хватается за рычажок, рывком отводит его назад. Рычажок отзывается жалобным хрустом и остается в Жекиных пальцах.
- Да что ж ты...!!! - Лёвка бросается было к "предсказателю", но замирает: прибор начинает глухо порыкивать, вздрагивает и недобро лязгает чем-то внутри.
- На пол! На пол!!!!! - ныряет под стол Лёвка.
В чём - в чём, а в этом с Лёвчиком спорить не станет никто. Даже Жека. Мы послушно следуем за Лёвкой.
Секунда, две, три... Ничего.
- Ошибся ты, видать, мастер! - приподнимает голову, добродушно подкалывает Лёвчика Жека. - Зря нас сюда...
Над нашими головами оглушительно грохает, взрывается Лёвкин прибор - летит во все стороны шрапнель мелких деталей, барабанит по полу дождь белых кнопок, впивается в оконную раму рваный осколок верхней панели.
- Доигрались, - мрачно резюмирует Лёвка.
* * *
- В-вставай, г-говорю, - Лёвка бросает мне полотенце, прихрамывая, выходит на балкон.
Наскоро умываюсь и присоединяюсь к Лёвке. Со всех балконов вдаль, на запад, смотрят соседи - бодрые и заспанные, ждущие и безразличные, кутающиеся в пледы и подставляющие лицо колючему осеннему ветру.
- С-скоро уже, - смотрит на часы Лёвка.
И точно: едва Лёвка успевает закончить фразу, как над городом разносится сигнал. Сигнал каждый раз разный: иногда это трель жаворонка, иногда барабанный бой, иногда нежная мелодия старой колыбельной. Сегодня сигнал говорит голосом воды. В детстве, читая "Синюю птицу", я пытался представить себе голоса: голос Огня потрескивал, голос Хлеба был глуховатым - с мягкими сдобными нотками, а голос воды был именно таким, как тот сигнал, что будил сейчас и без того неспящий город. Сигнал шелестел морским приливом, затоплял колодцы дворов плеском волн у причала, вливался в арки горным потоком, гулким эхом отдавался от стен и плыл дальше, к окраинам, плыл, возвещая наступление еще одного цветного дня.
Еще минута и далеко за городом, словно разверзая сомкнувшуюся над ними землю, ввысь потянулись мега-экраны. Огромные, заслоняющие собой горизонт, они поднялись над городом. Поднялись для того, чтобы в который раз стать полем для мозаики – цветных секторов, что уже четвертый год определяют судьбу нашей планеты.
Сигнал медленно затихает, журчащий голос воды словно впитывается в грунт, уходит прочь - под землю. Уходит для того, чтобы однажды вернуться опять.
Над головой раздается громкий, короткий "бум-м". Пластмассовая крыша нашего балкона чуть прогибается, и на широкие перила падает жук.
- М-малиновый, - констатирует и без того очевидный факт Лёвка.
Крупный, размером с два моих кулака, жук, тем временем, семенит по перилам, вертит туда-сюда головой с изогнутыми телескопическими рожками, сбивает титановыми лапками слоящуюся старую краску. Добравшись до края перил, жук расправляет полупрозрачные, с тонкой сеткой арматуры крылья и беззвучно планирует вниз, к своим.
* * *
Что меня всегда удивляло в Лёвке, так это его способность исчезать - уезжать в неизвестном направлении, не сказав никому ни слова, не оставив записки, не попытавшись объяснить.
В первый раз он пропал еще тогда, в шестом классе - как раз после того, как из-за Жеки взорвался его "предсказатель". Лёвки не было пять дней. Было пять пустых рассветов, пять вечеров, что не принесли ничего, кроме безнадежности, пять ночей, когда сон нахально раскачивался, присев на край скрипучей форточки. Сон смеялся, сон жонглировал цветными мячиками надежд - и не делал ни шага вперед. А на шестой день Лёвка нашелся. Вот так, как ни в чем не бывало, появился в нашем дворе - бросил в летнюю пыль увесистую на вид сумку, уселся на старые качели, пружинисто оттолкнулся и взмыл вверх - к августовскому небу, к запутавшемуся в облаках солнцу, к только ему известными идеям и мечтам. Скрипели, раз за разом вознося Лёвку к небу, качели, стояла, замерев на балконе, Лёвкина мать, а Лёвка качался, подставлял лицо веселым солнечным зайчикам и улыбался чему-то своему.
А потом Лёвка целый месяц сидел дома и собирал вторую модель "предсказателя" - хмурился, перекладывал с места на место принесенные неизвестно откуда детальки и как-то нехорошо, не по-детски вздыхал.
Собрать второй "предсказатель" не удалось. Что было тому виной - забытая ли схема, неправильные детали или простое отсутствие "правильного" настроения - сказать было сложно. Но когда стало окончательно понятно, что воссоздать аппарат не получится, Лёвка впал в другую крайность и стал убеждать всех засесть за работу над аналогом "предсказателя". На логичный вопрос о причине подобной необходимости Лёвка отвечал уклончиво, а если что и говорил, то большей частью напирал на вопросы будущего, критического перенаселения Земли и жуках, которые де будут нещадно наше невезучее человечество уничтожать.
Время шло, а аппарата так и не было. И Лёвка замыкался, ходил сам не свой, на уроках отвечал невпопад, а сразу после школы запирался дома и категорически отказывался с кем-нибудь разговаривать. А потом появились рисунки жуков. Карандашные - на тетрадных листах в голубую клеточку, меловые - на стене гаража Митрича и зыбкие, выведенные прутиком в пыли у подъезда. Лёвка таскал рисунки школьному учителю физики, часами ждал у соседнего подъезда работающего в городской администрации отца Катьки Морозовой и, говорят, даже писал письма в какое-то из министерств. Так продолжалось до декабря. Закончилась грязная, промоченная дождями и залепленная заплатками порыжевших листьев осень, наступила зима. В первый день декабря серое небо наконец разродилось первым мелким снежком, и в этот же день пропал Лёвка - во второй раз за последние полгода.
Но на этот раз всё было по-другому: не сновал по двору вечно недовольный участковый, забыли, не спрашивали о Лёвке учителя, молчали и старались не появляться на людях Лёвкины родители. И только беспроводной телеграф бабушек у подъезда временами подбрасывал версии одна другой фантастичнее.
Прошел тихий, без Лёвкиных хлопушек и фейерверков Новый год, начали подтаивать, сосульками тянуться к земле снежные шапки на крышах, пробились сквозь снег первые зеленые травинки, а Лёвки всё не было и не было.
Он появился так же внезапно, как и в первый раз. Просто однажды утром, выйдя на свой балкон, я увидел его на соседнем. Лёвка стоял, опершись о перила, ворочал носком домашнего тапочка завалившуюся на бок банку с краской и смотрел куда-то вдаль.
А еще через неделю Лёвка вернулся в школу: за апрель и май умудрился сдать весь пропущенный материал и закончил год без единой четверки. На вопросы о том, где его носило всё это время, Лёвка не отвечал, а однажды указал на усеянный мелкими точками сгиб локтя и загадочно сообщил, что ради блага человечества ему пришлось с ними согласиться. Кто такие были эти они, и что за спорные вопросы решал с ними Лёвка так и осталось тайной.
А потом мы выросли: когда-то казавшийся таким высоким Жека вдруг оказался на полголовы ниже меня, ябеда и зануда Костик отрастил мерзкие усы-щеточку и поступил на работу в какую-то таинственную организацию, успел жениться и развестись Лёвка.
Всё шло так, как и должно было идти, пока однажды из миллионов телевизоров и радиоприемников на нас не выплеснулась новость – установлен контакт с инопланетной цивилизацией. Цивилизацией, во много опережающей нас в развитии, цивилизацией, способной решать, что для нас хорошо, а что - нет.
Вряд ли кто сможет объяснить, как и почему правительства всех до одной стран согласились на беспрекословное подчинение решениям "ино", однако зависшие на орбите треугольные корабли-наблюдатели вскоре стали привычной картиной, а периодически передаваемые на землю распоряжения исполнялись безотлагательно и со всей возможной точностью.
Надо признать, до поры до времени ничего предосудительного и противоречащего логике в этих распоряжениях не было. Не было, пока однажды не вышел приказ о поголовной вакцинации. От какого неизвестного человечеству недуга должна была спасти нас эта вакцина, и чем была вызвана такая поспешность - до сведения не доводилось.
Прохлада смоченного спиртом клочка ваты где-то чуть ниже лопатки, крупный шприц, наполненный розовой, похожей на смородиновый кисель жидкостью и необъяснимое ощущение чего-то постороннего в организме на всю оставшуюся жизнь.
И только потом - месяца через три все нам сообщили о полу-органическом маячке, который будет жить в нас независимо от того, хотим мы этого или нет. А чтобы утихомирить особо недовольных нас припугнули рассказом о том, что маячок крайне мал, постоянно перемещается по организму и несет на себе наполненную ядом микро-капсулу. Попытка извлечь маячок неизбежно приведет к разрыву этой самой капсулы.
Для чего нужна вся эта канитель, нам соизволили объяснить только через месяц: население, мол, растет, ресурсы уменьшаются – какой из этого выход? Да элементарный! Наши инопланетные друзья почесали зеленые затылки и решили: прирост населения - контролировать со всей возможной строгостью, а для пущей надежности малыми порциями уменьшать уже существующую популяцию. То есть нас.
Именно тогда на окраинах городов в срочном порядке были воздвигнуты мега-экраны, а с прежде чистого неба упал первый цветной жук.
* * *
Обжигаясь и недобрым словом поминая полное отсутствие у Лёвки хоть какого-нибудь кулинарного таланта, дожевываю подгоревшую яичницу, бросаю взгляд на часы, хватаю сумку и выскакиваю в подъезд.
Улица встречает привычным шумом мегаполиса, бросает в душное, пропитавшееся запахом раскаленного металла метро и через несколько минут выплевывает на поверхность за две сотни метров от работы. Хочется срезать путь и пойти наискосок, через площадь, но сегодня нельзя - сегодня цветной день. Я поправляю съезжающую с плеча сумку, ныряю под защиту бегущего вдоль всей улицы широкого бетонного карниза.
Я шагаю, стараюсь не наступать на пятки идущим передо мной людям. Ширина карниза - полтора метра. Ширина тротуара - восемь-десять. Но тротуар пуст - серое небо продолжает сыпать цветным дождем блестящих титановых жуков. Жуки падают на асфальт, едва заметно встряхиваются и, ловко перебирая тремя парами тонких шипастых ног, устремляются на запад - к мега-экранам.
На проходной протягиваю охраннику пропуск.
- Фамилия, имя? - тщательно разглядывает фотографию он.
- Александров Павел.
- Цвет?
- Зеленый.
- Номер оттенка?
- БД 134-75.
- Проходите, - охранник возвращает мне пропуск, и я, по привычке шагая через ступеньку, поднимаюсь по большой мраморной лестнице. Я поднимаюсь, а гулкое эхо доносит до меня обрывки слов с проходной: "Фамилия, цвет?". Ступеньки, много ступенек. Всё неуловимей, всё тише эхо: "цвет, оттенок?".
В добравшись до двери конторы, киваю секретарше.
- Доброе утро, Леночка!
- Доброе утро, Зеленый БД 134-75, - премило улыбается она.
Сколько здесь работаю, одного понять не могу: как в целом не блещущая сообразительностью и за три года не удосужившаяся выучить имя-отчество директора Леночка помнит наши цвета и оттенки. В конторе-то, дай бог, без малого полторы тысячи человек. И каждого из них Леночка приветствует по индивидуальному коду. И еще ни разу на моей памяти не ошиблась.
Как обычно, в цветные дни все мы старательно создаем видимость работы: носимся по коридорам, зажав подмышкой кипу бумаг, изобразив на челе печать тревоги за родную компанию, треплемся по телефону с приятелями, временами вставляя в разговор просьбу срочно выслать счет-фактуру и подтвердить получение груза в порту города N. Все бегают, все суетятся, и никто ничего не делает.
Выхожу в курилку, достаю из помятой пачки сигарету, несколько раз щелкаю зажигалкой - без толку.
- Возьмите мою, - поворачивается до этого стоявшая ко мне спиной Софья Алексеевна, главбух всей нашей, в целом, немалой компании.
- Сегодня много желтых, - указывает она на окно зажатым в тонких пальцах окурком, - очень много.
Я молча киваю и возвращаю ей зажигалку. Сегодня действительно много желтых. Желтые жуки шлепаются на крыши, бьют лапками, выбираются из еще не облетевшей рыжей листвы, карабкаются по ступеням подземных переходов и бегут, бегут на запад - туда, где их уже ждут поднявшиеся утром мега-экраны.
- Много желтых, - повторяет Софья Алексеевна, посылая мега-экранам одну из своих самых ослепительных улыбок. И ее можно понять. Она желтая. Ни кода, ни номера оттенка, я, конечно, не помню - уж куда мне до Леночки, - но она определенно желтая. А это значит, что сегодня ей почти ничего не грозит. Сегодня желтые сектора закроются первыми, а это шанс - очень хороший шанс дожить до следующего цветного дня.
По зданию разносится жестяное дребезжание старого звонка - перерыв. Хлопают сотни дверей, высыпают в коридоры лаборанты в белых халатах, рабочие в синих комбинезонах, менеджеры в серых костюмах. Люди, сотни людей. И у каждого есть свой цвет, свой код, свой оттенок. Нас много и мы разные. Нас объединяет лишь одно: выйдя из здания, каждый из нас смотрит на запад, каждый тешит себя надеждой, каждый пытается предугадать.
В изобретательности ино отказать нельзя - система отбора лишних проста, беспристрастна и гениальна одновременно: у каждого из нас есть цвет и код, у каждого из нас есть жук. Жук того же цвета, того же оттенка. С самого утра жуки бегут к мега-экранам, карабкаются вверх по желтоватой, пористой поверхности, занимают свои места в мягких полукруглых ячейках. Но на всех жуков ячеек не хватит. Опоздавшие остаются у подножия экранов и посылают в центр сигнал. А дальше - дальше всё идет по накатанному: отслеживание маячка того неудачника, чей жук не успел отвоевать себе место на экране, жутковатая сирена белого с синими полосами фургона и звонок в дверь.
Бесполезно бежать, бесполезно прятаться - сигнал маячка пробьет любые стены, а аппаратура ребят из полосатого фургона - сломает, превратит в пыль любую преграду. Выхода нет.
В ларьке у метро покупаю два пирожка и пластиковый стаканчик с обжигающим кофе. Отхожу в сторонку, осторожно пристраиваю стаканчик на каменный парапет возле детской площадки и разворачиваю обернутый в розовую салфетку пирожок.
- Молодой человек!
Поворачиваюсь: в двух шагах от меня переминается с ноги на ногу невзрачный мужичонка дет пятидесяти.
- Да?
- От зависимости, - мужичонка щелкает пальцами по тощей нездорово-желтой шее, - избавиться не желаете?
- Не пью, - отворачиваюсь я и тянусь к стаканчику с кофе.
- А если я предложу вам... - мужичонка оттягивает вправо полу пальто: на подкладке укреплен крупный, заполненный розовой жидкостью шприц.
- Шел бы ты куда подальше, дядя.
- Напрасно, молодой человек, напрасно, - не отстает мужичонка, - изымем оперативно, ойкнуть не успеете.
- Нет, я сказал.
- А вы не подумайте, я вам не шарлатанство какое предлагаю. Еще ни один клиент не жаловался.
- Потому, что ни один не выжил?
- Ну, как знаете, - неожиданно легко соглашается мужичок, запахивает полы пальто, бодро направляется к молодой парочке у соседнего киоска.
Нет уж, увольте - не надо мне такого счастья. Это сумасшедшим быть надо, чтоб на изъятие маячка согласиться. Сумасшедшим или фанатиком. Таким, как Лёвчик.
Третье исчезновение Лёвки случилось примерно через полгода после появления за городом экранов и низких туч, сеющих разноцветными жуками. Лёвка встал ни свет, ни заря, сходу заявил, что на работу сегодня не пойдет, побросал в старый джинсовый рюкзак свои нехитрые пожитки и ушел, на прощание бросив, что постарается вернуться. Если сложится.
Как и что должно было сложиться у Лёвки я не знал. Предположения гудели в голове пчелиным роем, одна идея вытесняла другую, одно объяснение сменялось десятком других. Я ждал. Две недели ждал. А Лёвка всё не появлялся. Я ходил по его приятелям, заглядывал в пивную, где Лёву знали все, вплоть до жившей под барной стойкой морской свинки Машки, бродил по улицам, ждал у подъезда - Лёвка не возвращался.
И я начал привыкать. Сам готовил по утрам яичницу, в одиночестве потягивал пиво в маленьком кафе на углу, безразлично смотрел футбол, а натыкаясь на Лёвкины вещи, просто откладывал их в сторону.
Лёвка объявился так же неожиданно, как и исчез. Однажды утром я зашел на кухню и увидел его сидящим за нашим маленьким, застеленным потертой клеенкой столиком. Лёвка потягивал кофе и молчал о чем-то своем.
- Привет, - улыбнулся я и плюхнулся на табурет рядом с Лёвкой.
- П-привет, - осклабился Лёвка и повернулся ко мне: от левой ключицы на шею поднимался длинный, бугристый шрам. - В-вынули, - с довольной миной протянул Лёвка и отхлебнул еще кофе. - Т-теперь они меня н-не н-найдут. Н-ни за что.
Лёвка избавился от маячка, заплатив за это сумму, равную полугодовой зарплате, и в обмен приобретя зловещий бурый шрам на шее, непрекращающееся заикание и хромающую походку старого пирата.
- Он-но того с-стоит, - всякий раз отмахивался Лёвка, когда я пытался пенять ему на необдуманность подобного шага.
Зато теперь Лёвка спокойно ходит на работу и с завидной лёгкостью комментирует события каждого цветного дня. Комментирует, зная, что ему не грозит ничто.
Может быть, и сейчас по какой-то из улиц торопится, бежит на запад Лёвкин жук. Бежит, не зная, что маячок его хозяина давно утонул под слоем палых листьев на дне какого-нибудь оврага за чертой города.
Рабочий день окончен. Запихиваю в сумку плохо помещающуюся туда красную папку с документами, набрасываю плащ и закрываю дверь в кабинет на два оборота. В кармане плаща дребезжит сотовый.
- Да?
- Т-ты видел? - раздается в трубке довольный Лёвкин голос.
- Чего видел?
- Ж-желтый з-закрылся. И с-синему совсем ч-чуток ост-талось.
- Так мы чего, опять пробовать будем?
- Б-будем! - почти вижу, как на том конце провода расплывается в улыбке Лёвка.
Лёвка одержим идеей-фикс: уверен, что причиной всему тому, что происходит сейчас - тот детский эксперимент с "предсказателем". Тысячу раз пытался его переубедить, но всё без толку.
Полгода назад Лёвка выгреб из своей комнаты все до единой вещи - оставил только старый полированый стол и колченогую табуретку. Полгода Лёвка корпел над новым изобретением, полгода таскал в дом металлические детальки, мотки медной проволоки и сотни, тысячи мелких цветных формочек. Важно именуя формочки "элементами", Лёвка раскладывал их по коробкам с какой-то только ему понятной логикой, периодически вынимал то одну, то вторую, вставлял в прорезь на новом аппарате, чего-то ждал и, не дождавшись, возвращал элемент обратно в коробку.
А потом, когда все приготовления были, наконец, закончены, Лёвка долго и терпеливо объяснял мне свою теорию, которая в конце концов свелась к следующему: если в один из цветных дней подобрать все оттенки оставшихся без места на экране жуков и запустить прибор до того, как жуки отошлют сигнал в центр, всё кончится. Свернут базу и улетят с орбиты треугольные корабли-наблюдатели, осядут за городом мега-экраны, с неба перестанут сыпаться осточертевшие всем и каждому жуки, а черно-белые дни вновь сменятся цветными. Одним словом, всё вернется на круги своя.
Я не очень верю Лёвке - уж больно фантастичной кажется его затея. Но, так или иначе, для успеха Лёвкиного предприятия я сделаю всё, что в моих силах.
Дома в нашем городе окрашены в двенадцать основных цветов и располагаются одноцветными районами.
- Гляди-ка, - встречает меня у здания Лёвка, - уже празднуют.
И в самом деле, в центре, прямо за утыкающейся в небо телевышкой, с крыш желтого комплекса то и дело срываются, уходят к облакам цветные звездочки сигнальных ракет, гремят, перебивают друг друга включенные на полную мощность многоголосые радиостанции, спешат в центр довольные, улыбающиеся люди. Наверняка желтые.
В вагоне метро голос диктора доносит до нас последние новости: закрыты синий и красный сектора. Устало прислонившаяся к сомкнувшим створки дверям рыжая девчушка взвизгивает и вешается на шею долговязому парню. Ну, что ж – их тоже можно поздравить. Похоже, им сегодня повезло.
Рекламный монитор на выходе со станции подбрасывает новую информацию: полностью закрылся розовый сектор, совсем чуть-чуть не хватает коричневому, за ними следуют серый и фиолетовый. О зеленом информации пока нет.
- Д-да не д-дергайся т-ты лишнего, - миролюбиво подталкивает меня Лёвка. - Д-два с лишним ч-часа еще.
В переоборудованной под мастерскую Лёвкиной комнате царит необычный для этого шалопая порядок.
- Мне кажется, или коробок стало меньше?
- С-стало, - кивает Лёвка, - я в под-двал л-лиловые и ч-черные эл-лементы отволок.
- Делать тебе нечего? - недоверчиво кошусь на Лёвку. - А что мы делать будем, если именно они и останутся?
- Н-не ост-танутся, - качает головой Лёвка, - я п-последние з-записи прос-сматривал. У н-них ч-частота в-выпадения почти н-нулевая. З-за пол-лтора года - ни р-разу н-не ост-тались.
- Ну, тебе виднее, - пожимаю плечами я, - только потом, чур, не жаловаться.
- Н-не б-буду, - улыбается Лёвка и включает аппарат в сеть. - Н-начали?
Включены оба телевизора и радиоприемник. Один за другим закрываются цветные сектора, одну за другой отставляем в сторону коробки с цветными элементами. Привычно стучит по кнопкам прибора Лёвка, негромко бормочет радио, бросается кадрами прямого эфира телевизор.
- Н-ну-ка, - отвлекается от прибора Лёвка, - п-погромче сделай.
- На одной из центральных улиц города, - кричит в микрофон растрепанная журналистка, - группа противников реформы ино удерживает на площади более четырех сотен аппаратов Ж-136.
- Эт-то они т-так жук-ков называют? - усмехается Лёвка.
- За моей спиной, - продолжает тем временем журналистка, - силы правопорядка пытаются восстановить движение аппаратов к экранам, расположенным в западной части города.
- Т-ты гл-ляди! - подскакивает с табурета Лёвка. - Наш д-дом показывают!
И точно, за спиной журналистки отчетливо читается зеленая махина здания 46 по Малой Столярной - нашего с Лёвкой здания.
- П-пошли, п-посмотрим, - тянет меня на балкон Лёвка.
Внизу бурлит и беснуется толпа людей в странных радужных плащах с капюшонами.
- П-прямо как п-парад г-голубых в Г-голландии, - хмыкает Лёвка.
Люди, прячущие под радужными капюшонами лица, обнесли квадрат площади самодельной стеной из мешков с песком. Запертые внутри квадрата жуки старательно гребут лапками, лезут на мешки, но сбитые ловким ударом очередного "радужника" вновь падают внутрь импровизированного вольера.
- В связи с данными обстоятельствами, - орет из комнаты телевизор, - руководством программы принято решение отложить срок закрытия экранов до момента освобождения захваченных в зеленом районе аппаратов.
- С-слыхал, - кивает на телевизор Лёвка, - к-кажись, н-нам с тоб-бой п-передышку дают. П-пошли в-вниз, п-посмоотрим.
Спускаться вниз, к радужным повстанцам, нет ни малейшего желания, но переспорить Лёвку невозможно. За воротами двора снуют журналисты, выбирают местечко получше операторы, что-то скандируют и тычут в камеры транспарантами "радужные".
- Ну иди, ну иди же! - доносится из переулка плаксивый голос. Мы с Лёвкой переглядываемся и сворачиваем за угол. Там, на узеньком тротуаре, кружит фиолетовый жук. У титановой зверушки явно что-то не в порядке с программой - жук меланхолично ходит по кругу, не предпринимая совершенно никаких попыток хоть немного продвинуться в сторону запада. Над жуком склонился растрепанный русоволосый парень лет двадцати.
- Ну, солнышко, ну, маленький, ну, пожалуйста, иди, - подталкивает жука он. Жук опрокидывается, какое-то время беспомощно сучит лапками, а перевернувшись, вновь начинает кружить на месте. - Тввварь бездушная! - рычит сквозь наворачивающиеся слезы парень. – Иди! Иди же, мать твою!!!
- Аааааа!!!!! - парень суетливо оглядывается по сторонам, видит нас с Лёвкой, досадливо сплевывает, подхватывает с земли всё еще перебирающего лапками жука и длинными, размашистыми шагами устремляется в сторону ворот. Не успевает он пройти и двадцати метров, как из-под плаща разносится вой предупредительного сигнала. Через секунду словно из-под земли перед парнем вырастают два стража порядка: первый коротким рубящим движением выбивает из рук парня жука, а второй, без особых церемоний заезжает бедняге дубинкой по тощей, похожей на цыплячью, шее. Парень тяжело оседает на асфальт. В пяти метрах от него на земле продолжает кружить блестящий фиолетовый жук.
- Пойдем, время тикает, - тяну из переулка Лёвку. - Нам еще элементы подбирать.
- Угу, - о чем-то задумавшись, буркает Лёвка и, прихрамывая, бредет за мной.
За воротами, тем временем, разыгрываются совсем уж нешуточные страсти: прибывшие отряды стражей теснят "радужных", призывают к порядку, раскидывают окружающие площадь мешки.
- Ид-диоты, - фыркает Лёвка.
Я, признаться, не понимаю, к кому именно относится эта лестная характеристика, но сейчас на выяснение подобной ерунды времени нет: жуки разноцветной струйкой просачиваются сквозь прорехи в ограждении, торопливо перебирая лапками, движутся в сторону мега-экранов.
- Лёв-ка! - дергаю друга за рукав я, - Ты чего стал?
- Знаешь, я тут подумал, а что, если мы...
Лёвка замирает, не заканчивает фразы: на середину площади вырывается здоровенный детина в радужном плаще. Он что-то кричит, размахивает руками, хватает за рукав и без того напуганную журналистку, рывком притягивает к себе, приставляет к голове рыжей чаровницы неизвестно откуда взявшийся пистолет.
Ошибка, парень, ой, какая ошибка!
Стражи не заставляют себя ждать. Одно рявкающее предупреждение через хрипящий мегафон, упрямый оскал на лице парня и выстрелы. Первый - со стороны образовавших полукруг стражей, второй - от занявшего центр площади "радужного". Подминая под себя радужный плащ, парень тяжело оседает на землю. За моей спиной сдавленно охает Лёвка.
- Да, не повезло, так не повезло, - соглашаюсь с Лёвкой я. - И чего ему не хватало?
- Чего ему, говорю, не хватало? - поворачиваюсь я к неожиданно замолчавшему Лёвке.
Лёвка бледен, Лёвка прислонился к старой акации, Лёвка скребет по шершавому стволу побелевшими пальцами, а чуть ниже левого плеча по бежевой Лёвкиной куртке растекается большое бурое пятно.
- Батюшки святы! - взвизгивает какая-то тетка в кожаном пальто и нелепом цветастом платке. - Скорую ему, скорую надо!
- Да, да, конечно, - киваю в сторону тетки и подхватываю на руки начинающего оползать на землю Лёвку.
Распахиваю ногой дверь подъезда, втаскиваю Лёвку внутрь, плечом нажимаю кнопку лифта. Ой, Лёвка, ой, друг, ну и чего тебя тогда не сиделось? Мешал тебе этот маячок, сильно мешал?! Мы бы тебе сейчас, как белому человеку, скорую вызвали, а теперь, теперь что?!!! Сам знаешь, какое у нас наказание для таких, как ты. Ой, Лёвка, что ж с тобой делать-то?!
У дверей квартиры неловко опускаю Лёвку на цветной кафель, трясущимися руками поворачиваю в замке ключ.
- Сердце ниже, намного ниже, - уговариваю себя и стараюсь не замечать проступающем на Лёвкиных скулах синевы.
Вваливаюсь в квартиру, укладываю Лёвку на диван в гостиной, отдергиваю куртку и прижимаю к пропивавшейся кармином рубашке мохнатое кухонное полотенце.
В мастерской по-прежнему орет телевизор: закрылись все сектора кроме зеленого, оранжевого и черного. Скоро из них останется только один. Вполне возможно, что мой.
Почему-то вспоминаю кружащего в переулке фиолетового жука. И его хозяина с белой цыплячьей шеей. Фиолетовый сектор закрыт, стало быть, добрался жук, стало быть, справился.
- Закрыт оранжевый сектор, - рявкает на кухне включенный приемник.
Зеленый и черный. Черный и зеленый. Всего два.
Я не могу отвезти Лёвку в больницу, я не могу помочь ему сам, значит, остается один выход, одна надежда - поверить в Лёвкину теорию и попытаться подобрать нужный вариант. Если я сумею, если подберу оттенки, всё изменится. Я не знаю, что будет - вернется ли прошлое, изменится ли настоящее, но одно, одно я знаю определенно - не будет экранов за городом, не будет падающих с неба жуков, не будет рвущегося из Лёвкиной груди страшного хрипа.
- Закрыт зеленый сектор. До отсылки сигнала восемь минут, - улыбается с экрана телевизора миловидная барышня.
Черный, всё-таки черный!!! Ой, Лёвка, ну на кой ты эти ящики в подвал отволок?!
Распахиваю дверь в подъезд и бегу вниз. Ступеньки, ступеньки, ступеньки. Восемь минут, восемь коротких минут на то, чтобы найти и поднять ящик, чтобы подобрать правильный вариант, восемь минут на то, чтобы поверить в невероятное.
Тусклый свет подвала и снова ступени. Первая ступень - тихий черно-белый день, вторая - выматывающий душу цветной, третья - синий жук на балконных перилах, четвертая - серый подсолнух и белое солнце, пятая - большой ячеистый экран за городом, шестая - скандирующие люди в радужных плащах, седьмая - зависшие над планетой корабли ино, восьмая – оставшиеся у старой акации Лёвкины очки.
Восемь ступеней. Восемь минут.
Поверьте мне, я успею. Я очень-очень постараюсь успеть.
|
|