Мой Ванька, мой маленький братик, сколько бы тебе ни было лет, ты для меня всегда будешь маленьким, черноглазым чертёнком-братиком. Я всегда была в ответе за тебя, чувствуя себя сильной и гордой – мне доверена важная миссия. Помнишь, как мы вместе ходили в детский сад: ты – двухлетний смешной карапуз в моряцком костюмчике и я – шестилетняя дылда с мальчишеской стрижкой и в несуразном платьице на костлявом тельце. Тебя часто обижали, так как ты был самым младшим в группе, отбирали у тебя игрушки... Мое сердце разрывалось от обиды за тебя, ведь ты и я – одно целое, ты - мой маленький братик. И однажды я избила твоего главного обидчика, зачинщика всех драк, грозу детского сада – Сашку М. Обида взорвалась в моей детской, но уже мстительной, душе, - сжав кулаки, я набросилась на него, как коршун, вцепилась в белесые волосы и повалила на землю. Он упал, скорее, от неожиданности: никто на него не поднимал руку, все его боялись и слушались. Я победоносно зачерпнула горсть жёлтого сухого песка и швырнула в его хулиганские глаза. Так сменилась власть в детсаде.
Дома мы играли с дворовыми ребятами в войнушку, поднимая столбы дорожной пыли. Ты всегда был победителем, я никому не позволяла тебя «убивать», ведь ты – мой маленький братик.
Ванька, а помнишь, как ты пошёл в первый класс с большущим портфелем и огромнейшим букетом из бордовых георгинов и разноцветных астр - садовой гордости нашей мамы. Родители дали нам монетки, чтобы мы на обед купили кекс или печенье «Алёнка», но я для тебя приобрела баночку мыльных пузырей. Ты стоял в школьном коридоре и радостно выдувал перламутровые шарики, которые вальсировали в воздухе и падали на пол, разбиваясь и оставляя влажный след. Мы жалели, что это был их первый и последний танец. Подбежал старшеклассник, толкнул тебя к стенке и вырвал из твоих маленьких рук мой «подарок». И вновь обида дала мне неимоверную силу: я, кажется, запрыгнула на его спину (а этот мальчишка был самый длинный в школе!), ухватила зубами волосы и ногтями расцарапала его лицо. В кровь. Я могла бы загрызть его, потому что он обидел моего маленького братика.
Прошли мои школьные годы. Было всё – радость и слёзы, отличные и просто хорошие оценки, и заслуженная, но так и не полученная в силу финансовых причин серебряная медаль (я тогда и не подозревала, что в мире многое можно купить и многое, достойное, заработанное, не получить, не дав вовремя на лапу!), и выпускной бал, где я поклялась никогда больше не переступать порог школы. И сделала гигантский шаг во взрослую жизнь. Без тебя, мой маленький мальчик. Город изменил меня до неузнаваемости: раскрепостил и наплевал в душу...
Изредка я приезжала домой. Ты ждал меня на вокзале, неокрепший подросток с не по-юношески серьёзным взглядом. Я удивлялась твоим новым ноткам в голосе с хрипотцой, твоей деловитости: ты чинил мотоциклы, телевизоры, магнитофоны для всей деревни... Вечером мы гуляли, сидели на разбомбленном стадионе. Ребята тебя спрашивали, указывая на меня: «Ванёк, это твоя девушка?» Ты сразу подтягивался и гордо отвечал: «Да». В такие моменты я ощущала себя маленькой девочкой, рядом с которой сильный старший брат. Я радовалась, что меня почти никто не узнавал и не называл дурацким школьным прозвищем «сосулька», прицепившимся ко мне после одного Нового года, где по сценарию я исполняла роль Снежной Королевы, которая превратилась в злосчастную сосульку.
Потом тебя вырвали из моих объятий и забрали в армию. Широка страна моя родная!!! Карачаево-Черкессия. Отбитые почки. Переломанный нос. Пятигорск. Побои. Синяки. Кровоподтёки. Астрахань. Поножовщина. Суициды. Я приехала к тебе с отцом. Долго и мучительно ждали на проходной в военной части. Перечитали все своды и уставы. Прогуливались поблизости, рассматривая мечеть и мусульманское кладбище. Когда же мы окончательно обессилели от ожидания, тебя выпустили к нам. Доступ к телу разрешён! Ты подошёл – длинный, худой, в старенькой выгоревшей форме и засаленной кепке. Мы обнялись. Ванька, ты уже выше меня! Ты уже сильнее меня! Втроём мы разместились на стареньком, пыльном диване. Молчание. Хотелось сказать много ласковых, ободряющих слов, чувства переполняли... «Ленка, хочешь пить?» - ты трогательно протянул мне свою жестяную фляжку. Я схватила её дрожащими руками, как хотелось схватить тебя, мой маленький братик, и глотнула пресной, почти горячей воды.
Тебя отпустили с нами на два дня. Мы гуляли по городу, рассеянно рассматривая белые кремли... Мне хотелось тебя откормить и накормить на все последующие голодные дни, но ты сопротивлялся, убеждал меня, что сыт, что тебе ничего не нужно, главное, что мы рядом, а потом случайно выяснилось, что у тебя нет ни зубной пасты, ни мыла, а в бане ты тёрся какой-то завалявшейся тряпкой, когда у всех имелись мочалки. Я знала, почему ты нас успокаивал, от всего отказывался... Ты такой же, как я... Мы всегда жили небогато, экономя каждую копеечку, мама сама пекла хлеб, вязала нам свитера и каждое воскресенье мёрзла на базаре, пытаясь продать пуховый платок, мясо или масло, чтобы на вырученные деньги что-то купить для нас. На твоих веках были гноящиеся ячмени, на теле – чирьи, а ноги запрели в кирзуках не-по-размеру, покрылись ранами и кровоточили, но ты не хотел даже слышать ни о каких лекарствах. «Ленка, ну не покупай, дорого же!» - умолял меня. Я плакала. Ванька, если бы в те дни я могла подарить тебе весь мир, ты все равно не принял бы этот дар, размышляя, что, возможно, этот «дар» выстрадан нашей кровью и потом. Доброе сердечко, мой маленький братик!
Шли самые пасмурные и самые длинные дни ожидания твоего возвращения. Но от тебя перестали приходить письма. В части сказали: «Отправили на учения». Но куда? Большой секрет... Месяц. Два. Три. Сонный почтальон опустил в ящик маленький замусоленный конвертик. «Извините, не было возможности послать письмо. Вот, один парень едет в Россию, с ним и передаю, он перешлёт из своего города. Только не волнуйтесь. Со мной все хорошо. Я сейчас нахожусь...» Из конверта выпала фотография: ты – загоревший дочерна, измученный, пропыленный, а рядом машина, на которой ты возишь юных мальчишек-солдат, такая же измученная и пропыленная. На заднем фоне – горы, горы, горы... Глухие и немые свидетели жестокостей, горячее солнце ласково лижет их каждый день, милует, но каменное сердце ничто не греет. И небо, такое неприлично голубое и радостное... «Я сейчас нахожусь в Чечне» - до сих пор звучит в ушах, как приговор. Мой маленький братик, я всегда тебя защищала, но сейчас я бессильна перед этой кровожадной пастью, засасывающей в себя юные жизни. «Взрослая игра в войнушку», но никто не думает, что «солдатики» живые, «солдатики» чувствуют, у «солдатиков» есть семьи... Молюсь за тебя, а в сердце - боль. Страна, окроплённая невинной кровью и не услышавшая стоны и слёзы матерей и сестёр, будет уничтожена своей же ненавистью!
В понятие «мать» не вписывается слово «национальность» - страдали чеченские матери, страдали русские матери, объединённые общим горем... А кто-то, свысока, передвигал хрупкие фигурки солдатиков, разрабатывая очередную стратегию; порой ход был весьма удачен, порой нет – проливалась кровь, наполняняя кого-то своеобразной жаждой...
|
|