"Сны, Вами прописанные - все хороши. Но к чему они даны? В утешение и укрепление духа, да не малодушествуйте, и на утверждение мысли об ином мире, не далече от нас сущем, и в удостоверение об общении с ним. Это милость Божия!" Святитель Феофан Затворник (3 февраля 1891 г.)
Мир в сознании Елены раскололся надвое и перевернулся. В начале она вообще не ощущала своего физического присутствия во вновь открывшемся пространстве, а существовала как бы вовне его. Она была вне своего тела, вне событий и людей, её окружавших, как безликая душа, оголённый нерв, не воспринимающий ничего, кроме уже причинённой ему невыносимой боли. Елена, оказавшись в зазеркалье, опровергая все законы действительности, продолжала надеяться, что всё пройдет, сын вернётся домой, надо только немного подождать. Даже увиденное в морге безжизненное тело Алеши, с почерневшей от бесчисленных гематом головой, не помогло её сознанию вернуться к реальности происшедшего. “Нет, нет. С ним должно быть всё в порядке. Это её проблемы. Со мной что-то случилось. Наверно, сердце не выдержало. Сын ищет меня там, дома, - думала Елена, - надо как-то возвращаться, ему “там” плохо без матери”.
Новый мир Елены был призрачным, щемящим и добрым. В нём было много людей, знакомых и незнакомых. Они все любили Елену и её сына, раздвоившись в её сознании и существуя параллельно и независимо в двух мирах - её и сына. Никогда ранее ей не приходилось ощущать вот так, сразу большой поток любви и сострадания. Она не помнила: когда спала и что ела. На седьмую ночь потерянный мир вернулся на свою орбиту.
Проснувшись от невыносимой тоски и боли, Елену внезапно, молнией обожгла мысль :” Алеши нет. Он погиб и никогда не вернётся”. И тогда она завыла по-звериному, по-волчьи. Душу пополам, страшнее, чем тело, резали, невидимые миру, остро отточенные ножи. Эта боль была невыносима, хотелось умереть и от этой боли, и от невозможности продолжать жить дальше, одной - без сына. “Господи, за что мне ТАКАЯ МУКА?- спрашивала она, обращаясь в пустоту ночи, - Я не хочу жить, забери меня к нему, а если - нет, то верни сына обратно. Зачем ты это сделал, для чего? Ты, такой сильный и всемогущий, отобрал самое дорогое, что было в моей жизни. Какую цель ты преследовал? Для чего тебе его смерть и моя жизнь?” Елена вопрошала, умоляла, торговалась, но не слышала ответа. Вечные риторические вопросы: за что, зачем и почему не давали ей дальше жить и здраво мыслить. Она находилась в том отчаянном состоянии, при котором было не страшно перешагнуть черту небытия. Елена была к этому готова, но только не путём самоуничтожения - это табу было сильнее перехода, в её душе это означало - пойти войной против Бога и закона Вселенной, с ужасающим приговором: никогда не увидеть сына. А так - ещё оставалась надежда. "Она, (пока), должна жить, раз её не принимали в Тот мир добровольно, и помочь сыну “жить” Там, куда он попал не по своей воле, неожиданно, скоропостижно , не раскаявшись, не попрощавшись…А потом, когда-нибудь, Бог смилуется и даст ей такую возможность - быть рядом с сыном". Кажется, это была первая здравая мысль, которая немного успокоила и придала смысл дальнейшим действиям Елены. Она стала усердно молиться, вкладывая в своё обращение ко Всевышнему ту часть души, которая осталась в ней.
С рассветом Елена решила поехать в церковь, это было необходимо сделать именно сейчас, сегодня. Ноги совсем не держали её измученное тело, и она, теперь уже испугавшись, что не сумеет совершить задуманное дело, доехала до церкви на частной машине. День был будничный и, видимо поэтому, в храме почти не было народа. Елена по какому-то наитию выбрала большую икону Богоматери Иерусалимской и опустилась перед ней на колени. Ранее, за всю свою жизнь, она никогда так не поступала, где-то в глубине души считая такое положение в храме - позёрством. “ Не надо выделяться. Тут все верующие. Бог видит всё”. Таковы были её мысли по этому вопросу до сегодняшнего дня, но наступивший час был особенным, он решал многое, если не сказать самое главное в жизни Елены, он устами и глазами Бога подводил итог всей прожитой ею жизни и должен был дать простой ответ: а как жить дальше? И ещё, у неё была просьба. Она хотела увидеть сына. Матерь Божья - вот на чьё посредничество и милосердие она, втайне, уповала. Выплакавшись навзрыд и раскаявшись за свою полувековую, нескладно прожитую жизнь, Елена выложила всю душу и благие мысли, непрестанно повторяя одну и ту же фразу :” Господи Милосердный и Матерь Божья, простите меня, грешную за всю мою жизнь, но дайте возможность в последний раз увидеть сына ”…
Домой Елена вернулась совершенно разбитая и обессиленная и тут же уснула. Сначала в её сознании, отчетливо, как слайды, мелькали незнакомые образы и лица, а затем она увидела себя, идущей с группой людей по двору между домами, очень напоминающими то место, где она жила. На лавочках у подъездов сидели мужчины и женщины. Они были пьяны, громко разговаривали, пели песни под гармонь. Тут же в перебранке развязалась драка, и кто-то закричал: “Зарезали! Зарезали!” Переходя из одного двора в другой, Елена наблюдала одну и ту картину: песни, пьянство, убийства.
Она наблюдала за происходящим как бы со стороны, не вмешиваясь и не принимая участия в действиях.
Затем, Елена подошла к трёхэтажному зданию, которое мысленно определила для себя как “санаторий”. В холле развлекалась молодёжь. На широком экране телевизора, расположенного здесь же, менялись кадры, поп - звёзды, кривляясь и подтанцовывая, исполняли популярные песни. Кругом слышался дикий пьяный хохот, всем было весело. Вдруг за спиной она услышала фразу: ”Не смейтесь. У неё сын умер”. Смех сразу стих, но эту тишину Елена восприняла как сочувствие к её непонятной печали и - только. Слёз не было, существовала какая-то невыразимая, неопределённая тоска по чему-то утраченному.
Поднявшись по лестнице на второй этаж, Елена с группой людей оказались в замкнутом стеклянном переходе, откуда был отчётливо виден длинный просторный коридор, устланный голубой дорожкой и виражом уходящий наклонно ввысь. Дверь в коридор была заперта. Кто-то предложил разбить стекло и открыть дверь, чтобы продолжить движение дальше. Елена подняла руку вверх ладонью и на неё упала связка ключей. “Вот, - сказала Елена, - сейчас откроем”. Она не успела передать ключи впереди стоящим, так как из глубины коридора, навстречу группе, быстрыми шагами вышел мужчина в чёрном костюме с аккуратной бородкой, на ходу жестикулируя руками и голосом предупреждая собравшихся : “Вам сюда нельзя”.
В группе послышался ропот недовольства: ”Надо уезжать. Мы здесь не останемся. Здесь невозможно жить”. “Ключи отдать надо, это не мои, будет стыдно, как будто бы украла”, - подумала Елена, но отдать их было не кому, люди куда-то исчезли.
Падали жёлтые осенние листья, ковром устилая дорожку за “санаторием”. Как эта картина была похожа на тропинку за родным домом! Те же деревья, те же дома! Елена шла медленно, уже безо всякой цели, словно в гипнотическом сне.
Вдруг сзади, на правом плече, она ощутила тяжесть руки, она не давала Елене возможности обернуться и увидеть стоящего сзади незнакомца, а впрочем, она и не сделала бы этого, так как сразу услышала родной голос Алеши, обращённый к ней. Так можно говорить, когда отпущено мало времени, а сказать надо о многом: ”Мам, ты живи и дальше как жила. Обо мне не плачь, успокойся. Праздник… Ну, в общем - стол мне собери. А я тут буду”. После услышанных слов “мам” и “праздник”, Елену будто бы вырвало на поверхность из глубокого омута сновидения. Она запомнила каждое заветное слово, сказанное Алёшей и ещё долго ощущала у себя на плече тепло родной ладони. Что это было: сон, откровение, последнее земное свидание с сыном, хождение в загробный мир? На этот вопрос Елена ответит себе гораздо позже, спустя какое-то время. А сейчас она мысленно поблагодарила Бога и Мать Божью , уверившись в том, что нет такой просьбы, которую не услышал бы Господь Бог, если идет она к нему через душу и сердце земной матери.
|
|