По ту сторону тумана.
1. Детство Звара.
Звар жил на Холме. Он жил один.
Холм был невысокий, но это был единственный холм в округе.
С трех сторон Холм окаймляла Река. Она вытекала с Юга, из непроходимых Болот, затем сворачивала на Восток, а после опять обращалась вспять на Юг.
На Юге, кроме болот, ничего не было. Говорили, что за болотами живут Черные. Но их давно никто не видел
На Западе, сразу за рекой, начинался Лес, а за лесом был Город Больших.
На Севере река разливалась очень широко. Ее можно было пересечь только на лодке. Но в этом не было необходимости, поскольку за рекой была бесплодная каменистая земля, а дальше – уступ за уступам – поднимались к облакам Синие Горы.
На Востоке, по берегу реки, располагалась Деревня, а за рекой были поля. Там где заканчивались поля, начиналась нескончаемая Степь. Иногда из степи приходили Маленькие.
Люди в Деревне называли себя оглами. Звар тоже был огл. Но он был не совсем обычным оглом. Уже его вид выдавал в нем примесь чужой крови. Оглы были приземистыми рыжеволосыми крепышами с серыми глазами. А у Звара волосы были темнее пепла, но светлее сажи, тонкие и вьющиеся, а глаза - ярко зеленые, искрящиеся. Он был тонок в талии и широк в плечах, выше на целую голову самого высокого огла, что и не удивительно, ведь его матерью была Большая.
Звар не помнил своей матери. Она умерла, когда ему не исполнилось еще и года. Женщины оглов никогда не умирали так рано. Они были такими же крепкими и здоровыми, как и их мужья.
Хоть Звар и не помнил свою мать, но он ее сильно любил. Мать его звали Эклая. Звару иногда снился ее звонкий смех и резкий цветочный запах, который исходил от ее горячего тела – так пахнет весенний восточный ветер, когда степь начинает сочно зеленеть и в стелющейся по ветру траве вспыхивают разноцветными огнями первые цветы.
Говорили, что она была некрасива – слишком костлявая, смуглая и черноволосая. Звар не мог на это ничего возразить: он не помнил ни ее лица, ни фигуры. Но даже если его мать была такой, как о ней говорили, Звар не верил, что она была некрасивой. Скорее – необычной. Но разве красивыми могут быть только рыжеволосые оглы? Это был вопрос, который его долго мучил в детстве, пока, наконец, он не отправился однажды в Город. Лишь в Городе Звар впервые нашел подтверждение своей догадке, что другое совсем не обязательно должно быть хуже привычного. Оно может быть даже лучше, если к нему хорошенько приглядеться.
Отец Звара был менщиком. Четыре раза в год он и другие деревенские менщики ездили в Город, чтобы обменять излишки съестных продуктов, собранных со всей деревни, на ремесленные товары. Вот с одной из таких поездок он и привез из Города свою будущую жену – мать Звара. Как ему удалось уговорить городскую девушку поехать с ним в глухую деревню и там остаться – было непонятно. Городские не любили деревенских и смотрели на них свысока - в прямом и переносном смысле. Но и деревенские не любили городских, считая их высокомерными лентяями.
Понятное дело, что к Эклае с самого начала относились недоброжелательно. Она была для всех чужой. Она не так одевалась, не о том вела беседы, смеялась слишком часто и не умела толком вести хозяйство. Поскольку отец Звара тоже слыл чудаком, никто не удивился, когда он однажды заявил старосте, что хочет построить для себя и жены новый дом. И ни где-нибудь, а на Холме. Это же надо до такого додуматься – изумлялись оглы – строить дом на холме, где нет ни воды, ни достаточно земли для огорода, где зимой не спрятаться от холодного ветра, а летом – от зноя. Староста попытался, было, отговорить его от глупой затеи, но отец Звара стоял на своем - и старосте пришлось уступить. Земля на холме никому не принадлежала, там даже скот не пасли.
Он не стал ни у кого просить помощи, как это было принято. А когда некоторые из мужчин оглов сами пришли, чтобы предложить помощь ему в постройке дома, он вежливо, но твердо отказался. Этим он еще больше настроил против себя и своей жены оглов, особенно женскую половину деревни. Если прежде некоторые из женщин захаживали к ним в дом по-соседски, чтобы научить молодую неумеху женским премудростям, которым они сами научались у своих матерей сызмальства, то теперь к ним в дом никто не заходил. Дошло до того, что некоторые из женщин даже перестали здороваться с Эклаей, когда встречали ее на тропинке к реке. Впрочем, к отцу Звара все относились по-прежнему с участливым, но молчаливым вниманием – он был свой, хоть и странный.
Днем отец Звара, как и остальные оглы, работал или на своем поле или в огороде. А вечером, когда спадала жара, строил дом. Целых два месяца он ездил на своей повозке в лес, за реку - рубить деревья на бревна для дома. Вся осень у него ушла на то, чтобы обстругать бревна и перевезти их к холму. Все это он делал один, впрягаясь иногда вместе со своей лошадью в хомут там, где земля была особенно рыхлой и неровной, и где длинные бревна с трудом удавалась волочить по земле. А жена его в это время сидела дома и вышивала приданное для своего будущего младенца, или же ухаживала в огороде за диковинными цветами, которые привезла с собой из Города. Но когда пришла зима, и выпал первый снег, и отец Звара предпринял первые попытки затащить бревна на холм, и понял, что одному с этим тяжелым делом ему не справится, он позвал на помощь жену – и она пошла с ним, и тоже впряглась в хомут, хотя живот ее уже был заметен. И вот тогда мужчины из деревни не выдержали и пришли на помощь отцу Звара, отправив его жену обратно к печке, где ей и положено было сидеть, как всякой жене огла.
Работу закончили за три дня. Мужчины хотели и дальше остаться, чтобы помочь отцу Звара поставить сруб, но он поблагодарил их и сказал, что остальное сделает сам. Мужчины не стали спорить и ушли.
Отец Звара очень старался, чтобы успеть закончить дом до весны, когда у него должен был родиться сын, но так и не успел. Звар родился в старом доме. Это было в середине марта. Земля только начала дымится под полуденным солнцем, кое-где сошел снег, обнажая бурую прошлогоднюю траву. В ту ночь, когда родился Звар, в черном небе стояла большая голубая луна. Деревенские женщины перешептывались между собой, что рожать в полную луну – плохая примета. Луна, когда она большая и стоит низко над землей, высасывает силы у всего живого – у травы, у деревьев, у животных и людей. Дети, рожденные в такие ночи, бывают слабыми, а женщины после родов долго болеют. Эклая уже третью ночь страдала от сильных болей, и часто на всю деревню были слышны ее звериные крики. Сердобольные женщины, забыв о былых обидах, пришли в дом к отцу Звара, чтобы помочь его несчастной жене разродиться. Сам он все это время, как потерянный, ходил вокруг дома или сидел в сарае.
Все были уверены, что Эклая умрет, не сумев родить сына. Но она таки родила, и хоть была после родов очень плоха, но кое-как выжила. Но выжила она только лишь для того, чтобы успеть вскормить своей чахлой грудью младенца, в котором души не чаяла с первого дня его рождения.
Еще ни одна мать в деревне не носилась со своим младенчиком так, как эта городская. Она не выпускала его из рук, не смыкала до зари очей у его люльки, охраняя его сон, без умолка разговаривала с ним, когда он бодрствовал - словно сын мог понять речи своей безумной матери. Быть может, бедняжка предчувствовала, что скоро навсегда оставит своего ненаглядного, и потому спешила поведать сыну о том, как она его любит и какой он красивый, и как хорошо бывает утром в поле, когда просыпаются цветы и бабочки, и как на вечерней заре блестит река, отражая золотые огни…
Результатом ее неистовых усилий было то, что сын ее, родившийся, как и предсказывали, хилым, с каждым днем рос и креп, а она все слабела и таяла на глазах. В день, когда Звар сделал свой первый шаг, его мать слегла в постель, а через месяц померла.
Муж похоронил ее на холме, за домом, в который они так и не переехали.
Отец Звара хотел выстроить для своей жены большой дом. Он надеялся, что у них с женой будет много детей. Но после смерти жены он забыл о новом доме. Он и раньше слыл в деревне редкостным, даже для оглов, молчуном, а после смерти Эклаи стал совсем нелюдимым. Женщины предложили ему забрать осиротевшего малютку для присмотра, пока тот немного не подрастет, но отец Звара наотрез отказался. До двух лет он держал сына в доме, не выпуская даже во двор. Уходя в поле, просто запирал его. Деревенские даже не были уверенны, жив ли мальчик или тоже помер и не отнес ли его трупик отец в одну из темных ночей на холм, где и закопал рядом с матерью. Все считали, что отец Звара немного помешался после смерти жены. Но никто не смел с ним об этом заговорить. Это был его сын, и он был волен делать с ним, что хотел.
Наконец, однажды, погожим апрельским днем, жители деревни увидели отца Звара выходящим из калитки своего двора. На руках его был мальчик. Отец Звара шел медленно, глядя прямо перед собой, а малыш с любопытством, но без всякого страха, водил по сторонам своими огромными глазенками, в глубине которых горело два зеленых солнышка, словно впитывая в себя яркие картинки незнакомого, но чудесного мира. Вся деревня в этот день провожала их взглядами и многие женщины, да и мужчины, были поражены видом этого мальчика. Он был совсем не похож на их детей, но все нашли этого зеленоглазого крупного малыша с кудрявыми темными волосами необычайно красивым.
Отец Звара вышел из деревни и направился к Холму по узкой тропинке, которая уже почти заросла с тех пор, как по ней ходили в последний раз.
С этого дня Звара часто видели во дворе. Когда его отец был дома, Звар ходил за ним по пятам как привязанный. Если отец Звара сидел на скамеечке и, к примеру, строгал палку или плел корзину, мальчик стоял рядом, заложив руки за спину, и внимательно за ним наблюдал. Если же отец его копал землю, мальчик брал какую-нибудь веточку и тоже начинал ковыряться в земле. Они всегда были вместе, ведь отец Звара сразу после его рождения отказался от поездок в Город. Даже когда отец его шел в поле, он старался там долго не задерживаться, чтобы быстрее вернуться домой. Да и участок в поле, который он засевал пшеницей и овсом, был теперь совсем крохотным – много ли им надо было вдвоем с сыном?
Оглы, проходя мимо их дома, не могли удержаться, чтобы не заглянуть во двор – так сильно их интересовал подрастающий мальчик. Некоторые даже останавливались и пытались заговорить с малышом, когда его отца не было дома. Но мальчик ни разу никому не ответил - ни на простые приветствия, ни на ласковые слова, ни на насмешки. Он смотрел исподлобья на незнакомцев, словно стараясь их запомнить, а после просто поворачивался к ним спиной и спокойно уходил в дом, плотно закрывая за собой дверь.
Так все в деревне решили, что Звар немой. Такое вполне могло случиться, если учесть, каким хилым и болезненным он родился. В деревне и раньше рождались немые дети. Но некоторые считали, что мальчик не умеет говорить, поскольку его этому не научил собственный отец. Ведь отец его и сам словно онемел после смерти Эклаи.
Звар и его отец даже не подозревали, как часто они становились предметом обсуждений и даже споров жителей деревни. Женщины считали Слена – так звали отца Звара – бессердечным. Он не только не жалел своего малыша, не разрешая ему выходить со двора и общаться с другими детьми, но и сам не обращал на своего сына никакого внимания. Он относился к нему хуже, чем к какой-нибудь животине. Ведь даже собака или кошка нуждается в том, чтобы ее иногда погладили, а Слен ни разу не приласкал своего сына – во всяком случае, никто ни разу не видел, чтобы Слен хотя бы слово сказал малышу, ни то что взял на колени. Никто не видел также, чтобы Звар когда-нибудь играл с игрушкой – у бедняжки, очевидно, их просто не было. Много чего не было у маленького Звара, без чего ребенок, по мнению женщин, не может обходиться. А самое худшее из всего было то, что у Звара не было матери. Вот о чем надо было подумать Слену, если уж он сам не мог позаботиться - как следует - о собственном сыне!
Так говорили женщины.
Мужчины с женщинами не спорили. Настоящий огл никогда не будет спорить с женщиной. Женщины знают свое – женское. А мужчины – свое, мужское.
Мужчины не верили, что сын Слена - немой. Просто он был сыном Слена, и рос таким же, как Слен – угрюмым молчуном, который много думает и никогда не делает лишнего. Но даже мужчины, уважая Слена за его независимость, соглашались, что Слену нужна в доме помощница, а его сыну – нянька. Где это видано, говорили они между собой, чтобы мужчина выполнял по дому женскую работу? И разве может молодой и здоровый мужчина долго оставаться без женщины? Конечно, ни каждая деревенская девка захочет жить с таким мужчиной, как Слен, разве что он изменится. Но он мог бы привезти себе из Города новую жену, если уж ему так нравятся городские. Почему бы ему не попытаться во второй раз, если однажды у него это уже получилось?
Так думали мужчины.
Но никто из оглов, даже староста, которому больше всех это не нравилось, не пытался поговорить со Сленом. В деревне каждый жил своим умом и не лез в жизнь соседа, пока тот сам его об этом не попросит. Общее было общим. А личное было личным. Слен никому не мешал своей жизнью, поэтому никто и не смел его тревожить.
Так прошло несколько лет, и оглы привыкли к странному поведению Слена и к тому, что среди них растет мальчик, сын огла, которому никогда не суждено стать настоящим оглом. Иногда кто-нибудь вспоминал об этом мальчике, чаще женщины, и сразу забывал: у каждого были свои заботы, которые волновали его куда больше, чем судьба чужого сына.
Он был все это время среди них, этот Звар, и, в тоже время, его как бы не существовало.
Но вот пришла новая весна и однажды, ближе к полудню, когда все мужчины были в поле, из калитки дома Слена вышел крепкий кудрявый мальчик лет пяти-шести. В руках у него был большой, завязанный узлом платок, а в руке длинная палка. Мальчик насадил узел платка на палку, закинул свой груз за плечо и затопал по пыльной дороге к реке, за которой располагались поля.
Это был Звар. Он шел так уверенно, как будто уже ни раз проделывал этот путь. Изумленные женщины выходили из своих дворов и смотрели вслед мальчику. «Куда это он идет? – возможно, спрашивали они себя. – Что делать маленькому мальчику в поле?» За женщинами выходили их дети, некоторые из них впервые видели Звара, но, обычно шумные и задиристые, дети стояли, присмирев, рядом со своими матерями, и заглядывали им в лица, словно ждали, что матери объяснят им как себя вести с этим чужим мальчишкой. Но женщины молчали, и дети тоже молча провожали взглядом чужака. И только один взрослый мальчишка, пронзительно свистнув, запустил вслед Звару сухую коровью лепешку, за что сразу получил подзатыльник от своей мамаши. Впрочем, лепешка не долетела, а Звар даже не оглянулся. У него был такой серьезный вид, что было понятно – этот малыш знает что делает.
Вот он ступил на деревянный мост, постоял немного, разглядывая, как течение медленно несет сухие травинки, как у воды, на рыжей глине, сидят важно лягушки, надувая свои белые зобы, как плещется стая мальков на мели у серого валуна, - постоял, и пошел дальше. Вот он взобрался по крутому склону на другой берег и скрылся за большими кустами.
Перед Зваром расстилалось огромное черное поле. В ярко-синем небе носилась стая ворон, перелетая с места на место вслед за мужчинами, идущими с плугами за лошадьми.
Звар поправил на плече свою ношу и двинулся вперед по узкой тропинке, разделяющей два вспаханных поля. Полуденное солнце уже припекало, и Звар успел слегка взмокнуть, пока дошел до одного из оглов, отдыхавшего у края поля.
- Вы не знаете, где поле моего отца? – спросил он рыжебородого мужчину, еще издали заметившего приближавшегося мальчика и гадавшего про себя, кто бы это мог быть.
- Ты Звар сын Слена? – поинтересовался мужчина, хотя и так было понятно, чей это сын.
Мальчик ничего не ответил и продолжал смотреть снизу вверх прямо в глаза озадаченного мужчины.
- Поле твоего отца далеко, – сказал, наконец, огл, не дождавшись ответа. - Вон, видишь большое дерево на самом краю? Там его и ищи. И не иди по полю – тебе будет тяжело идти по вспаханной земле. Пройди лучше вперед, а там увидишь, как тропинка сворачивает на север. Ты понял?
Мальчик слегка кивнул и, развернувшись, зашагал в указанном направлении.
«Да, чудной этот маленький Звар – думал про себя мужчина, почесывая бороду. – Ни тебе здравствуйте, ни до свидания. Нелюдь, как и его отец. А говорит чисто и ясно. Вот тебе и немой. И взгляд такой строгий. Дети так не смотрят. И что ему надо в поле?»
Звар сидел под деревом, вокруг которого оставался круг невспаханной земли, и игрался деревянным ножом, который сделал ему отец. Нож был такой острый, что им можно было даже резать хлеб, но сейчас Звар просто бездумно втыкал нож в землю. Ему было немного скучно сидеть здесь одному. Отец, который, по своему обыкновению встретил его молча, даже не выказав удивления его неожиданным появлением, лишь кивнул ему, не останавливая работы. А когда Звар захотел подойти к нему, остановил его жестом и указал на дерево. Звар понял его – они часто обходились без слов. Сейчас отец ушел с лошадью в самый конец поля и мальчик почти не видел его со своего места.
Звар любил отца. Но любовь его жила в самой глубине сердца, словно затаившись. Иногда Звар чувствовал себя чем-то виноватым перед отцом, хотя отец никогда не выказывал ему своего недовольства. Он заботился о Зваре – кормил, купал, пока тот был совсем маленьким, даже научился шить ему одежду. И все же Звару чего-то не хватало в отношениях с отцом. Он не понимал – чего. Он лишь смутно догадывался, что за суровым молчанием отца скрыты какие-то важные для него слова, а за скупыми ласками – нечто, чего ему больше всего хотелось получить. Иногда, когда он был занят чем-то своим, к примеру – играл, он вдруг чувствовал на себе напряженный отцовский взгляд и весь замирал, и его маленькое сердце начинало трепетать ожиданием. Бывало, что отец вдруг подходил к нему сзади и клал свою тяжелую руку ему на голову. Это были самые счастливые минуты в его жизни. Близость отца, такого большого и сильного, наполняла и его необыкновенной силой и придавала уверенности, но через минуту Звару почему-то становилось страшно и хотелось прижаться к отцу и заплакать. Но он не плакал. Звар понимал, что отцу бы это не понравилось.
Отец никогда не запрещал ему выходить со двора. Он вообще давно уже ему ничего не запрещал. Но Звар еще с детства, наблюдая за отцом, сам понял, что они с отцом другие, ни как все. Звар уже давно подсматривал за жизнью деревни из своего укрытия – он приглядел для этой цели печную трубу на крыше, за которой мог сидеть часами и смотреть на улицу. Как только отец выходил утром со двора, Звар лез на крышу и смотрел ему вслед. Он видел, как его отец идет по середине улицы, глядя прямо перед собой и ни с кем не заговаривая. К нему тоже никто ни разу не подошел – только, бывало, кивнет кто-нибудь идущий навстречу.
У других было не так. Если мужчины встречались, они жали друг другу руки или на ходу приветственно снимали шляпы. А если встречались женщины, они останавливались и начинали о чем-то разговаривать, иногда – долго. Часто рядом с женщинами были дети, которые прыгали и бегали вокруг своих матерей. Некоторых детей матери несли на руках. А еще он видел, как иногда женщины целуют детей. А бывало, что женщина и мужчина шли рядом.
У них в доме не было женщины. Может быть поэтому, думал Звар, у них все ни так?
- Полей мне! – сказал отец, протягивая ему большой глиняный кувшин.
Звар перехватил кувшин за ручку и, приподняв одной рукой донышко, плеснул воды в раскрытые ладони отца.
- Полегче! – строго сказал отец.
Звар старался лить воду тонкой ровной струей, но у него это не совсем получалось – кувшин был тяжелый.
Отец плеснул немного воды в лицо, обтер мокрой рукой потную шею и забрал у него кувшин.
- Теперь ты.
Звар старательно вымыл руки, лицо и под конец, подражая отцу, провел мокрой рукой по шее, хотя она у него и была совершенно сухая.
Затем отец расстелил платок и стал выкладывать на него продукты из плетеной корзины. Звар тоже развязал свой узел и выложил свой обед, который предусмотрительно прихватил. Он успел перехватить взглядом скупую усмешку, мелькнувшую на лице отца.
Они ели молча, запивая свой небогатый обед водой из кувшина.
- К тебе никто не приставал по дороге? – спросил отец.
- Нет, - сказал Звар с набитым ртом.
- Если хочешь, завтра придем вместе. С утра.
Звар не ответил. Разумеется, он хотел.
После обеда отец улегся под деревом, заложив руки под голову, и закрыл глаза. Звар спать не хотел. Он походил немного вокруг дерева, посидел в борозде, выковыривая из влажных отвалов длинных блестящих червей, побросал подсохшими комьями земли в ворон - и снова заскучал.
Он вспомнил, что отец как-то говорил ему, что за деревенскими полями тянется бесконечная степь с высокой травой. Но сейчас, вглядываясь в горизонт, Звар видел лишь черную землю да кое-где маленькие фигурки человечков и лошадей. Звар посмотрел на дерево и решил, что, возможно, с дерева он бы смог увидеть степь. Ему было интересно – какая она. Он подошел к дереву. Ближайшая ветка была довольно высоко. Он подпрыгнул несколько раз, но не дотянулся. И вдруг он почувствовал, как возносится – и недостижимая ветка оказалась на уровне его груди. Он крепко ухватился за нее обеими руками и, подтянувшись, оказался сверху. Внизу стоял отец и серьезно смотрел на него.
- Зачем тебе? – спросил он.
- Я хочу увидеть степь.
- Ты ничего не увидишь. Сейчас весна. Трава еще не подросла.
- Я все равно хочу посмотреть.
- Тогда держись крепко и смотри под ноги, - сказал отец и снова улегся под деревом.
Звар лазал по деревьям хорошо. У них в огороде было несколько фруктовых деревьев, правда, они были ни такие высокие. Но Звара это совсем не беспокоило. На дереве он сразу почувствовал себя бодрее. От молодых, едва проклюнувшихся из почек листьев, шел густой свежий аромат. Он сорвал один из листочков и отправил в рот. Лист оказался кисло-горьким, но Звар дожевал его и проглотил.
Он вскарабкался на самую вершину и удобно устроился в рогатине двух тонких ветвей, слегка прогнувшихся под его тяжестью. Он был так высоко, что, посмотрев вниз, даже сквозь редкую листву не смог разглядеть отца.
Сначала он посмотрел на восток, где должна была быть степь, но ничего не увидел. Хотя, если долго смотреть, чуть прищурившись, можно было различить на самой границе земли и неба тонкую зеленую полоску. Или ему это казалось?
Звар повернулся в другую сторону – и у него перехватило дыхание.
Прямо под ним, вытянувшись в несколько рядов вдоль зеркальной ленты реки, лежала деревня. Сверху она выглядела очень красивой – и дома, и огороды, и желтоватые линии проселков. Все было меньше, но ярче и то, что казалось беспорядочным и случайным вдруг оказалось осмысленным и цельным. На ярко-зеленеющих полях за деревней, паслись коровы. Еще дальше вставал плотной массой лес, тянувшийся до самого горизонта.
И еще он увидел холм. И дом на холме. Он знал, что это их дом. Он знал, что за этим домом под большим камнем спит его мать.
Придет время, и он будет жить в этом доме, твердо решил про себя Звар. Но сейчас ему грустно смотреть на свой дом – и Звар торопливо отворачивается.
Звар смотрит на юг, но почти ничего, кроме ярких солнечных вспышек, идущих почему-то от земли, не может разглядеть – подумав, чтобы это было, он догадывается, что эти вспышки, заставляющие его жмуриться, всего лишь отражение солнечного света в озерцах, мелькающих тут и там среди сухих зарослей прошлогоднего тростника болота.
И вот он уже смотрит на север и видит синеватую зубчатую стену гор, чьи вершины скрыты плотным туманом, и белые облака, которые стоят неподвижно в небе на границе тумана, не в силах преодолеть эту преграду.
«Когда-нибудь, когда я выросту и стану таким же сильным как отец, - думает Звар, - я пойду в степь и пройду ее до самого края. И я пойду в лес, и еще туда, где блестят с земли огни. И я обязательно влезу на эти горы, какие бы высокие они не были, и посмотрю с них – что там за ними - по ту сторону тумана!»
|
|