Мемуары московского Казановы – I.
Не так давно мне случилось вычитать в одном из научно-популярных журналов интересный факт: оказывается, в крови певцов-теноров содержится гораздо больше женских половых гормонов, чем у тех, кто поет баритоном или басом.
Биохимия, конечно, наука уважаемая, но и без нее любой, кто хоть однажды прикоснулся к искусству вокала, авторитетно скажет вам, что тенор – не мужчина. Даже руководитель нашего университетского хора, заслуженный деятель, народный артист и прочая... – обычно выражался на репетициях так: "А с этого такта вступают мужчины... и тенора!" Конечно, душка-тенор бывает очень мил в обществе, но все же от них веет чем-то опереточно-несерьезным. Может быть, именно поэтому в нашей маленькой компании, которая сложилась в недрах большого хора, теноров не жаловали. И когда на вечеринке, пропустив по паре стопок, кто-нибудь брал в руки гитару и затягивал про "черную птицу и ту, голубую", нам вполне хватало колоратурного сопрано Инны и моего скромного баритона. Но отточенность и завершенность музыка обретала только тогда, когда в наш дуэт вплетался альтовый голос Оленьки.
Когда однажды знакомая психологиня В.Л. спросила у Ольги, каким животным ей хотелось бы быть, каков ее тотем, та гордо ответила: "Я – оса!". Да, ей хотелось выглядеть именно такой: легкой, независимой и остро жалящей. Но мне она напоминала скорее воробьишку Пудика из горьковской сказки. Маленькая пышногрудая блондинка, она прошла выучку французской спецшколы и была достойна Парижа почти во всем: темпераментна, открыта, приветлива и сексуальна. У нее был стиль, было обаяние молодости, горящие глаза и вереница любовников. В то же время она не обучилась еще тому изощренному женскому коварству, которое приходит с возрастом, когда приходится когтями выцарапывать собственное счастье из чужих лап, и была наивной и простодушной в дружбе и любви. Она могла хорохориться и демонстрировать независимость сколько ей было угодно, но нам с Инной, которые к тому времени уже сполна хлебнули и семейной жизни и разводов, хотелось просто забрать ее под крылышко и погладить по головке.
Оленька была менее всего похожа на осу в тот момент, когда я случайно столкнулся с ней на автобусной остановке. Поникшая и заплаканная, она стояла там, не особенно отдавая себе отчета, где собственно находится и куда собирается ехать. Как обычно, момент крушения очередного романа казался ей концом всей жизни. Она доверчиво уткнулась лицом мне в плечо и, всхлипывая, попыталась что-то объяснить. Но для таких случаев существует строгое правило: сначала помоги успокоиться и прийти в себя, а потом уже разбирайся, что произошло. И Ольга послушно потащилась через всю Москву к нам домой, чтобы выпить "рюмку кофе" и в спокойной обстановке привести в порядок свои чувства.
В довершение ко всем несчастьям случился занудный осенний дождик, и когда мы появились на пороге, Инна встретила наши насквозь вымокшие фигуры взглядом, исполненным насмешливого сочувствия. Впрочем, она была рада видеть Ольгу – Инка вообще неравнодушна к пухлым блондинкам, а Оленькины налитые груди, которым было тесно в любой блузке и чья крепкая полнота настойчиво выбивалась из-под всякого свитера, уже давно будили в ней такое желание, которого не удостаивался еще ни один мужчина, не исключая и меня. Она сразу же предложила Ольге принять ванну, чтобы согреться, и трудно сказать, кто из нас больше обрадовался, когда та согласилась.
Ванная комната была моей гордостью. Как раз незадолго до этого я провел туда музыку и разноцветное освещение, и это позволяло нашим с Инной тяготеющим к сибаритству душам предаваться там сладостной неге или, цитируя Пушкина, "влачить задумчивую лень". Я щедрой рукой отмерил двойную порцию пенного средства, и к тому моменту, когда маленькую клетушку наполнил в разноцветной полутьме приторно-чувственный голос Демиса Руссоса, поверхность воды уже скрылась под обильным пенным кружевом.
Инна помогла Оленьке раздеться и утонуть в этой пене, а я тем временем смешал для нее свой фирменный "классический" коктейль – фантазийную композицию на тему шампанского, коньяка и "Вермута белого крепкого" (ломтик лимона, лед и соломинка – по вкусу). Не отказалась она и от предложенной сигареты, и вот уже все ее былые терзания неспешно уплыли вдаль с первой струйкой табачного дыма.
Мы все с детства накрепко затвердили урок Алисы из Страны Чудес: бывает или "варенье вчера", или "варенье завтра", но никогда – "варенье сегодня". Человеку вообще, а советскому человеку в особенности очень трудно выключиться из вереницы неотложных дел, чтобы пережить момент счастья здесь и сейчас. Нам с Инной хотелось сделать все, что только было в наших силах, чтобы подарить Ольге это ощущение. И она доверчиво отдалась во власть мелодии и интонации сегодняшнего вечера, у которого не было "завтра" и не было "вчера", а был только этот миг и мы трое. Пока я развлекал Оленьку светскими сплетнями про общих знакомых, Инна начала неторопливо и осторожно поглаживать ей ноги струей теплой воды. Потом поднялась выше, вдоль внутренней поверхности бедер, по животу и, наконец, к богатой и упругой округлости ее грудей, наполовину погруженных в воду, а выше обильно украшенных полупозрачной пеленой белой пены. Сегодня к нам снизошла сама Афродита, и мы шаг за шагом творили свое языческое действо, готовя ее и себя к святым таинствам.
Оленька пробормотала что-то невнятное и слегка раздвинула ноги, когда теплый тугой поток, направляемый Инкиными тонкими пальцами, осторожно тронул густую поросль более темных, чем на голове, волос, слегка потеребил сочные и набухшие от подступающего желания губы и начал омывать и согревать тот тайный уголок, который и составляет средоточие женского наслаждения. Прикрыв глаза, наша гостья вся отдалась тому ощущению, которое вызывали в ней неуловимые движения теплой воды, и лишь слегка поводила головой из стороны в сторону, предоставляя нам любоваться во всей полноте и со всех сторон видом, запахом и прикосновением разметавшихся остатков ее былой прически.
Я до сих пор не знаю точно, кончила ли она тогда под напором невидимой струи, но когда она понялась из пены, как и следовало по древнегреческой божественной роли, на ее щеках разлился легкий румянец, а в глазах поблескивали озорные огоньки. Впрочем, причиной тому могли быть и слишком горячая вода, и вскруживший голову коктейль. Так или иначе, она поднялась в полный рост, и мы с Инночкой начали медленно и неторопливо, одновременно с двух сторон мыть ее крепкое тело, готовое, кажется, вот-вот выпрыгнуть из собственной кожи. Если бы я был практикующим экстрасенсом или йогом-самоучкой, я мог бы сейчас впасть в долгие мистические рассуждения о потоках темной и светлой энергий, о том, почему я сосредоточился на правой половине ее тела, а Инна - на левой, и почему я делал это мягкой пушистой губкой именно голубого цвета, а жена – розового, и далее в том же роде. Но даже если в том, что мы тогда делали, и была мистическая подоплека, она оставалась невысказанной и неосознанной. Мы не думали о высоких материях, мы просто переживали этот миг – нежнрое и гладкое скольжение вдоль плеч, рук, бедер, талии, грудей, шеи и ягодиц: доверчивая податливость ее пальцев, широко распахнутые серо-голубые глаза, в которых все ярче разгоралось пламя желания... К тому времени я уже скинул рубашку и остался обнаженным по пояс, а Инна – просто в бикини, и наши тела вели свой непринужденный диалог, постепенно становясь все откровеннее. Наконец, Инка окатила Ольгу струей чистой воды, а я завернул ее в огромное махровое полотенце и отнес на руках в спальню, где все было уже готово для сеанса массажа.
Я люблю массировать женское тело.
Я люблю осторожно и ласково втирать в кожу крем, чтобы она была более благосклонна к моим прикосновениям и позволяла рукам скользить по поверхности, не оказывая сопротивления. Я люблю постепенно наращивать интенсивность движений, разогревая мышцы и подготавливая их для последующих тяжких испытаний. Я люблю путешествовать руками по этой прекраснейшей из стран – стране по имени "женщина" – от кисточек на ущах до кисточки на кончике хвоста, перебирая мускул за мускулом, волоконце за волоконцем, и не оставляя ни одного из них нетронутым или обделенным. Я люблю чередовать крепкие разминающие движения, в которые вложена вся сила моих рук и вся энергия моей души, с мягкими, едва уловимыми прикосновениями, в которых участвуют только подушечки пальцев. Я люблю подниматься по рельефам и ландшафтам этой страны, вверх по течению лимфы – от фаланг пальцев по руке и плечу к подмышкам, потом туда же от пояса, от солнечного сплетения, осторожно обтекая острова грудей и омывая их приливом своих ладоней. От кончиков пальцев на ногах по икрам и бедрам к паху, к нефритовым вратам грядущего наслаждения, не забывая легкими касаниями приласкать губы любви и кудрявую рощицу у входа в пещеру. И туда же – от поясницы вниз, по округлости ягодиц, не оставив без внимания упругое колечко посередине и на мгновение утонув в его водовороте. Я люблю массировать женщине спину – гладить, теребить, пощипывать, бороновать полусогнутыми пальцами и прокатывать волны по всей ее длине вправо и влево от позвоночника. Я люблю разминать шею и затылок, запуская пальцы в душистые распущенные волосы, вынимая остатки усталости и головной боли, а потом растекаясь по плечам и вдоль ключиц. Я люблю наконец, отдав всю силу и умение своих рук до последней крупинки, успокаивать и расслаблять разогретую женскую плоть легкими теребящими похлопываниями. В этот миг я познаю женшину всю, как она есть, каждую ее клеточку. А она – она узнает мои руки. И если уж доверяется им, то навсегда.
В этом, наверное, и состоит истинная близость. А все дальнейшее – так, неизбежные мелочи, десерт в завершение долгого праздничного ужина. Без которого при желании (точнее, при нежелании) вполне можно и обойтись.
Оленька, впрочем, такого нежелания отнюдь не испытывала. Напротив, она была наслышана о правилах, принятых в нашем с Инной экстравагантном супружестве, и была не удивлена, но скорее польщена тем, что удостоилась чести пройти обряд посвящения в друзья дома по полной программе. И сейчас она спокойно лежала, укрывшись пушистым пледом, и отдыхала. А что же Инка? Пока мы с вами увлеклись массажем, она приготовила кофе и появилась на пороге спальни с подносом, на котором возвышались три фарфоровые чашечки. Мы убрали верхний свет, оставив только бра в изголовье кровати, разлили коньяк по хрустальным рюмкам и устроились поуютнее на широком супружеском ложе, где вполне хватало места и на троих.
Я изрядно устал после сорока минут самоотверженной работы и позволил себе расслабиться, задумчиво чередуя ароматно-обжигающую пряность коньяка с горчинкой кофе. Инна же, напротив, была возбуждена и взволнована видом разгоряченного Оленькиного тела во всей его пышности. Ну а Ольга – та просто лежала и наслаждалась ощущением момента, хотя ее женской сути, очевидно, тоже хотелось большего. Поэтому она радостно потянулась навстречу Инночке, когда та начала осторожно и ласково гладить ее по плечам, грудям, животу, промежности, ногам, а потом приникла губами к ее губам и начала целовать их и облизывать языком, одновременно проводя своими тяжелыми и мягкими грудями по Ольгиным – молодым, округлым и крепким. Инна была уже изрядно "на взводе", темные круги вокруг ее сосков стали грубее и еще темнее, а сами соски напряглись и торчали почти на толщину пальца, когда они касались маленьких, едва прорисованных бусинок, вдавленнных в яблоки Оленькиного бюста.
Некоторое время я отстраненно любовался их лесбийскими играми, но в какой-то момент не выдержал. Ольга, все более заводясь под напором желания подруги, призывно раздвинула полусогнутые ноги, и я, воспользовавшись тем, что Инна захватила себе губы Оленькиного рта, припал к другим ее губам, старательно вылизывая их, раздвигая языком и слегка погружаясь в зовущую глубину. А потом нащупал заветный бугорок и после этого уже ни на секунду не отнимал от него языка, то обводя кругами, то скользя вверх-вниз и вправо-влево, а иногда целуя взасос, словно стараясь выцедить из него сладкий нектар желания.
Я помню, как поразил меня в первый момент Ольгин запах. Он разительно отличался от запаха многих других женщин, которых мне доводилось раньше целовать подобным образом: влажный, сырой, болотистый, отдающий тиной и выдающий всю основательность ее бабьей сущности, внешне неразличимой под камуфляжем ветреной молодости. Воистину, так пахла сама мать-сыра земля. И я вбирал в себя ее силу и насыщался ею, словно мифический Антей или былинный Микула Селянинович. А она двигалась мне навстречу, щекоча нос и губы кудрявыми завитками, омывая мое лицо пахучим соком и гладя по щекам внутренней поверхностью непрерывно движущихся вверх и вниз бедер. Наконец, она издала сдавленный стон и судорожно стиснула ноги настолько, что некоторое время у меня не было возможности не только пошевелить головой, но даже просто вздохнуть. Мышцы живота тоже напряглись с такой силой, что, я думаю, ее голова могла бы сейчас взлететь до потолка, если бы не была прижата к подушке губами другой целующей ее женщины. Потом она облегченно вздохнула и расслабилась, а я смог наконец чуть отвести голову и глотнуть воздуха, от недостатка которого у меня уже темнело в глазах. Истинный джентльмен даже под страхом смерти не оторвет своего языка от клитора женщины в тот момент, когда она вот-вот кончит.
Однако сейчас рядом со мной была не одна женщина, а две; и если Ольга уже покорила свою первую вершину в горной стране наслаждения, то Инна была еще только на подъеме. Осторожно и ласково, но в то же время нетерпеливо она провела ладонью по моей щеке, и я, вняв ее безмолвной просьбе, отодвинулся в сторону, а она легла на Оленьку сверху. Они скрестили ноги, и вот уже их нижние губы слились в таком же страстном поцелуе, как незадолго до того – верхние. Для Ольги это был, судя по всему, первый опыт лесбийской любви, и она просто покорно расслабилась и подчинилась движениям Инны, а та, влекомая инстинктом, которым сверх обычной женской нормы наградила ее природа, скользящими движениями вела их к новой вершине. В том, как двигалась Инна, было много мужского, тяжелого и резкого, но в то же время она оставалась женщиной, и притом женщиной привлекательной. Особенно привлекательной в тот момент, когда она вся отдалась страсти: длинные черные волосы, разметавшиеся по спине; тонкие длинные пальцы, усыпанные массивными кольцами; большие и низкие, но не потерявшие еще формы груди с редкими волосками вокруг сосков: и, наконец, округлости ее зада, вздымающегося и опускающегося в непрерывном движении, заставляющем Ольгу учащенно дышать и выгибаться навстречу, словно стараясь вжаться всем телом в тело подруги.
Зрелище двух занимающихся любовью женщин захватило меня и возбудило настолько, что я уже не мог оставаться сторонним наблюдателем и, на миг остановив движения Инкиных ягодиц прикосновением ладони, поднялся над ними обеими и вонзился в раскрывшуюся мне навстречу влажную вселенную.
Инна, казалось, только этого и ждала. Наконец-то настал тот миг, когда она не была вынуждена разрываться между двумя противоположными сторонами своей натуры, влекущей ее и к женщинам, и к мужчинам одновременно. Я даже практически не даигался, равно как и Ольга, а она билась и трепетала между нами, словно рыба, выброшенная на берег, и в считанные мгновения кончила – быстро, сильно и резко, скорее как мужчина, чем как женщина; но, лежа на Ольге и терзая ее грудь, она своей женской сутью раскрывалась навстречу моему фаллосу и вжималась в него так, словно хотела проглотить целиком.
В последний раз судорожно сжав мое мужское естество, она обмякла, пробормотала что-то типа "Боже мой!" и, высвободившись, откатилась в сторону, обнажив распахнутое Оленькино лоно. И я немедленно устремился туда, поражаясь, насколько несхожи по моим ощущениям эти две женщины, дарившие меня сегодня своей близостью. Если Инна казалась крепкой и сильной, а порой даже резкой и жесткой, крепко обхватывая мой ствол и никак не желая с ним расставаться или даже хотя бы выпустить его чуть наружу, то Оленькины уста любви были мягки и податливы: она как бы раступалась и раскрывалась передо мной, омывая своими соками. Она была на удивление уютной – пожалуй, это наиболее точное слово. Я приник губами к ее правой груди, Инна одновременно начала целовать левую... и после этого время словно ускорилось и понеслось вскачь. А может быть, напротив – замедлилось и остановилось? Нет, времени просто не было, оно перестало существовать вообще, а было только упоение страстью; и, доведя до пика наслаждения Ольгу, я погружался в Инну, а потом – наоборот. Я не помню, сколько раз я "менял лошадей" на этой долгой дороге. Помню только какие-то фрагменты, отдельные эпизоды, не складывающиеся в единую картину. И хорошо помню, что Инна, будь я в тот момент в ней или в Ольге, ни на минуту не отрывала от Оленьки свои рук и губ.
Наконец, я почувствовал, что мои способности удерживать свое напряжение от того, чтобы оно разрядилось огненной молнией, иссякают. Ольга в этот момент находилась подо мной, лежа на животе, а Инка ласкала ее, просунув снизу свою руку и периодически задевая основание моего фаллоса своими острыми коготками, что доставляло мне совершенно невыразимое удовольствие. Я, в свою очередь, положил руку на Инкин холм, поросший густой черной шевелюрой, и начал исступленно ласкать ее пальцами в такт тем движениям, которыми соединялся с Ольгой. И мы наконец кончили все вместе, в едином соприкосновении трех разгоряченных тел.
Мы были настолько измучены, что почти сразу же заснули: я посередние, а по бокам – обе моих возлюбленных. Наутро Оленька получила свежераспечатанную зубную щетку, которая с тех пор всегда стояла на полочке в ванной. Отныне это была ее щетка – документальное подтверждение того, что она полностью прошла обряд посвящения в "друзья дома" и обладает неотъемлемым правом на свое законное место в нашей с Инной супружеской кровати.
1994
|
|